Ричард Львиное Сердце - Режин Перну

Материнская озабоченность судьбами обоих сыновей заставляла ее теперь препятствовать младшему — отличавшемуся, на ее взгляд, «легкомысленностью духа» — вступить «по наущению и по совету короля Франции в заговор против своего сеньора и брата». Как отмечает хронист, она противодействовала всему, в чем ее младший сын мог бы усмотреть для себя некоторую пользу.

И в этом она, в общем, преуспела. Много позже Иоанн признался в своем замысле перебраться на материк; когда же это не удалось, он пожелал взамен захватить два замка, Виндзорский и Уоллингфордский, принадлежавших королю. Тайно обратившись к королевским коннетаблям, он отправил своих людей, чтобы те взяли замки под охрану. Незамедлительно, по призыву архиепископа Руанского, в Лондоне собрались бароны и прелаты. Начались переговоры, но проходили они, если верить Ришару де Девизу, как-то нерешительно: каждый был не против прославиться взятием этих замков, но опасался браться за такое дело, страшась горячности Иоанна. И тут на ассамблее случилось нечто непредвиденное: посланцы, которые представляли королеву и приветствовали собрание от ее имени, как оказалось, выражали интересы еще одной особы, а именно канцлера Уильяма Лонгчампа, который накануне, как они сообщили, высадился в Дувре.

Уильям Лонгчамп смог добраться до папы, и тот, проникшись к епископу доверием, восстановил его в правах легата. «Все замолчали и лишь неотрывно глядели на того, кто говорил», — пишет летописец, цитируя, по своему обыкновению, Вергилия; в общем, он множит намеки и цитаты, но всегда со свойственным ему юмором.

Сущий театральный переполох, все перевернулось с ног на голову — вот что такое было возвращение Уильяма Лонгчампа! Участники ассамблеи в замешательстве начали молить Иоанна о помощи, опасаясь канцлера. Иоанн, дерзко обосновавшийся в Уоллингфорде и с явным презрением взиравший на затеянные против него переговоры, вернулся в Лондон. Он снизошел к ассамблее и согласился выслушать ее участников, которые волновались не столько из-за двух замков, сколько из-за опасений перед канцлером. В ответ на жалобы Иоанн потребовал от прелатов и баронов суммы в семьсот ливров серебром в течение семи дней, если они хотят, чтобы канцлер отказался от намерения вмешаться в те дела, в которые он хотел бы вмешаться. «Ищите посему для меня столько денег, сколько мне нужно. Довольно с вас того, что я вам сказал, если вы меня поняли!» — объявил он в заключение.

Ясно было, что все всё поняли. Участники ассамблеи предложили Иоанну пятьсот фунтов стерлингов и тотчас одобрили текст послания канцлеру или, если точнее, письма против канцлера, которое сочинялось совместно. Письмо выкладывало суть дела без обиняков: «Срочно; дело не терпит отлагательств; королева пишет, духовенство пишет, народ пишет. Все единодушно говорят канцлеру: нет. Ежели ему дорога собственная безопасность, да не медлит он и да отправляется за море, чтобы не подвергнуться новым проявлениям враждебности». Если можно доверять тому же Ришару де Девизу, канцлер, столкнувшись с таким единодушием, побледнел так, словно «наступил на змею босыми ногами». Он отправился за море 2 апреля 1192 года, впрочем, будучи уверен в том, что его час еще придет.

Между тем предчувствия королевы Алиеноры не обманули ее. Филипп Август не уставал распространять злонамеренные слухи о своем вассале Ричарде. Впрочем, его во многом опередил один из его родственников, Филипп де Дрё, епископ Бовейский, который оставил Святую землю вскоре после смерти герцога Бургундского в июле 1192 года; прелат утверждал, что смерть герцога тотчас вернула здоровье королю Ричарду…

«Сойдя на берег Германии, на всех остановках своего пути [епископ] распространял в народах слух, что этот предатель, король Англии, по прибытии своем в Палестину, строил козни, стараясь выдать сеньора своего, короля Франции, Саладину; что он устроил убийство маркиза (Монферратского. — Р. Я.), стремясь захватить Тир; что это он устранил герцога Бургундского с помощью яда; что, наконец, он сдал все войско христианское, потому что оно ему не повиновалось; что человек этот по-особенному свиреп, упрям, своенравен и груб, искушен в лукавстве более самых искушенных лжецов; и что поэтому-то король Франции вынужден был так скоро вернуться, и франкам, которые остались, чтобы продолжить поход, пришлось оставить Иерусалим незавоеванным. Сплетня эта набирала силу и ее принимали за правду, и так она внушала людям ненависть, восстанавливая всех против одного человека».

А еще, добавляет тот же хронист, по возвращении во Францию «тот самый епископ Бовейский тайно нашептал королю Франции, что король Англии, который уже пускался на всякие козни ради их пагубы, заслал своих убийц во Францию. Филипп в тревоге, нарушая обычаи страны, учредил особую охрану из отборных воинских частей для собственных нужд. Он добавил, что надо отправить послов с дарами к императору и обратить его величество к ненависти к королю Англии. В итоге был издан имперский мандат с повелением всем городам и всем сеньорам Империи касательно короля Англии: буде он появится в их землях, возвращаясь из Палестины, он должен быть задержан с оружием и представлен, живым или мертвым, императору».

Почему и как возникли обвинения, о которых сообщает Ришар де Девиз? Стали ли они звеном в цепи происходивших событий? Как бы то ни было, обвинения в адрес Ричарда, в том числе относительно его причастности к преждевременной смерти маркиза Монферратского — а они кажутся совершенно несправедливыми, — получили распространение в войске крестоносцев по обе стороны моря, как на Востоке, так и на Западе. И стоит добавить, что все это происходило тогда, когда Ричарда свалила болезнь и когда без его ведома епископом Солсберийским Губертом Готье было заключено перемирие.

Король выздоровел, но все его попытки собрать войско для завоевания Иерусалима срывались теми самыми людьми, которые заключили перемирие и которые внушали теперь воинам, что незачем им откликаться на призыв короля. Видя такое отступничество, Ричард не сдержался и, выйдя из себя, в припадке гнева разнес в щепки сосновый посох, который был у него в руке, вскричав: «Господи, почему ты меня оставил?»[51]

И продолжал: «Воистину, не для меня, но ради Тебя отныне знамена мои будут повергаться на землю. Воистину, не по малодушию войска моего Ты, Царь мой и Бог мой, ныне не побеждаешь. Ты, не Твой несчастный жалкий король Ричард, который весь тут». Как раз в это время, когда король пребывал в столь подавленном состоянии, Губерт Готье и Генрих Шампанский добились того, что король согласился на перемирие, заключенное ими с султаном.

«Была у этого человека такая мощь телесная, такая храбрость в душе, такая вера во Христа, что тяжко было достичь того, чтобы он, лишившись помощи, как это с ним стало, не кинулся в бой лично, один против множества отборных языческих полчищ».

Так летописец объясняет обескураживающий конец экспедиции и причину, в силу которой Ричард оставил желание взять Иерусалим. В этом месте хроники менее чувствуется обожание, с которым летописец глядел на Ричарда, но летописец показывает нам, в какое состояние пришло королевство после трехлетнего отсутствия короля и какое состояние духа там царило.

Показания Ришара де Девиза, в особенности касательно Филиппа, по большей части подтверждаются иными источниками. Вильгельм Нойбургский, в частности, свидетельствует об ужасе, обуявшем короля Франции. Этот ужас явственно выражался в том, что Филипп передвигался не иначе, как под вооруженной охраной, опасаясь убийц, которых якобы мог подослать Ричард. Король даже созвал в Париже ассамблею, желая объяснить своим приближенным причины, по которым вдруг стали приниматься такие предосторожности. Возник вопрос и о превентивных мерах: а не стоит ли опередить короля Англии и самим ударить по его землям? Ассамблея одобрила принятые меры предосторожности, но решительно высказалась против любых попыток нанести ущерб владениям короля-крестоносца, ибо Ричарду, как крестоносцу, покровительствовал сам папа и нападение на него могло покрыть нападавших позором. Филипп воздерживался от военных действий, тем более что не был к ним готов, но все же, добавляет хронист, он думал о войне и именно с этой целью обратился к королю Дании Кнуту, намереваясь оживить застарелую вражду между датчанами и англичанами. В этом он не преуспел, хотя и заполучил руку принцессы Ингеборг (которую во Франции стали звать Исамбур), а вместе с ней и значительное приданое, обещанное королем Дании вместо военной помощи. Известно, правда, что после свадьбы Филипп отверг несчастную Исамбур, которая оказалась немыслимо упрямой и настырно перечила королю. Но это уже совсем другая история[52]. Ричард же пребывал на Кипре, откуда он отплыл 9 октября 1192 года, предварительно подтвердив права Ги Лузиньяна на владение островом и отказавшись от паломничества к Святому Гробу Господню. Как замечает летописец, коль уж столько страданий, опасностей и трудов пришлось претерпеть ради Иерусалима земного и не обрести ничего, кроме весьма скромных плодов, то тем паче обретение Иерусалима небесного невозможно без общей устремленности и личной самоотверженности каждого из многих и многих людей.