Визит нестарой дамы - Мария Арбатова

– Я так думаю, что к себе, – сказала я, протянув членский билет Союза художников.

– Дом закрыт, – ответили они.

– А кто в таком случае эти люди? – спросила я по поводу стайки новых русских, обжимавшихся у входа в каминную с девицами-мутантами, две трети туловищ которых составляли ноги. Чисто изобразительно мне всегда было непонятно, где у них золотое сечение.

– Там вечер художника.

– Мне нельзя пройти на вечер художника? – изумилась я.

– Нельзя, вечер платный, – ответили старушки с почтением.

– Как фамилия художника? – потребовала я.

– Коммерческая тайна, – потупились старушки. Надо же, какую фразу выучили в свои семьдесят.

– Но могу я, работница искусства, хотя бы выпить кофе в Центральном доме работников искусств?

– Не можете. Бар закрыт за неуплату, – парировали старушки.

– Хорошо, могу я хотя бы от вас позвонить? – взмолилась я.

– Не можете, – торжествующе откликнулись старушки, – телефоны отключены за неуплату.

– Ущипни меня, по-моему, я сплю, – сказала Дин.

– Пошли, – двинулась я, чувствуя себя полной идиоткой. Все это было похоже на инсценировку распада, сделанную специально для приезда Дин.

– Выйдете из двери и направо. Там иностранный буфет, – жалостливо сказала одна из старушек нам в спину.

– Как это?

– Пойдете по лесенке там, где был раньше ресторан ЦДРИ, там иностранцы заведенье открыли, только вход снаружи пристроили, – забубнила старушка. – Вот пока вы, художники и артисты всякие, не чешетесь, весь ваш дом разворовали, старая директор полдома бандитам сдала, новый директор воюет, но молодой он, сомнут его, все видют и никакой управы, вот раньше был порядок, а теперь что хочут, то и творят…

Мы поднялись по лесенке, попали в шумный пивной канадский бар, взяли по стакану пива и пристроились в уголке. Ощущение было странное. Головой я понимала, что это та же самая пространственная точка, в которой два года тому назад у меня был банкет после выставки. И на этом банкете неуклюжий Пирогов опрокинул поднос с бокалами, и официантка выметала гору стекла, а все хохотали: «К счастью! Ермаковой теперь много счастья привалит…» И мои девчонки сидели с совершенно взрослым видом, и за ними на полном серьезе ухаживали старые козлы…

А теперь здесь толпа иностранцев, западный дизайн, громкий рэп, разливное пиво, и пепельницы все время меняют негры, видимо, студенты…

– Все кончилось, – сказала Дин, стуча зубами по пивному стакану и читая мои мысли, – вас нет. Западная индустрия доедает вас, как раковая опухоль. Где стол был яств, там гроб стоит. Для этого надо было бороться с коммунистами?

– С коммунистами надо было бороться в любом случае, – ответила я вяло.

– Коммунистам вы были нужны, чтоб вас давить. Теперь вы никому не нужны даже для этого.

– Я не тщеславна. Я тащусь от процесса работы, а не от пряников и собственной легенды. Для меня мало что изменилось. – Это была правда. Я никогда не режиссировала свою биографию под свои работы. Многие подтягивали себя под работы и жили при них, как гарнир при мясе. Я лично ощущала себя только машиной по их изготовлению, у машины своя жизнь, у работ – своя, соприкосновение только в процессе производства.

– Ты когда-то фанатела от Дали…

– Откуда ты знаешь слово «фанатела»? Его говорят мои девчонки.

– Твои девчонки повторяют кальку, слепленную в эмиграции, – скривила губы Дин.

– Я фанатела от него как от изобразителя, а не как от персонажа. Как от персонажа от него фанател твой брат. Мы поделили Дали на секторы, и каждый обожал свой. Дали мистифицировал от комплексов, а не от бьющей через край изобретательности.

– А мой брат?

– Твой брат… В чистом виде изобретатель. Он ничего не может сделать до конца, кроме мистификации. Я, честно говоря, и в кришнаитство его не верю. Новая мифологизация образа самого себя. И с деньгами эта акция дурацкая. Зачем ты только втравилась? Раздал бы сам по-простому. Так нет, надо из этого сделать фильм Феллини!

– Мне интересно. Я ведь тоже много чего о себе в этой истории начинаю понимать. Мне необходима инициация такого типа. Это же как считалка: «Сорока-ворона кашку варила, кашку варила, деток кормила! Этому дала, этому дала, этому дала, а этому не дала! Ты дров не рубил, ты воду не носил…»

– Кайфуешь от штатной единицы сороки-вороны?

– Конечно. В Америке же мне, наоборот, каждую секунду напоминают: «Ты дров не рубил, ты воду не носил!» Кстати, Дали мистифицировал жизнь, потому что был эмигрантом! Это была поэтика чужака, а как известно, быть поэтом и любить поэта одинаково гибельно! Поехали в «Метелицу»?

– Там теперь, говорят, что-то совсем неприличное. Казино и вообще.

– Поехали поностальгируем.

И снова ловля машины, зубоскальство с водителем, светящиеся витрины… Конечно, мы были уже сильно навеселе.

– Ты ведешь себя как выпущенная из тюрьмы, – съехидничала я.

– А я и не скрываю, – ответила Дин.

В «Метелице» мы оплатили дорогущие входные в надежде огрести удовольствие именно на эту сумму и уперлись в девицу-охранницу, полезшую копошиться по нашим сумкам.

– Я имею подданство Соединенных Штатов Америки! У вас нет права лезть в мое частное пространство! Я буду жаловаться в посольство! – надрывалась Дин.

– Сколько угодно, – отвечала девица, и команда охранников хихикала.

Из сумки Дин были извлечены электрическая бритва и прозрачный пакет с лекарствами, из моей – упаковка жареного миндаля. При виде бритвы Дин позеленела, она же не знала, что в своем сознании я уже легитимизировала ее гормональные проблемы.

– Это придется сдать в камеру хранения. Если вас что-то не устраивает, можете выбрать клуб, в котором вам понравится больше, – отчеканила охранница.

– Покажите инструкцию, на основании которой вы полезли в мою сумку! – орала Дин.

– Днем вы можете пойти на прием к директору клуба. Мы только решаем проблему безопасности наших гостей, – ответила девица.

Сдав добычу охранницы в маленький ящичек и получив вместе с номерком ярлык отпетых наркоманок, мы потащились внутрь.

– Что у вас творится? Как вы это допускаете? – не унималась Дин.

На первом этаже персонажи, ряженные в итальянские смокинги и турецкие свитера, сильно разбавленные молоденькими хорошенькими проститутками, играли в рулетку. Наверху в баре количество и разнообразие проституток увеличивалось, а игроков уменьшалось. Девчонки, прикинутые всеми способами – от эстрадных длинных платьев с блестками и страусовыми перьями до пляжных (когда боди превращено в лифчик, а шорты – в бикини), промышляли свежими телами, сидели вокруг стойки и шарили детскими глазищами по залу. В глазищах была глубокая тоска и синтетическая наркота, а на лице – вся таблица Менделеева мировой венерологии. Одна даже была убрана в кимоно и бумажные цветы на зализанной головке, видимо, вела целевую охоту за иенами.