Жестокий наезд - Вячеслав Денисов

Действительно, зачем он мне это объясняет?

– Поехали, проверим?

Я встрепенулся и уставился на Пащенко, как на фокусника. «Что проверим?!» Я уже чувствую, что понятия «проверим» и «Закон» после фразы Вадима разъехались к разным полюсам.

– Церковь, Струге, церковь.

– Мы вроде еще не пили, Пащенко? Обычно нечто подобное приходит в голову после третьего фужера водки.

– Это мое дело. – Вадим посмотрел на меня вовсе не веселым взглядом. – Дело о контрабанде. И я расследую его так, как считаю нужным. Твое согласие я спрашиваю лишь в части того, согласен ты составить мне компанию, чтобы скоротать вечер, или нет.

– Тут ночью пахнет, и не одной, а не вечером.

– А у тебя срочные дела по дому?

...По дороге, сидя в машине, я пытаюсь нарисовать для прокурора страшную картину. Во-первых, мы совершаем грех (малозначимый для Пащенко довод). Усиливая свои позиции, я напоминаю ему о фанатичной охране.

– Я сам фанатик.

В-третьих, уже сломавшись, я начинаю бормотать что-то о законности этого предприятия. Именно бормотать, потому что уже вижу купола Терновской церкви. Они приближаются стремительно, как падающее на голову небо. Сидящий рядом еретик хранит на своем лице маску спокойствия. И я решаюсь на последний довод.

– Пащенко, ты не задумывался о том, что отец Вячеслав набирал штат охраны по своему образу и подобию? Они ведь милицию вызывать не будут? Нет?

– И это очень хорошо. Значит, будем разводить по понятиям, а не по закону.

В Пащенко вселился бес, и тут не поможет ни кадило, ни ладан. Он их не боится, а значит, мы свернем себе шею. Свернем обязательно, потому что прокурор остановил свою «Волгу» с тыльной стороны храма, под той самой кованой изгородью высотой в два метра, которую с легким сердцем выстроил для отпущения грехов наш мэр.

Я помню рисунок из своей детской книжки о Маугли. Там было изображение стены из лиан, по которой карабкались убегающие от Каа Бандерлоги. Сейчас, представляя себя со стороны, я вспоминаю эту иллюстрацию. Огромное черное небо, золоченные автомобильным «металликом» купола и два мужика, как пауки, преодолевающие кованое рукоделье терновских кузнецов.

Никогда не знал никаких молитв и сейчас прошу лишь об одном...

– Господи, не дай никому увидеть меня в этот час... Да будет воля твоя, да придет царствие твое... Да засветится имя твое в голове сумасшедшего прокурора.

«Сумасшедший прокурор» уже полз по внутренней стороне ограды. Вот последствия того, когда очень хочется восстановить справедливость и Закон, а люди, которые должны были это сделать до нас, не ударили пальцем о палец. Я вообще не понимаю, каким пальцем о какой палец они били эти три месяца!

Ниндзи из нас плохие. Во-первых, возраст. Во-вторых, волшебные шпионы никогда не будут выполнять смертельные задания в дубленках, длинных шарфах и норковых шапках. Мы больше похожи на двоих сумасшедших депутатов областного совета, скрывающихся от собственного электората за два дня до окончания срока депутатской неприкосновенности. Повторяя действия прокурора, я бегу мелкой рысью к пристройке. У меня начинает складываться впечатление, что Пащенко точно знает, что делает. Но это фикция. Прокурор следует своему наитию, лишь оно ведет его в темноте.

Добежав до входа в пристройку, мы останавливаемся. Есть время перевести дух и задуматься о дальнейших поступках. Я – пас. В крайнем случае я буду все повторять за Вадимом. А что повторять, если перед нами огромные дубовые двери да огромный, с голову ребенка, металлический замок? И почему мы должны стоять именно здесь? По-моему, когда я рассказывал Пащенко о злоключениях Жоры, я не упоминал о том, как тот, наблюдая за выгрузкой товара из иномарки, приблизился к дубовым воротам, на которых были стальные православные кресты!

Я заикнулся об этом, но тут же получил выговор.

– А ты видишь здесь еще один вход в церковь, помимо центрального и этого?!

– Я, Пащенко, вообще ничего не вижу! Вокруг темень, хоть глаз вон!

– Не ори!... – прошипел Вадим. – Еще не хватало, чтобы нас слотошили раньше времени...

– Как-то странно ты излагаешь!! – Я возмутился. – Что значит – «раньше времени»? А в том, что нас «слотошат», ты уже уверен на все сто?!

Я начинаю жалеть, что в минуту слабости поддался бредовой идее Пащенко. Моя жалость усиливается, когда я вижу появившиеся в руках прокурора отмычки.

– Старик, ты спятил? Ты представляешь, что будет происходить в городе, когда узнают, что транспортный прокурор и федеральный судья пытались ночью, путем подбора отмычек, проникнуть в православный храм?!

– Вот именно – старик! – Вадим выделил в сказанном самое для себя главное. – А что делать, если у молодых на законные оперативные мероприятия не хватает тяму?! Теперь время упущено, и приходится пользоваться тем, что есть... Подержи вот эту дужку.

Если нас здесь обнаружат и идентифицируют личности, то мне гарантировано направление на психиатрическую экспертизу. Я даже не радуюсь, когда вижу в своих руках отомкнувшийся замок. Он повис на ладонях несколькими килограммами, и мне кажется, что это тяжесть не запора, а моей вины. Преступление во имя закона. Понятие общепризнанное, но невозможное для меня. Если об этом узнает Лукин, с меня не только мантию сорвут, но еще обольют дегтем и вываляют в перьях.

Однако каяться уже поздно. Перед нами распахнул свои врата подвал. Я могу смело назвать это вратами ада. Интересно, спускаясь сейчас вниз, Пащенко думает о том, что после придется подниматься вверх? Или это не входит в его планы?

В отличие от подвалов, в общем понимании этого слова, назвать так подземное помещение храма было нельзя. Не чувствовалось того характерного запаха сырости и прохлады. Готов побиться об заклад, что это удобное жилое помещение. Судить об этом в полной мере нельзя, ибо пламени моей и прокурорской зажигалки хватает лишь на то, чтобы освещать ступени под ногами. Но я все-таки умудряюсь смотреть по сторонам. Пока ничего примечательного: обшитые рейкой стены, уходящие вниз. Это как ехать по эскалатору метрополитена почти в полной темноте. Пытаясь компенсировать отсутствие зрительного восприятия остальными органами чувств, я принюхиваюсь и прислушиваюсь. Проку от этого также мало, так как я слышу лишь аккуратную поступь Вадима и чувствую запах дерева. Очевидно, стены этого уходящего вниз коридора были отделаны совсем недавно. Не строительный ли материал привозил от папы Артем? Впрочем, почему я называю того человека Артемом? Мне сейчас приходит в голову, что он мог быть Петром, Егором или, на худой конец, Абрамом. Почему я привязал Малыгина-младшего к рассказу Жоры?

Но времени подумать над этим у меня уже не было. Я не задумывался об этом тогда, когда еще не поддался искушению проникнуть в церковь, а сейчас что-то обдумывать уже поздно. Впереди замаячила полоска света. Она то появлялась, то исчезала за спиной Вадима. С каждой ступенью становилось все теплее и теплее. Мне стали закрадываться в голову мысли о том, что сейчас мы с прокурором станем свидетелями заклания младенца или иной мерзости, которая может прийти на ум сразу же, едва вспомню об отце Вячеславе.

Пащенко внезапно остановился, прижался к стене и повернул ко мне лицо. О последнем я могу лишь догадываться, так как я ничего не вижу. Лишь слышу заползающий мне в уши дьявольский шепоток прокурора:

– Там кто-то есть, судья. Твои предложения?

Я отвечаю не раздумывая:

– Валим отсюда.

– Не-е-ет... – слышу я, как приговор. – Мы не затем сюда шли.

С этим я спорить не буду, потому что представления не имею, зачем мы сюда шли. Я чувствую, что все наши действия верны фактически, но уверен, что они преступны – юридически. Если имел место факт приезда в церковь Малыгина-младшего, это нужно проверить. Прокол псевдосвященника с фамилией Изварина неопровержимо доказывает если не участие, то информированность Гомова и о наркотиках, и об иконах, и об убийствах Зотова и Изварина.

И тут случается то, из-за чего прежние страхи можно назвать детским испугом. Пащенко разворачивается от щели с пронзающем темноту лучом света и яростно шепчет мне на ухо:

– Струге, сюда идут четверо каких-то монахов!.. Струге, они все ростом с Шакила О’Нила!..

Понимая, что свободного времени остается несколько секунд, я чиркаю колесиком «зиппо» и вожу им вокруг себя в поисках вешалки, на которой висят две шапки-невидимки.

Шапок не было. Была лишь тонкая водопроводная труба в метре над моей головой и небольшая ниша слева от дверей.

А говор «монахов» слышится уже в двух шагах от двери. Говорил тебе, прокурор, что валить нужно?!!

Я толкаю напряженное тело Пащенко в нишу и прыжком повисаю на трубе. В тот момент, когда я, тридцатисемилетний мужик, выполняю на перекладине армейское упражнение «подъем переворотом», двери резко распахиваются. Одна из створок отлетает и полностью закрывает Вадима от влившегося в коридор яркого света...