Под кожей - Мишель Фейбер

— Спасибо, — равнодушно пробормотала Иссерли. — Я наверняка не померла бы и в любом другом месте.

— Да, — согласился Амлис, — не сомневаюсь.

Иссерли вгляделась в небо. В нем еще оставались следы фиолетового, да и луна только-только выставилась из-за горизонта. Шесть, самое большее семь часов вечера. Она попыталась приподнять голову. Тело ее эту попытку не одобрило.

— Вам помочь? — спросил Амлис.

— Мне всего лишь нужно отдохнуть, — заверила его Иссерли. — День был очень тяжелый.

Минуты шли. Иссерли старалась свыкнуться с положением, в которое попала, положением, казавшимся ей и ужасным, и смешным. Она пошевелила пальцами ног, потом попыталась неприметно повести бедрами. Игла боли пронзила копчик.

Амлис Весс тактично воздержался от замечаний относительно ее резкого выдоха, сказав взамен:

— Попав сюда, я все время смотрю на небо.

— Вот как? — отозвалась Иссерли. Моргая, она чувствовала, что веки ее покрыты какой-то коростой. Очень хотелось убрать ее.

— То, что я себе напридумывал, никак меня к этому не подготовило, — продолжал Амлис. Искренность его никаких сомнений не вызывала, и Иссерли находила ее странно трогательной.

— В первое время и я чувствовала то же самое, — сказала она.

— Днем оно чисто синее, — сообщил Амлис, словно стараясь привлечь ее внимание к тому, что она могла не заметить. Энтузиазм его был неподдельно серьезным, и Иссерли вдруг поймала себя на желании заливисто захохотать.

— Да, верно, — согласилась она.

— Хотя в нем присутствует и множество иных красок, — добавил он.

Тут она и вправду усмехнулась — фыркнула, и это отозвалось в ней ударом боли.

— Тоже верно, — подтвердила она сквозь стиснутые зубы. Ей удалось, наконец, поднять руки и сложить их на животе — это всегда ее успокаивало. Шажок за шажком, она возвращалась к жизни.

— Знаете, — продолжал он. — Совсем недавно с неба падала вода.

Голос Амлиса звучал выше обычного, в интонациях его проступало беззащитное благоговение.

— Просто падала и все. Маленькими каплями — тысячами капель, вплотную одна к другой. Я смотрел вверх, пытаясь понять, откуда они взялись. У меня создалось впечатление, что, капли возникали из воздуха, сами собой. Я глазам своим не поверил. А потом запрокинул голову и открыл рот. И вода стала падать в него. Ощущение неописуемое. Мне казалось, что природа пытается напоить меня.

Иссерли провела ладонью по ткани, накрывавшей ее живот, — сырая, но не сильно. Видимо, дождь был недолгим.

— А потом вода перестала падать — так же неожиданно, как начала, — сказал Амлис. — Однако все запахи переменились — стали теперешними.

Иссерли удалось слегка повернуть голову. И понять, что она лежит прямо перед одним из судовых холодильников, упираясь затылком в его педальную планку. Планка, когда на нее нажимали ногой, открывала дверь холодильника. Но голова Иссерли была не настолько тяжелой, чтобы поднять ее, — для этого требовался полный вес человеческого тела.

Справа от Иссерли, прямо у ее плеча, стояли на металлическом полу два подноса с мясом, обернутым в прозрачную вискозную пленку. Один содержал порционные куски мяса наивысшего качества, темные, красновато-коричневые, уложенные крест-накрест. Другой, более объемистый, был наполнен мясом поплоше — обесцветившимися кишками, что ли, или мозгами. Мясо испускало, даже несмотря на обертку, сильный запах. Мужчины могли бы и убрать это дерьмо в холодильник, прежде чем укладывать ее здесь.

Она повернула голову влево. Неподалеку от нее сидел прекрасный, как и всегда, Амлис, подобравший под себя черные ноги и опиравшийся на выпрямленные руки. Голова его была слегка откинута назад, он смотрел в небо сквозь прогал в крыше амбара. Иссерли уловила проблеск его острых белых зубов — Амлис что-то ел.

— Вы вовсе не должны сидеть около меня, — сказала она, стараясь приподнять колени так, чтобы он не заметил, каких усилий это от нее требует.

— Да я здесь днями и ночами сижу, — ответил он. — Из здания меня, сами понимаете, не выпускают. А сквозь дыру в крыше я вижу вещи удивительные.

Впрочем, теперь все его внимание было обращено на нее — Амлис встал, чтобы подойти к ней поближе. Она услышала, как его когти негромко позвякивают, ударяясь с каждым шагом о металлический пол.

Он остановился на уважительном расстоянии от нее, равном, примерно, длине человеческой руки, и снова присел, подобрав под себя ноги и опершись в пол прямыми руками, между которыми белел на груди взъерошенный мех. Иссерли и забыла уже, как черен пушок его головы, как золотисты глаза.

— А все это мясо вас не смущает? — насмешливо спросила она.

Колкость ее Амлис пропустил мимо ушей, ответив просто:

— Это уже мертвечина. И поделать я тут ничего не могу, не так ли?

— Я полагала, что вы все еще продолжаете взывать к умам и душам людей, — упорствовала Иссерли, чувствуя, впрочем, что несколько перебирает по части сарказма.

— Ну, я делаю что в моих силах, — униженно пробурчал Амлис. — Но понимаю, это безнадежно. Так что, ваше умонастроение я изменять не собираюсь.

И он окинул взглядом трюм корабля, словно оценивая размах смертоубийства и его коммерческое значение.

Иссерли всматривалась в шею и плечи Амлиса, в мех, которым ласково играл слабый ветерок. Неприязнь, каковую она считала себя обязанной испытывать к нему, ослабла, и теперь воображение рисовало ей картину, на которой его теплая шерстистая грудь прижималась к ее спине, а белые зубы нежно покусывали ее шею.

— А что это вы едите? — резко спросила она, поскольку ей казалось, что челюсти Амлиса пребывают в постоянном движении.

— Ничего, — беззаботно ответил он и сразу же зажевал снова.

Иссерли ощутила мгновенную вспышку презрения к нему: он ничем не отличался от других наделенных богатством и властью людей — с удобством врущих, надменно презирая тех, для кого вранье их совершенно очевидно. Она неодобрительно поморщилась, словно говоря: ну, дело ваше. Амлис мгновенно прочитал это выражение, даром что лицо Иссерли принадлежало к чуждой ему расе.

— Я не ем, я жую, — запротестовал он — серьезно, хотя в янтарных глазах его замерцала насмешка. — Икпатуа, если вам интересно.

Иссерли вспомнила о его печальной известности на этот счет и, хоть и заинтригованная, сочла необходимым соорудить надменную гримасу.

— Я полагала, что вы уже переросли эти забавы, — сказала она.

Однако Амлис на наживку не клюнул.

— Икпатуа — не образ жизни, подростковой или какой-то еще, — спокойно сообщил он. — Просто растение — с кое-какими уникальными свойствами.

— Хорошо-хорошо, — согласилась Иссерли, снова отвернувшись от него к звездному небу. — Так или иначе, вы все равно кончите тем, что умрете.

Она услышала смешок Амлиса, но не увидела его. И пожалела о том, что не увидела, и тут же рассердилась на себя за это сожаление.

— Для этого мне придется проглотить целую охапку травы — с меня, примерно, размером, — сказал Амлис.

Вот тут уже рассмеялась, против собственной воли, она, эта картина — Амлис, поедающий охапку травы, — показалась ей на редкость забавной. Она попыталась прикрыть усмешку ладонью, однако попытка отдалась такой болью в спине, что Иссерли замерла, беспомощно пофыркивая у него на виду. Чем дольше она смеялась, тем труднее ей было справиться с этим; оставалось надеяться, что он поймет — смех ее вызван нелепым видением; Амлис Весс, раздувшийся от травы, как беременная корова.

— А знаете, — негромко сказал он, — икпатуа — превосходное болеутоляющее. Не хотите попробовать?

Это предложение стерло усмешку с ее лица.

— Мне не больно, — холодно ответила она.

— Конечно, больно, — возразил Амлис с упреком, который его изнеженные гласные лишь подчеркивали. Разгневанная Иссерли приподнялась, опираясь на локоть, и уставилась на него самым пронзительным, какой смогла соорудить, взглядом.

— Мне не больно, понятно вам? — повторила она, чувствуя, как в ее кожу въедается холодный пот страдания.

На миг глаза Амлиса враждебно вспыхнули, но затем он поморгал, медленно и апатично, как человек, в кровь которого проникла еще одна порция успокоительного средства.

— Как скажете, Иссерли.

Насколько она помнила, имени ее он никогда еще не произносил. До настоящей минуты. Интересно, подумала она, что подтолкнуло его к этому, и повторит ли он ее имя когда-нибудь еще?

И все же, необходимо каким-то образом избавиться от его присутствия. Ей позарез нужно было проделать кое-какие упражнения, чтобы привести себя в божеский вид, — но не в его же присутствии.

Проще всего было бы извиниться и уйти в свой коттедж, куда он за ней, конечно, не потащится. Однако боль была слишком сильной, чтобы пытаться одолеть полдюжины ступенек, отделявших трюм корабля от пола амбара.