Минск 2200. Принцип подобия - Майя Треножникова

Вместе навсегда, даже в мелочах.

И они вновь вели обратный отсчет — среди шума, песен, криков, смеха и ругани, пьяной любви на коленях мраморных нимф и сатиров; шкура Виндикара пахла мокрой псиной, но они привыкли к этому запаху, и было чуть страшно — бросать все.

«Главное — не оглядываться».

Он смотрел куда-то в медленно колыхающуюся толпу. Собаку раздразнили колбасой и пнули под зад, и теперь она растерянно чешет ухо.

Вечер подобрался аккуратно, скукожил солнце и развалился по небу лиловой дымкой.

— Итак, ты забираешь Вербену, и… что дальше? — Рони не требовалось разжимать губ.

— Дальше… ты встретишь меня за воротами. Ясень помнишь? Выберешься?

— Я могу просто выйти, Целест, — урезонил Рони. — Да. Хорошо.

Посреди Площади потешно плясал пьяный — сорвав с себя одежду, кроме исподнего, но оставив вонючую шапку, тряс грязными космами и ушанкой, хрипло затянул песню. Стражи ржали и подначивали — почему нет, господа сенаторы-то и прочая аристократия разъехались, а стражам хотелось развлечься. Если приглядеться, можно было различить, как при каждом уродливом па с косматых «ушей» сыплются вши и гниды.

Вокруг собралась группка зевак.

— Он высмеивает Вербену, — взвился Целест. И, прежде чем Рони пробормотал «не-надо, они-не-виноваты», ворвался в толпу.

Связка отравленных игл пропорола глотку пьяницы. Пурпурно засверкало заголенное мясо и розовожелтоватая трубка вскрытой трахеи, от яда волокна плоти сворачивались в сероватую грязь.

— Целест!

Полусонные Тао и Авис вскочили со своих мест. Рони ощутил муторь, почти тошноту — словно на первых Призывах, когда бешенство одержимого сменялось пустотой отключенного. Пустота серая, как разложившаяся заживо плоть.

Зеваки попятились от Магнита.

— П-простите… м-мы не…

Пьяница подергивался в предсмертных судорогах, его рана напоминала удивленно открытый рот: зачем ты это сделал, парень? Ткани быстро тлели от яда, словно горела бумага.

— Э-эй, ты чего творишь, — вмешались и стражи.

«Купол, что ли, опять накинуть?» — лихорадочно соображал Рони; слава всем богам и самому северному морю — уже вечер, большинство разбрелось по домам или кустам, паники не будет.

Безгорлый мертвец коротко дергался — наверное, стоило «накрыть» его, вычеркнуть из чужого внимания. Рони обвел мысленно круг — не заступи, здесь — отражение и горсть зеркальных осколков. Отсеилось несколько непрошеных зрителей, они срочно вспомнили о неотложных делах.

— Я заподозрил в нем одержимого. — Цел ест выдернул сигарету из пачки. Табачный аромат смешался с мясным; зеваки и стражи отпрянули, зажимая носы. Парень в оранжевом комбинезоне рабочего согнулся, выблевывая праздничное угощение — прямо на шапку пьяницы и на его мерно копошащихся в гнили и рвоте, вшей.

— Т-ты ж его… убил. — Страж махнул табельным пистолетом, но остановился. В вечернем сумраке его лицо приобрело болотно-зеленый оттенок. Еще двое успокаивали зевак, надсадно голосила закутанная в платок женщина.

Целест ухмыльнулся:

— Право Магнита. А теперь нам пора — вахта сменяется. Доброй ночи.

25

«Каждая история заканчивается», — думал Рони. На серо-белой стене улыбалась глянцевая Вербена; лунный свет бликовал в лунных же глазах. Она подмигивала — ободряюще? Не бойся.

«Мы проиграли? Амбивалент… он ведь продолжит убивать?»

«А что лично ты и Целест сделаете? Запретите ему? Пара Магнитов, к тому же противопоставивших себя равно собратьям и людям. Пара идиотов».

Он завернулся в одеяло, но и под ним мерз — до озноба, зубы отбивали чечетку. Рони перевернулся на левый бок — еще не хватало разговаривать с нарисованной Вербеной. Успеет еще наслушаться чириканья живой. Целест вернется через два-три часа, и к рассвету они покинут Виндикар.

«Главы знают про Амбивалента, но ничего не делают», — пожаловался он. Осознал, насколько глухо, словно в запаянной бочке звучит голос. Звучит? Вслух или мысленно? Помни, не все телепаты…

— Кажется, я снова исчерпал ресурс. Или у меня потихоньку едет крыша, — пробормотал Рони. Он сел на кровати, набросив одеяло на голову. Он смахивал на шутовского призрака.

— История заканчивается, — проговорил Рони, наблюдая, как дрожит слезная влага — Вербена готова разрыдаться, потому что они сдались, они убегают, словно крысы с корабля, они отдают Виндикар Амбиваленту.

«Просто дождись Целеста. Он так решил. Он всегда решал. Мы единое целое, до скончанья времен, в смерти и жизни».

Вербена укоризненно покачала головой. Реальная-то висла на Целестовой шее, беспомощная девчонка, а клятый портрет одержим демоном, имя демону — совесть.

Рони откинул одеяло.

Тишина серо-бурых коридоров. Успокаивала — Рони прожил в мрачном замке-Цитадели много лет; у ног ее — орущее мясо, паутина нейтрасети и клетки, за углом притаились зомби-отключенные, и в стены въелся запах гари, но дом не выбирают.

Рони постучал к Тао и Авису — нужно поговорить. Авис наверняка догадывается. Ясновидящий же. Или все куда проще, Целест на ужин не явился, а запасливый Рони набивал карманы едой. Авис уставился, шевеля губами, будто проговаривая проклятие.

И отвернулся.

«Я просто скажу… «До свидания».

Никто не отозвался через три, пять и десять минут. Рони сполз вдоль дверного косяка, жалея, что так и не научился у Целеста курить — ожидание проще всего измерять в сигаретах, успокаивать нервы — тоже.

— Ты сегодня уходишь, — послышался голос, Рони вскинул голову.

— Аида. — Он не почуял ее — то ли задумался, то ли потому, что перед глазами корчился в танце и агонии безымянный бродяга, и вслед за ним плясали в грязном перегное вши. Рони видел такое прежде, когда Целест призывал одержимых. Но бродяга был нормален, всего- навсего пьян.

За это не убивают.

— Но вы уходите. — Аида села рядом — на корточки, по-мужски.

«Я проговаривал мысли вслух», — понял Рони.

— Ты знаешь.

— Многие знают. Думаю, Магниты — все. Не вмешиваются — это верно, Целеста можно понять, а ты — его напарник.

— Звучит как «его собственность». — Рони улыбнулся. Аида — следом, демонстрируя желтоватые неровные зубы.

— Ты ведь ждешь его. И пойдешь за ним.

«Всегда», — но теперь Рони забыл произнести вслух.

Аида уставилась на него, круглыми по-совиному глазами, немигающе и насмешливо, то ли ожидала, что мистик «переведет» мысли на язык тех, кто не способен общаться телепатически, то ли…

Она запустила обгрызенные ногти в белесые волосы, второй рукой подхватила мягкий подбородок. Притянула к себе — губы сверкнули голыми кусочками мяса, как свежеванные тушки мелких грызунов; она будто собиралась проглотить Рони. И он не противился.

Поцелуй оказался горьковатым и мокрым от слюны. Рони думал о том, что частицы чужого тела проникают в него — почти как яд Целеста в того несчастного, Аида тоже воин, может быть, она захочет убить его.

Но не оторвался.

Потом она выпрямилась и дернула за руку — Рони неуклюже плюхнулся задом об пол, прежде чем встать. Аида протащила его по полутемному коридору, втолкнула в пустую келью.

— Здесь не помешают, — оскалилась она.

Ее келья была серой, выстуженной и пустой. Она напоминала отключенного — мысли, чувства и самые краски испарились в каменное бесцветие. Пахло пылью и застарелой грязью, въевшимся сигаретным дымом. Непроветренная, душная комната.

Аида отравляла себя, одиночество — ее. Круговорот.

Рони пришлось подтянуться на цыпочки, чтобы вновь поцеловать ее.

«Я никогда не увижу Элоизу — больше никогда, и Целест не взял меня с собой, или точнее, она не захотела проститься. Она права — так проще. Но я же мистик, можно представить…»

Ваниль и мед, так пахнут только рыжеволосые — и светлокожие; не открывать глаза — не видеть Аиду с ее губами-тушками, скуластым мужицким лицом и загрубелыми руками воина.

Иллюзии мистиков — не только бесконечный кошмар.

Аида потянулась к его брюкам, стянула их, а следом и свои. Она носила черные «боксеры», у нее узкие бедра и почти нет груди. «Из нас двоих она больше похожа на парня», — почти развеселился Рони, и вновь отгородился образом Элоизы.

Такой способ проститься.

Он оборвал себя — уже лежа на спине на жесткой кровати. Поклялся ведь — никакого осквернения образа. Элоиза — Мадонна, Прекрасная Дама, можно воображать ее медяные волосы, изгиб шеи с тонкой венкой и ванильное дыхание, но не… ниже.

— Аида, — сказал он.

— Все о'кей, малыш, — прошептала воин неожиданно ласково. Сорвала белье и запрыгнула сверху, зажимая костлявыми ногами, словно защелкивая тиски.

— Аида, — повторил Рони.

Это было честно.

И гораздо лучше, чем Рони всегда думал. Говорят, мистики забывают о плоти, затерявшись в лабиринтах разума — собственного и чужого; но Аида с острыми выпуклостями ребер, впалым животом и маленькими мешочками грудей была хороша, а внутри нее — жарко и сладко. Он протянул руки, чтобы удержать ее за бедра. Она запрокинула голову назад, и некрасивое лицо перекосило в гримасу. Но Рони смотрел на нее, — он хотел видеть Аиду, а не слепленные из памяти и фантазий образы Элоизы.