Теплые вещи - Михаил Нисенбаум

Сердце колотилось головой о прилегающие органы, я встал, подошел к двери в Ольгину спальню и замер. По телу с ветерком носились ненормальные мурашки. Что она подумает? Что скажет? Надо иметь на плечах бетономешалку вместо головы, чтобы вломиться в спальню к девушке, с которой ты дня не знаком.

Вообще-то я всегда считал себя застенчивым человеком. Но сейчас твердо знал, что просто так вернуться и лечь не смогу, что бы меня ни подстерегало за дверью. И какой бы позор не ожидал меня там, в невидимой спальне, он все же лучше мучений, которые навалятся на меня здесь. Плюс Коля, жадный зритель-подстрекатель.

Казалось, дверь приоткрылась именно благодаря сердцебиению. В маленькой спальне было еще темнее, чем в большой комнате, и совсем тихо. Даже дыхания не было слышно. Спит? Не спит? Испугается? Закричит? Так... Нуичто ты будешь делать дальше?

Нерешительным привидением я двинулся к кровати. На подушке смутно темнел Ольгин затылок. Надо возвращаться, но возвращаться было невозможно.

Я хотел присесть на край кровати, найти какой-то перевалочный пункт, откуда можно и пойти в атаку, и отступить – по обстоятельствам. Но сесть было некуда – Ольга спала у самого края. Тогда я еле слышно погладил одеяло. Ничего не изменилось. Ну что же... Я провел пальцами по волосам.

– Ну, чего еще? – возмущенно сказал сонный голос. – Что за глупости?

– Понимаешь, я не могу. Мне не спится... без тебя.

– Каков наглец! Ты со всеми так?

– С какими всеми? У меня сроду такого не было.

– Да уж конечно. Повезло мне. Ну?

Это вопросительное «ну» не было приказом убираться, скорее, выдавало желание узнать, какие еще сюрпризы заготовлены на сегодня. Как человек, никогда в жизни не плававший, но понимающий, что плавать в любом случае можно только в воде, я отдернул одеяло и нырнул в постель.

– Да ты просто гангстер! – злобно сказала Ольга, отодвигаясь, а в сущности пуская меня лечь рядом. – Послал, блин, творец постояльца.

Я ничего не ответил, потому что как раз в эту секунду начал пропадать. Я потерялся, как новорожденный, у которого нет никаких навыков, кроме судорожного движения рук и издавания бессмысленных звуков. Что надето на Ольге? Что со мной делают запахи, касания ткани, волос, ног, что за бешеный переполох в голове и почему, если мне так хочется убежать, я прижимаюсь все сильнее и сильнее? И что это кричит мое тело, взрываясь и распадаясь в облаках душного бреда?

Совершалось что-то такое, чего я, наверное, и желал, только не знал, что это может происходить без моего присмотра и с такой силой, с которой мне ни за что не совладать. Все случилось стремительно, невозможно было уследить, что это за изнывающие протуберанцы, что за поющие вулканические судороги и почему мне так хорошо, больно и отвратительно стыдно, что губы без конца выговаривают «Ой, прости! Ой прости!».

– И все? – отрезвляюще спросил меня удивленный Ольгин голос.

– Слушай... Я, наверное, пойду. А то я тут совсем залежался что-то.

Глупые слова, не поспоришь. А что умного можно было сказать, ворвавшись ночью в спальню к незнакомой девушке, забравшись к ней в постель и изгадив все, везде и навсегда!

К счастью, Коля уже спал, и я тихонько прокрался в ванную. Взглянув в зеркало поверх зубных щеток и флаконов с дезодорантом и лаком для волос, я ожидал увидеть там какую-нибудь гусеницу с порочным выражением преступных фасеток. Вместо этого в изъеденной по краям амальгаме отразилось неожиданно знакомое лицо с жалкими и любопытными глазами, смотреть в которые у меня не было ни малейшего желания.

4

Утро подстерегло меня первым, и я был ему рад. «Надо собираться. В девять тридцать одну скоростная электричка. Только бы не разбудить Колю. Ничего, он поймет, да и не колышет его». Мысль об Ольге, которую я смертельно и незаслуженно обидел ночью, была невыносима. Да и ей видеть меня будет тошно. Бежать! Бежать! Нужно было только в общих чертах умыться. На цыпочках, пытаясь не наступить на заминированные скрипом половицы, я прокрался к ванной, нажал на плоскую клавишу выключателя.

– Свет верните, эй! – донесся из ванной глуховатый тенорок. – А то щеткой по зубам не попадаю.

Черт! Это же Ольгин папаша. И что теперь делать? Одеться за двадцать секунд и успеть захлопнуть за собой дверь? Нет, не годится. Таинственно исчезнуть – это бы еще куда ни шло. Но паниковать, суетиться, завязывать шнурки трясущимися пальцами... Я ведь бежал, чтобы спасти лицо, а не потерять окончательно. И я остановился в прихожей, ожидая, когда освободится ванная.

Наконец дверь распахнулась и показался Виктор Аверьянович все в той же голубой майке, в привольных пижамных штанах и в шлепанцах. К тому взгляду, которым он меня окинул, пошел бы адмиральский китель или, на худой конец, горская бурка с папахой.

– Ну что, напрыгались? – уклончиво спросил Виктор Аверьянович.

Я пожал плечами. Было бы странно открещиваться от танцев, запятнав себя (и не только) ночным пиратским рейдом.

– Ничего, дело молодое, – невопопад утешил меня Виктор Аверьянович, истолковав мое молчание как смущенное раскаянье. – Ты на сырники как смотришь?

Мы сидели на кухне вдвоем и ели сырники с крыжовенным вареньем. Первую электричку я уже пропустил, следующая – в половине первого. Нелегко было все время удерживаться от взгляда на часы и на дверь. Подобревший Виктор Аверьянович рассуждал:

– Из Тайгуля, говоришь? Ну и что там, учиться негде? Или заводов нет?

– Что-то есть. Пединститут, филиал Политеха.

– Так для чего тебе Сверловск? Дом есть, родители живы, работать есть где.

– Наверное, я перелетная птица.

– Перелетная... Перелетная... – ворчал Виктор Аверьянович. – Не доверяю я... Хороший человек на одном месте живет. Где родители, где дом, вот там. Всегда его найдешь. Он не прячется, не бегает ни от кого.

– Да я тоже не бегаю.

– Вон Константин, зять наш бывший. Дальнобойщик. То в Молдавию, то в Венгрию, то в Астрахань... Фрукты возил, рыбу тоже... А домой приедет, не живется ему. Скуушно. Станет у окна и глядит на машины, – Виктор Аверьянович задумался. – Не иначе, тюрьмой кончит.

Если прежние рассуждения Ольгиного отца казались чудаческими, то это пророчество уж вообще не лезло ни в какие ворота. По-моему, пророки портят будущее. Прорубают в умах просеки для того, о чем раньше никто бы и не помыслил. А в ином пороховом сознании мысль способна высечь последнюю искру. Хорошо еще, что на пророков всем наплевать.

В коридоре раздались шаги, щелкнул шпингалет запираемой ванной. Ольга? Коля? Надо ли еще раз просить прощения? А попросив прощения, можно уже наконец уйти?

– Давайте, я посуду помою! – жалобно попросил я.

– Не положено, – Виктор Аверьянович опять посуровел. – Ты гость? Гость. Ну и не хозяйничай.

На кухню вышла Ольга в маковом халатике с полотенечным тюрбаном на мокрых волосах.

– Ну что, налетчик, откушал? – спросила она насмешливо.

– Я больше не буду.

– А ты не пугай парня, – вступился Виктор Аверьянович. – В кой-то веки скромного человека привела. Не то что этот борода-бузотер.

Виктор Аверьянович недовольно мотнул головой в сторону комнаты, где спал Коля.

– Не пугай? Скромного? – иронически переспросила Ольга. – Ты в баню-то идешь?

– Иду, конечно. Салотеровым веток дубовых из Курской области прислали. Дубом сегодня будем париться! Тебе, Михаил, случалось когда-нибудь париться дубом?

– Дуб дубом не парится, – ответив, я тут же испугался, не сочтут ли это за оскорбление.

Неловко было находиться рядом с Ольгой, точно меня вот-вот проклянут и после посрамляющих обрядов вышвырнут на улицу. Но и сейчас уйти было хуже, чем остаться. В страшном напряжении я пытался уловить момент, когда прилично будет наконец откланяться. Картины ночного позора шлепались и опадали в голове по кругу, как в центрифуге.

Ольга собирала отца, укладывала в спортивную сумку полотенце и чистое белье, а я маялся на кухне. Потом Виктор Аверьянович ушел. Проснулся помятый Коля. После долгого сна он был беспомощен и непригляден. Казалось, он потерял память и ориентацию в пространстве.

– Где все?.. Пригласите камеристку, – растерянно бормотал Коля. – Пусть согреет мою постель молодым крепким телом.

– Придворный лекарь прописал вам пиявок и шампанского на голодный желудок.

– Не произносите этого слова, – капризничал Коля.

– Какого? Пиявок? Желудка? Прописал?

– Ничего не произносите! Я занедужил! Мне неприятно!

Они завтракали, а я смотрел в окно на едущие по Восточной машины и снежные лифты «небо-земля», хоть это, должно быть, плохой признак. А потом случилось странное. Мне на плечи легли Ольгины руки, а в шею уткнулся ее нос. Я глядел за окно, Ольга дышала мне в шею, а Коля сидел где-то в глубине квартиры и негромко пел «На войне как на войне». Было по-прежнему неловко, но при этом потеплело.

Очевидно, Ольга совсем не сердилась, и я никак не мог понять почему. Все, что я собирался сделать, было безобразие. Но то, что получилось, было вдвое безобразней. Однако девушка не только не держала на меня зла, но была нежна, старалась подбодрить, показывала доброе расположение. И хотя в голове не укладывалось, как такое возможно, ее доброта ласково щемила и успокаивала.