Поругание прекрасной страны - Александр Корделл

— Так-так, — ухмыльнувшись, сказал Дафид.

— Дафид, — проговорила Морфид слабым голосом, точно ее ударили, — мама с отцом приехали к нам в гости…

— Да неужели? — прорычал он, вваливаясь в комнату. — Что у меня, глаз нет? Так вот, скажи им, чтобы они убирались к черту, пока я их не вышвырнул.

— Дафид! — Ее лицо исказилось от стыда. До чего же мне ее было жалко!

— Ну что? Не нравится? Не так давно Мортимеры велели мне и моей матери убираться к черту, помнишь? А теперь вот наоборот получилось. Что тут такого — послать родственников к черту? Люди свои…

— Дафид, осторожней, отец здесь.

— Я его вижу. Такого детину да не увидеть. Как поживаете, мистер Мортимер? Все у вас хорошо?

— Будет хорошо, когда ты придержишь язык.

— Может, ты соизволишь нам сказать, чем мы тебе не угодили? — спросила мать.

— Тем, что вечно суете нос в чужие дела. Значит, это вы из-за стачки сюда явились, а? Прослышали небось, что Дафид опять запил? Кто не запьет от такой жены да от четырех пунктов Хартии на завтрак, обед и ужин?

— Это все из-за собраний, — устало сказала Морфид. — Он тоже за союз, но не согласен с Хартией.

— И правильно, — резко сказала мать.

— А какого черта, — отмахнулся Дафид. — Дело не только в собраниях и политике. От соседей проходу нет — показывают пальцами, качают головами, шепчутся за спиной, черт бы их побрал.

— Ты знал, что Морфид ждет ребенка, — сказал отец. — Я тебе об этом говорил, Томос тебе об этом говорил. Ты хотел этого брака, а не я.

— Верно, — сказал Дафид, рыгнув. — На коленях просил, вот и допросился.

— И лучше бы ты поменьше пил, — продолжал отец. — К человеку, который пьет во время стачки и во всем винит жену, не стоит и в гости ездить.

— Ах так, значит, я пьяница? — взревел Дафид. — Я не дам себя оскорблять, Хайвел Мортимер! Плевал я, что ты мне тесть, попробуй только командовать у меня в доме — живо вылетишь в окно! — И он заходил по комнате кругами, как пес, готовый броситься в драку.

— Сядь лучше, Дафид, — взмолилась Морфид, цепляясь за него.

— И небось деньги вас интересуют, — рычал он, — откуда я беру деньги на пиво? Так вот, Хайвел Мортимер, это тоже мое дело, так и запомни.

— Но как ты обращаешься с моей дочерью — это мое дело, — сказал отец. — Можешь выпить все пиво в «Лесе», вступить во все союзы, какие есть, продать всю свою мебель, можешь отправить Морфид домой, если она тебе не нужна, но если ты еще раз поднимешь на нее руку, я с тобой рассчитаюсь.

— Хайвел, — потерянным голосом прошептала мать.

Но тут Дафид повернулся и ринулся на отца, нацелив ему в челюсть неплохой для пьяного хук. Отец отступил в сторону, шагнул вперед и ударил снизу вверх. Удар угодил потерявшему равновесие Дафиду в лицо, и он грохнулся на пол.

Все произошло в одно мгновение: только что шла добрая семейная ссора — и вот уже драка. Ну и суматоха поднялась! Забегали женщины, тащат миски с водой и бинты, спрашивают — ну как он, а под окнами толпа соседей; вот работа языкам: одни говорят, так ему и надо, не будет бить Морфид, другие клянут родственников, лезущих не в свое дело.

— Стыдился бы! — кричит мать на отца, топая ногой, а он сидит как ни в чем не бывало и только хмурится и поглаживает костяшки пальцев. Дафид лежит на спине, как покойник, и глаз у него заплывает не хуже, чем у Морфид. Отец встал, отодвинул рукой женщин, наклонился над ним с кружкой воды и плеснул ему в лицо. Дафид застонал и открыл глаза, тупо глядя перед собой.

— Так вот, слушай, — сказал отец. — Я ухожу, но скоро опять приду посмотреть, как ты с ней обращаешься. Только тронь ее, получишь все вдвойне. Понял?

— Убирайся, — прошипел Дафид.

— Да-да, — повторил отец. — Вдвойне.

Вот тебе и навестили молодоженов!

Я лежал сзади, слушая, как копыта кобылы Снелла стучат по Бринморской дороге и как мать отчитывает отца. Он молчал, но я знал, о чем он думает. Ведь чего только он не делал, чтобы не допустить этой свадьбы! Теперь он сидел, сгорбившись, вяло держа в руках вожжи, слушал и не произносил ни слова.

Спускался осенний вечер, вокруг сгущались сумерки, проносились летучие мыши. Позади пламенело зарево, впереди на холмах взметывались снопы искр и виднелись фигуры рабочих — казалось, черные демоны мечутся в адском багрянце. Когда мы приблизились к поселку, ветер донес до нас отдаленный говор ночной смены, поднимавшейся к Тэрнпайку.

Как хорошо приехать домой и не видеть этого несчастного, замученного стачкой Нанти и синяка под глазом любимой сестры.

Дома мы застали Снелла и Эдвину, сидевших у очага подозрительно далеко друг от друга. Им не разрешалось оставаться в доме одним, и я заметил, что отец косо посмотрел на Снелла и вздохнул. Но, по-моему, это глупо. Если кто захочет согрешить, достаточно места в вереске — незачем рисковать чуть ли не на глазах у соседей, которые так и льнут к замочным скважинам.

— Слава Богу, наконец-то мы дома, — сказала мать, снимая шляпку. — Чаю хоть выпьем по-человечески.

— Ну, как она, мама? — спросила Эдвина.

— Поет, как птичка, — ответила мать.

— А как у них с Дафидом, все хорошо?

— Замечательно.

— Хороший человек Дафид Филлипс, — радостно улыбаясь, провозгласил Снелл.

— Лучше некуда, — отозвался отец, — если женщина ничего не имеет против синяка-другого.

— Хайвел! — оборвала его мать. — Это наше семейное дело.

И она стала расставлять чашки.

— Я пойду, — сказал, поднимаясь, Снелл. — В такое время посторонним не место в семье.

Слава Богу, догадался.

В тот вечер мы все легли спать рано. Лежа рядом со спящим Джетро, я вспоминал то время, когда мы с Морфид были детьми, а Джетро совсем малышом и дом гудел от наших проказ. Чего бы я не дал, чтобы вернулись те времена! Снаружи было черным-черно, и ветер пускался на всякие штуки, завывая в закоулках, мяукая по-кошачьи и стучась в ворота с такой силой, что казалось, вот-вот сорвет их с петель. Иногда наступала жуткая тишина, словно ветру надоедало забавляться и он становился серьезным. Взрослел, как однажды выразился Томос.

Я люблю, когда ветер скачет по булыжнику, задирает юбки женщин, срывает с веревок белье и всячески безобразничает. Но, взрослея, он становится иным: это зверь, который притаился в темноте и выпускает когти, готовясь к прыжку. И все вокруг, исхлестанное им за день до полусмерти, замирает и дрожит в ожидании удара.

Эта тишина пронизана страхом.

От нее веет жутью, угрозой. Она пробирается сквозь щели и садится рядом с тобой у огня, изможденная и пугающая; она хватается за невысказанные слова и сжимает сердце холодными пальцами. Ты ее не видишь, но она рядом, в безмолвии ветра; это запах опасности, уловленный в морозном воздухе леса, это зловоние тигра, ударяющее в нос попавшему в западню охотнику.