Поругание прекрасной страны - Александр Корделл

Со свадьбы Морфид прошло два месяца, прежде чем мать уговорила отца съездить к ней в гости. Он как заладил, что молодым мешать нечего, так ни с места, но мы-то все знали, что это только отговорка. Когда бы ни заходила речь о Морфид, он умолкал, щурил глаза и принимался набивать трубку, словно желая переменить разговор. Отец был человек богобоязненный, а прелюбодеяние — один из самых тяжких грехов, говорил Томос. И эта история с Морфид, зачавшей в вереске, а не на перине, сильно его подкосила, говорил Большой Райс.

Но в субботу, накануне дня рождения Морфид, которой исполнялось двадцать шесть лет, мать увела его в спальню, засучила рукава и как следует его пропесочила. На следующее утро отец выбрился до синевы, надел праздничный костюм и велел, чтоб кто-нибудь сбегал попросить у Снелла тележку и чтобы мы с Джетро собирались. Вот поднялась суматоха! Я только что вернулся со смены у печи, а Джетро был черен, как негр с хлопковой плантации, но куда там! Уж если отец что-нибудь задумал, все приходило в движение. Эдвина припустилась в Абергавенни за Снеллом, я полез в лохань и потащил за собой Джетро, а мать в шелковом платье с кружевами металась по дому и кричала на всех, не разбирая правого и виноватого. Достаю свой лучший костюм, отглаживаю складки, надеваю отцовский воскресный воротничок и к зеркалу — сделать хороший пробор.

Едем в Нанти навестить голубков, говорит Джетро.

Раз уж пришлось к слову, поговорим о Джетро.

Он был красивый парень и знал об этом: смуглая кожа, широкие плечи, мускулистые руки, а грудь уже волосатая, хоть ему еще только десять лет. Вылитый отец — в каждом движении и жесте: та же грация, присущая мужчине, который умеет работать кулаками. Он был молчалив, и говорили только его глаза — большие, темные, сумрачные. У него были ровные белые зубы и тяжелый подбородок. До восьми лет он дергал девчонок за косы, потом стал задирать им юбки, чтобы послушать, как они визжат, и держал в смертном страхе все мужское население поселка в возрасте от десяти до пятнадцати лет.

— Доконают меня эти мужчины, — запыхавшись, сказала мать. — Только поглядите — уже трое в длинных штанах…

— Ну как я, ничего? — спросил Джетро, входя в комнату.

Он был хоть куда, чертенок, но почему-то всегда делается грустно, когда голые коленки младшего братишки исчезают под длинными брюками. Джетро стоял подбоченившись — ни дать ни взять Хайвел Мортимер, только вдвое меньше. Дела, подумал я, такой парень лет через шесть сведет с ума всех девчонок в поселке.

— Терпеть можно, — ответил я. — Что это у тебя в петлице?

— Хохолки, Морфид их любит.

— Как бы в Нанти с тебя не стащили штаны, посмотреть, все ли у тебя на месте, — сказал я. — Вынь цветы. Цветы — это женское дело, мужчине они ни к чему.

— Снелл же носит цветы в петлице, — проворчал Джетро.

— Снелл не мужчина. Если кто ходит в штанах, это еще не значит, что он в самом деле мужчина.

— Правильно, — подтвердил отец, входя в комнату. — Кое-кому у нас в поселке следовало бы надеть юбки. А если этот Диг Шон Фирниг опять явится ко мне требовать взносы на общество взаимопомощи или на союз, он дождется, что у меня лопнет терпение и я из него дух вышибу.

— То же самое будет со Снеллом, если он потащит меня на молитвенное собрание, — сказал Джетро. — Он у меня в печенках сидит. Я из него, паразита, дух вышибу.

— Кто из кого дух вышибет? — спросила мать, появляясь в шляпке со страусовыми перьями. — Я не потерплю в доме сквернословия, прошу это помнить.

— Пока еще никто не сквернословил, — ответил отец, — но если уж я начну, то первым Делом достанется долгополым.

— Тогда что тут за разговоры о вышибании духа? — спросила мать, строго глядя на нас.

— Это наше дело, — ответил отец. — Как бы я не начал с того, кто мне первый попадется под руку, заруби себе это на носу.

— Слушайте, вы, — сказала мать, грозя нам пальцем. — Слушайте все трое, и ты тоже, герой в длинных штанах. Попробуйте хоть слово сказать бедняге Дафиду, не только что ударить его, и я вас выгоню на улицу, понятно?

— Понятно, — ответил отец. — Еще бы. Нет, вы послушайте ее!

— Вот именно, послушайте, — сказала она. — Мы едем в гости, и если у кого руки чешутся устроить драку, таким у меня пощады не будет.

— Да кому это нужно бить беднягу Дафида? — невинным голосом осведомился отец.

— Помалкивай, — оборвала его мать. — Чтоб я таких разговоров не слышала. Вон мистер Снелл подъехал. Пора отправляться.

— Снелл, — фыркнул отец, подмигивая. — Чтобы поколотить зятя, незачем ехать в Нанти, по мне, лучше бы начать вот с этого, который на пороге.

— Не всех сразу, — сказала мать. — Поехали!

Я совсем забыл, что в Нантигло опять стачка. В Коулбруквеле, судя по грохоту молотов, работа шла полным ходом, в долине же печи были погашены, и трубы их уныло торчали среди зелени. Мужчины сидели возле домов на корточках или лежали на земле. Дети тихонько играли возле заводской лавки, а вокруг стояли женщины с завернутыми в платки малышами.

Соседи Морфид, сидевшие на корточках у задних дверей домов, завидев нас, вежливо вставали: женщины приседали, а мужчины снимали шапки. Морфид открыла дверь на стук отца. Волосы у нее были распущены, и она была бы очень хороша, если б не фонарь под глазом.

Видывал я всякие синяки, но такого не приходилось. Черная опухоль величиной с яйцо, с багровой каймой совсем закрывала ей глаз.

— Боже милостивый, — прошептала мать. — Что с тобой, дочка?

— А, это долгая история, — засмеялась Морфид. — Входите же, я все расскажу. Что вы стали, как истуканы?

Комната была крошечная и совсем почти без мебели, только несколько ящиков; но Морфид украсила ее по случаю дня рождения поздними осенними цветами.

Черный очаг, не слышно пения закипающего чайника. Пол земляной. Прялки нет. И холод, как в испанской тюрьме.

— Видите, как живем, — сказала Морфид.

— Ну, мы еще не с того начинали, правда, Хайвел? — возразила мать. — Нельзя же, дочка, ожидать бог знает чего, когда только вступаешь в жизнь. Она, того и гляди, захочет есть на серебре, как Крошей Бейли.

Но я видел, что она говорила не от души. Лицо ее было бледно. Как и все мы, она не могла отвести глаз от синяка Морфид.

— Да у вас просто маленький дворец, — продолжала мать, когда мы все поздравили Морфид с днем рождения. — И что ты привередничаешь? Вон в городах живут по семнадцать человек в комнате. Да я бы в такой домик хоть завтра переехала, Хайвел.

— Батюшки, а Джетро-то уже в длинных штанах, воскликнула Морфид и притянула его к себе. — И как вырос. Небось уж за женщинами бегает, а, Йестин?