Песня волка - Скотт Стоун

— Это был удивительный старик, самый лучший человек изо всех, кого я знал. Он научил меня всему, на всех уровнях и делал это мягко, ненавязчиво, так, будто я сам до всего доходил. Мы были так похожи. Мы разговаривали без слов. Это просто бесило Старлайт. Он фыркал, я кивал, тогда он поводил рукой, и я, точно зная, что именно он имел в виду, улыбался, — а Старлайт выходила из себя и принималась орать, что мы над ней издеваемся. А мы начинали смеяться, и под конец она тоже смеялась и говорила, чтобы мы отправлялись на рыбалку, в общем, убирались из дома, потому что она не в силах выносить эту непрекращающуюся болтовню.

— Мне очень хочется с ней познакомиться.

— Познакомишься.

— А что с Габриэлем и Биллом Эштоном?

— Габриэль пропал без вести. В Лаосе, Нго схватили во время налета на Патет Лао. Мы бились с подразделением, которое, как мы считали, захватило его в плен. Три дня схваток — и я приказал отходить. Мы слишком углубились на территорию Патет Лао и, таким образом, подвергали хмонгов опасности. Я отвел отряд. Габриэль на моем месте поступил бы точно так же.

— Так печально…

— Да. Жена Эштона — его бывшая жена — наложила на себя руки, и он совсем сломался после этого известия. Уехал в Англию, и больше мы о нем ничего не слышали.

— О…

— Бывает.

— Да, мы ведь хорошо это знаем, не так ли? Дэйн, у тебя появились какие-то чудовищные шрамы. На лице, спине и этот совершенно жуткий — на ноге.

— Порезался, когда брился.

— Не смешно. А страшно.

— Такая работа.

— И ты снова будешь ее выполнять? Интересный вопрос, не так ли?

— Очередное интервью? Тогда очередной ответ. Да, я снова буду ее выполнять. Теперь-то ты понимаешь, почему?

— Думаю, что да. У меня возникли в свое время проблемы с моральной стороной дела, но потом я поняла, что мораль — понятие растяжимое. Уитни Мэйсон врач, но я могу поставить его мораль под сомнение — причем, иначе, чем я делала это с тобой. Мне кажется, меня волновал твой род занятий, но никак не профессиональная этика.

— Очень рад тому, что ты все ближе и ближе подбираешься к сущности дела. Пойми, Сара, я никогда не был чудовищем.

— Но зато сам выбирал конфликты и сам их решал. В этом было нечто…

— Просто не терплю дерьма. Ни от кого.

— А что стало со стихами?

— Иногда я все еще пишу их — в своем сердце. Я создаю их — и забываю. Это избавляет меня от критики.

— Истинный художник.

— Сара, я самый счастливый человек па свете. Всегда знал, кто я и что я, — никаких проблем и кризисов в личностном плане. Этому меня обучил Таводи. Я отлично выполняю то, что умею, наслаждаюсь жизнью, а теперь, после того, как ты вернулась, жизнь станет еще прекраснее, и я никогда и ни на что ее не променяю.

— Знаешь, Дэйн, я поняла тебя. Наконец-то.

— Очень хорошо, потому что меня утомил этот разговор.

— Может быть, хочешь немного поспать?

— Нет. Я голоден, как черт. Может, чего-нибудь съедим?

— С удовольствием.

— Тогда вот тебе меню: как только выберемся отсюда — повезу тебя в Париж. Накуплю тебе эскарго столько, чтобы тебе их и за два часа было не умять, а затем — э-э, дай подумать — суиссо де шевуруиль, салат, французский деревенский хлеб, муссе, о пом а ля Шантилльи. А пить, я думаю, будем Брюэлли.

— Надо же, вы посмотрите, из Теннесси, да прямо в князи.

— Не стоит недооценивать горных мужчин, дорогуша.

— А ты всегда угощал своих женщин такими изысками?

— Ревнуешь?

— Нет.

— Мы просто потеряли с тобой уйму времени, Сара.

— Надеюсь, теперь с этим покончено.

— Едва за полдень. Нам еще ждать и ждать.

— Уверен, что не хочешь соснуть?

— Уверен. Есть какие-нибудь предложения?

— Да. Да.

Дэйн, не поворачиваясь к окну, вложил нож в ножны. Под ним второй взвод вьетнамцев стоял посередине улицы, пока первые четверо солдат уходили из деревни. Подразделение, занявшее их место, было точным повторением первого — молодые, подтянутые, закаленные в боях. Первое, что они сделали — разведали местность, не заходя в дома, а попросту запоминая расположение и отдаленность заброшенных полей. Это продолжалось всего несколько минут, и после рекогносцировки подразделение заняло тот самый дом, в котором часовали первые часовые.

Дэйн постарался рассмотреть их оружие. Издалека казалось, что все они носят советские АК-47 и, по-видимому, этим оружием вооружен весь вьетнамский взвод. У одного из подразделения на боку висела кобура с пистолетом, у остальных — ножи или небольшие стальные мачете. Одеяла были завернуты в гамаки, а на поясах болтались мешочки с — как это было известно Дэйну — рисовым рационом. Он не заметил ни гранат, ни гранатометов, но достоверно ничего пока сказать об этом не мог. Он отвернулся от окна.

Сара спала, подложив под щеку одну руку; на лице ее застыло выражение покоя и умиротворенности. Никогда она не была для него так прекрасна, как в этот долгий день, и сейчас ее небольшое тело было изящно раскидано на покрывале, а волосы коричневозолотым нимбом разметались по подушке.

Долгий день близился к вечеру. Дэйн увидел костры и почуял запах дыма. Вьеты готовили пищу до наступления полной темноты. Интересно: будут они спать в доме или расположатся по центру улицы. Если попрутся вовнутрь, значит до утра смены не предвидится, а к утру он надеялся переместить кхмеров к развалинам вата, к храму, за стенами которого они смогут хоть как-то укрыться.

Когда тени на улице удлинились, он мягко поцеловал Сару в губы. Она пошевелилась, потянулась и, улыбнувшись, поцеловала его в ответ. А когда, резко поднявшись, села, он увидел, как в глазах у нее появилось чувство беспокойства.

— Стемнело? — спросила она, и Дэйн улыбнулся.

— Почти что.

— Я долгонько спала.

— Тебе необходимо было выспаться. Как только стемнеет, я тебя ненадолго оставлю, но потом вернусь. Возьми вот это. — Он дал ей люгер, который таскал с собой много лет. — Вот это предохранитель. Положишь палец на него, слева… вот так… и нажмешь. Пистолет готов к стрельбе. Но не стреляй, пока в этом не будет крайней необходимости, потому что, если мы привлечем к себе внимание, — схватки не избежать.

— Поняла. Когда ты вернешься?

— Когда все закончу.

— Я почти не вижу твоего лица. Поцелуй меня еще раз.

Он соскользнул по лестнице вниз и шепнул, чтобы она аккуратно втянула ее наверх, а когда Сара выполнила требуемое, пробрался к дверям дома и выглянул на улицу. Дэйн увидел свет от небольшого костерка и учуял запах горящего дерева. После того, как Красные Кхмеры ушли в подполье, вьеты стали беспечными — ну какой беды ждать от деревушки, забитой обреченными крестьянами?

Дэйн выскользнул с черного хода и соскользнул вниз и под хижину, спрятавшись между сваями, чувствуя мягкую землю под ботинками и понимая, что, видимо, в сезон дождей эта местность уходит под воду. Прежде чем стемнело, Дэйн внимательно рассмотрел положение домов по обе стороны главной улицы и сейчас принялся легко и спокойно забирать вправо, двигаясь полукругом, чтобы оставлять между собой и подразделением вьетнамцев хижины деревушки. Он ощущал присутствие кхмеров: они были везде вокруг, молчаливые. Они ждали, что он примет верное решение и выведет их из беды. Держались эти крестьяне отменно, все были молодцами.

Упав на живот, Дэйн принялся отползать ближайший к дому, в котором расположились вьетнамцы, дом. Ночь пока была черна, но луна, которая вот-вот должна была взойти, непременно осветит все поле деятельности. бледным, но полезным сиянием. Сейчас нужно было ждать, ибо движение означало бестолковый риск. Дэйн слегка отполз под сваи хижины и, заняв положение полной боевой готовности, принялся выжидать. Он слышал, как кхмеры, стараясь придать сцене вид нормальной деревенской жизни, снуют туда-сюда по деревне. То тут, то там загорались свечи, но в большинстве своем крестьяне старались как можно больше отоспаться перед ночным походом. Когда все уйдут, кто-то останется лежать, так и не проснувшись, и придется оставить их, мертвых, в чужой деревне.

Луна появилась внезапно — огромная, выпуклая, — осветив все намного лучше, чем ожидал Дэйн. Он осмотрел тучи: придется пользоваться периодами временных затемнений.

Уайя-юнутци вышел на охоту.

Он вывернул из-за угла и увидел, что на ступеньках ближайшего дома сидит всего один часовой. Ближе к входу. На последней ступеньке. Даже в неверном свете луны было заметно, что часовой молод и обуреваем скукой: автомат он беспечно сунул торчать между коленей. Даже, кажется, дремал. Этот не из закаленной гвардии ветеранов.

По луне пронеслось облако, и вот огромный шар вынырнул вновь. К этому времени Дэйн сидел под хижиной, в которой расположились вьетнамцы, и смотрел наверх, прямо на ноги часового. Он не двигался, раздумывал, казалось, над создавшейся ситуацией. А на самом деле просто ожидал следующего облака и, когда оно наполовину скрыло луну, начал действовать.