ПАПА-БУДДА - Энн Донован

— Что с детей возьмешь.

— Больше всего меня мучили бесплатные обеды – мне было так стыдно, когда по понедельникам учитель с утра выдавал нам талоны. Мама велела брать, а я говорила, что не хочу. Так злилась на нее – не понимала, как трудно ей было сводить концы с концами.

Мы уже долго шли по набережной и добрались до пляжа, где было потише. Мы сели на скамейку. Берег был чуть более каменистый, и детей не так много.

— Лиз, я хотел тебе кое-что рассказать. — Он снова уставился на мою ладонь и принялся водить по ней пальцем, чертя круги. — Мне предложили место в программе по обмену, чтобы продолжить учебу в Штатах.

— А подробнее?

— Придется уехать на год, не меньше. А если я им понравлюсь, и выдадут грант, значит, на больший срок. Я пока не сообщал им, что согласен… но до пятницы надо решить.

— Когда ты узнал?

— В четверг пришло письмо. Я отправил заявку полгода назад, но мой научный сказал, что шансы у меня призрачные, так что я об этом почти забыл. Я хотел тебе в пятницу сказать, а потом… вот эта новость. И я не знаю, что им отвечать.

— Ты едешь?

— Как мы с тобой решим.

— Это тебе решать. Ты хочешь поехать?

— Конечно, хочу. Такие перспективы. Но я не хочу тебя бросать.

Я взяла его руку.

— Я тоже хотела кое-что тебе рассказать. Вчера у меня было кровотечение.

— А подробнее?

— Я была в больнице, меня обследовали. Все в порядке.

— А я на миг подумал…

— Что ребенка больше нет. Удобно было бы, правда?

— Лиз, я не имел этого в виду.

— А выход идеальный, правда?

— Наверно.

Он положил руку мне на плечо.

— Прости, я не хотел. Ты как, в порядке?

— Да.

— А из-за чего кровотечение?

— Неясно. Такое бывает – на этом сроке с Энн Мари у меня тоже шла кровь. Надо просто поберечься пару месяцев. После первых недель тринадцати можно не беспокоиться.

— А пока все еще может случиться?

— Да.

Над нами с криком кружила чайка – вот, она спикировала к земле, потом взмыла вверх и полетела над морем, удаляясь от берега. Наверно, до той минуты у меня еще оставались крохи надежды на то, что мы будем вместе, и что все образуется, когда родится ребенок. По ночам, засыпая в постели, я представляла, как он увидит малыша в первый раз, каким будет его лицо, представляла, как через несколько лет мы с Энн Мари будем жить все вместе, а он уже защитится и будет работать – может, в университете преподавать.

Но я ощутила, что он надеется - все еще надеется, что в эти недели, быть может, у меня будет выкидыш, и он станет свободен.

Я поднялась.

— Ну что, сыграем в гольф?

— В гольф?

— Мы же отдыхать приехали.

На поле для гольфа никого почти не было, там резвились только двое мальчишек. Дэвид ударил первым, и мяч пролетел дальше лунки фута на четыре. Я встала, взяла клюшку обеими руками, посмотрела на лунку, слегка размахнулась, и мяч, описав ровную дугу, приземлился в паре дюймов от цели.

Дэвид поднял вверх большой палец:

— Класс.

Настал его черед. Сначала мяч, пролетев мимо лунки, упал слишком далеко, а потом он бил так осторожно, что достиг цели только через три удара.

Легким ударом я закатила свой мяч в лунку.

— Два — пять.

— Ладно тебе, мы же не на счет? Я играть вообще не умею.

— Без счета неинтересно.

— Я разойдусь еще, вот увидишь.

Но остальная игра прошла в том же духе: я загоняла мяч в лунку за два-три хода, а у него мяч либо улетал куда-то ввысь и приземлялся слишком далеко, либо он бил слишком слабо, и мяч еле катился, не достигая цели.

Так здорово, когда в гольфе игра идет - когда чувствуешь, что клюшка работает сама по себе, словно без твоего участия, - ты просто прицеливаешься. Мы почти не говорили - только Дэвид, когда сильно мазал, бормотал «Боже» или «черт», - и в итоге я перестала вести счет и сосредоточилась на ударах. Наконец, на 14-ой поляне у меня получилось: мячик медленно и ровно прокатился по траве и попал прямо в лунку.

— Похоже, мне пора сдаваться.

— Нетушки, доигрывай.

— Чтоб опозориться по полной программе.

Потом мы пошли в кафе и сели за столиком у окна. Дэвид заглянул в меню.

— Мороженое будешь? Я хочу большую порцию чего-нибудь навороченного - «Триумф Никербокера» , например.

— Это я вряд ли я осилю. Мне просто шарик пломбира.

— Не похоже, чтобы ты ела за двоих.

На обратном пути в поезде была духота, которая словно копилась весь день – жар шел и от солнца, и от нагретого вагона. Юбка на мне помялась, спереди темнело пятно от травы. Дэвид обнял меня одной рукой.

— День был чудесный.

— Да, и правда.

— Давай еще куда-нибудь выберемся.

— Это вряд ли.

Я посмотрела в окно. Блеск солнечной дорожки на темно-синем море.

— Тебе будет некогда – надо готовиться к отъезду.

— Я же не говорил, что все решил, что я уеду.

— Ты уедешь.

— А ребенок?

— А что ребенок? Ты уедешь в Америку, тебя тут не будет.

— Я не хочу тебя бросать.

— А ты и не бросаешь. У тебя большие перспективы. Здесь тебе делать нечего. Надо ехать. А мне тоже кое с чем надо разобраться.

Когда я вернулась, Джимми был на кухне, ставил в духовку запеканку.

— Зашел тебя навестить, но Энн Мари сказала, что тебя нет. Она в гостях у Ниши. Вот, подумал: сделаю что-то полезное.

— Спасибо.

— Тебе нужны силы.

— Пожалуй.

Я взяла чайник, пустила холодную воду.

— Будешь чаю?

— Буду, спасибо.

Мы сели в кухне за столом, перед нами две одинаковые чашки. Пьем чай, слушаем, как тикают часы. Будто и не менялось ничего. Хотя Джимми тут больше не живет, все, как прежде. Но теперь так больше не будет – во мне растет ребенок, и скоро все изменится.

— Джимми, когда мы скажем Энн Мари?

— А что мы скажем Энн Мари? Этот парень, он будет жить с тобой? Или ты к нему переедешь?

— Нет. Никто никуда не переедет. Мы с ним сегодня виделись. В последний раз.

Его лицо потемнело, осунулось – казалось, оно вытесано из дерева.

— Это как – в последний раз? Так нельзя – ты же мать его ребенка.

— Да, я мать его ребенка. Он меня не бросал. Я сама сказала, что больше не хочу его видеть.

— Почему?

— Потому что не хочу. Давай сейчас не будем о нем, ладно? Как быть с Энн Мари? Думаю, нам надо ей вместе сказать.

— Тебе виднее.

— Джимми, для нее это страшное будет потрясение, и мы должны быть с ней рядом. Знаешь, что я подумала…

— Что?

— Мы с Энн Мари едем на море — коттедж был оплачен еще до того, как мама умерла, и… словом, поедешь с нами? Тогда мы и скажем – когда будем все вместе, и далеко отсюда.

ЭНН МАРИ

Я держала в руке серебристый диск - осторожно, пальцами за край, - и смотрела, как он блестит в свете Нишиной лампы. Запись готова, завершена. И это целиком наше творение.

Конечно, без Гарприта мы бы не справились – он все смикшировал на компьютере и добавил кое-какие штрихи. Но на самом деле, он сделал то, что мы с Нишей придумали в ходе бесконечных обсуждений у меня дома. В начале, будто набегающие волны, звучат низкие, утробные голоса тибетских лам; затем: «salve», - вступает высокий голос Ниши, и я отзываюсь: «salve», - будто эхо где-то на горных склонах Тибета. Потом снова ламы, потом опять наши «salve», потом «Salve Regina» от начала до конца — я спела так чисто и правильно, как только могла. А на словах «ad te clamamus» вступала Ниша — она пела на пенджаби обрывочные фразы, ее голос уносился все выше, а фоном шли сэмплы индийских ударных, и все это безумие сначала нарастало, потом затихало постепенно, а «Salve Regina» становилась слышнее, и Ниша просто говорила: «Славься, Царица, Матерь милосердия, жизнь, отрада и надежда наша, славься». Потом все затихало – только «salve, salve, salve» повторялось в конце, будто эхо.

— Просто класс, — улыбнулся Гарприт. — Вне конкуренции.

Мне не терпелось показать диск маме с папой, дать им послушать, но по дороге домой я задумалась: а что они скажут? Нас с Нишей волновало только одно – как бы его закончить, довести до ума, - и о том, как они это воспримут, я даже не думала. Но теперь я вспомнила, что папа сэмплированную музыку терпеть не может, так что ему, пожалуй, и не понравится; а мама, наверно, могла бы решить, что нехорошо так исполнять «Salve Regina», особенно после того, как я ее пела на бабушкиных похоронах.

Но им страшно понравилось. Хотя поначалу, мне кажется, они не знали, что и думать. Я наблюдала, как они слушали в первый раз: когда вступили ламы, у папы на лице появилась слабая улыбка, а когда я запела «Salve Regina», они переглянулись. Когда диск закончился, папа сказал:

— Потрясающе, доча.

А мама обняла меня и сказала:

— Молодцы.

— Энн Мари, поставь еще раз, — попросил папа.

— Да, сразу всего не уловишь, — сказала мама.