Женщины его Превосходительства (СИ) - Кам Ольга

Киваю.

– Не заставляй тебя больше ждать.

Киваю. Передо мной стена. С вычурной темно-красной шелкографией. Передо мной китайское панно с причудливыми изгибами цветов. В руках у меня незажженная сигарета.

А простыни все смяты. Потому что еще десять минут назад…

Короткий щелчок замка. И наступает свинцовая тишина. Часы показывают три ночи. И снова совсем нет сна. Прекрасное время, чтобы сходить в бассейн. А потом поужинать.

Одной.

Глава 20

Подарок Романова на следующее утро – ежедневник. В дорогом тисненом кожаном переплете. И ручкой Паркер в комплекте. На его первой странице написано:

«Планируй свои дела так, чтобы всегда иметь для меня свободное время».

Почерк у него неровный. С острыми углами и зигзагообразными хвостиками. Нервный. Далеко не каллиграфический. Со слабым небрежным нажимом и косой строкой. Торопливый и неаккуратный.

И все же при виде этой записи, я улыбаюсь. Сквозь утреннюю дымку тумана. Косые лучи молочного солнца и приглушенный городской гам. Наперекор бессонной ночи и паскудным мыслям в голове.

И хоть начинать новый день с улыбки мне непривычно, но чертовски приятно. Пусть и утомительно. Этакая слабая попытка наполнить себя позитивом. Пятьдесят раз разведенным до безвкусной бурды. И все же.

И все же, это не горький привкус разочарования. Утром вообще все выглядит немного проще. Как будто ночь способна накинуть лишние килограммы на проблемы, сомнения и обиды. Ночь утяжеляет. Давит. Она предназначена для хищников. Сильных и злых. А всем остальным в ней не место.

Я знаю, что мне не подходит это время суток. Как неудачное платье. Каким бы не оказался фасон, а все равно чувствуешь себя в нем неуютно. Неуверенно. Если есть алкоголь или порошок – хорошо. Они притупляют реакции. Если есть таблетки – еще лучше. Они отключают от действительности. Но когда нет ничего из вышеперечисленного, то в темноте начинаешь медленно ненавидеть себя, свою жизнь и весь доступный гардероб.

Обычно, это называют режимом самоуничтожения.

Из него, как ни крути, нет выхода. Потому что все циклично и имеет свойство повторяться. То есть пережил одну ночь, а за ней непременно наступит следующая. И так до бесконечности. Или до пули в лоб.

Вместо этого я стараюсь удержать улыбку на лице. Я сохраняю ее, пока моюсь в душе, одеваюсь, спускаюсь к завтраку. Завтракаю. Я берегу ее как драгоценный подарок, потому как впервые за многие дни она появилась у меня непроизвольно. Мышцы лица уже отвыкли от такой жизнерадостной мимики. Они напряжены и болят. Но я упрямая.

За первой выкуренной сигаретой, я пишу в новом ежедневнике имя брата, как будто я могу его забыть, и свой домашний адрес. Некогда домашний. Который тоже не так-то просто выкинуть из головы, но я старательно вывожу каждую букву. А потом еще раз. И еще. Пока не белоснежных листах не появляются уродливые кляксы. С каждым новым штрихом я повторяю про себя один и тот же вопрос. Как? Как до тебя добраться?

И сама отвечаю: на поезде, машине, самолете.

Когда-то я радовалась разделяющему нас расстоянию. Однако силу взаимной ненависти не измерить в километрах. Ее не укротить дорогами. Не приручить часовыми поясами. Можно находиться на разных полюсах и при этом скрипеть зубами от одного только воспоминания друг о друге.

А родственная ненависть вообще не поддается никакой дрессировке. И если уж таковая имеет место быть, то от нее не избавиться во веки веков. Аминь. Это не чужого дядю из подворотни недолюбливать. Сложнее. Гораздо сложнее. С ним у тебя, по крайней мере, нет общего детства, общих родителей и вместе проведенных в прошлом дней. От него ты де-факто можешь ждать любой гадости. Потому что он чужой. Он никто, и ему можно.

Своему – нельзя. Нельзя переступать черту.

Но мне-то теперь до этих призрачных границ, как до созвездия Гончих Псов.

Пока же нужно остановиться на планировании своей будущей поездки на другой конец страны. В шикарный трехэтажный особняк с прекрасным садом, частным пляжем и видом на хмурый океан. В свое е?аное родовое гнездо.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Проблемы всегда лучше решать на месте. Во всем блеске эффекта неожиданности.

Мне остается совсем немного – встретиться с Алиной и передать ей обратно все бумаги по Алику. Что я и делаю вечером. Мы договариваемся о встрече в ресторане. Она опаздывает. На непозволительное количество минут. А когда приходит, то бросает короткий уставший взгляд и усмехается:

– Как ты находишь на все время?

– У меня его слишком много свободного. И бессонница.

Алина делает маленький глоток черного кофе с лимоном и задумчиво на меня смотрит.

– Мне бы такое счастье, – ее губы изгибаются в тщетной попытке улыбнуться. Руки беспокойно скользят по идеально-выглаженной белой скатерти. Верхняя пуговица на ее рубашке расстегнута и в этом разрезе виднеется платиновый образ святого. У Алины, у которой, в принципе, нет ничего святого. Выглядит забавно. – Ты почитала бумаги, что я тебе дала?

Еще пару месяцев и мы перестанем с ней общаться по средствам простой речи. Все больше бумагами, документами, записками. Мы передаем друг-другу сведения, которые нам нужны. И больше к этому добавить нечего. Никаких лишних слов.

Согласно киваю, ничего не поясняя. А Алина и не ждет. У нее свои проблемы. У меня свои. Никому из нас не хочется погружаться в чужую грязь.

– Алик? – возвращается она к своим интересам.

– Там все написано, – кивком головы указываю на папку, лежащую между нами.

Действительно все. По пунктам. Даже с личными рекомендациями, к которым Алина обязательно прислушается. Я лишь не знаю, когда это произойдет. Может быть завтра, а может через полгода. Но непременно в массажном салоне, который он так любит посещать. Возможно, они подкупят массажистку. Или не подкупят, а просто поменяют флаконы с ароматическими маслами. И тогда какая-нибудь тайская девчонка, выполняя свою работу, тщательно намажет мужское тело ядом с нежным запахом лотоса. Кожа хорошо впитает жирную основу и пропустит сквозь себя алкалоиды. Которые, в свою очередь, безжалостно примутся за внутренние органы. Печень, например. Печень всегда страдает больше всего. Она будет захлебываться от попыток очистить кровь. И, в конце концов, откажет. Не справится. Сдастся. Но не сразу. Через пару дней, и к тому времени, яд полностью выведется из организма. А вот необратимые последствия останутся. Короче, после такой ударной дозы токсинов итог один – печеночная недостаточность и смерть.

Без специальных, узконаправленных исследований доказать отравление невозможно.

Это ближайшее будущее Алика, и я его знаю. Я сама его расписала в одной очень емкой таблице. С учетом возраста и веса. С учетом гастрономических предпочтений и других нейтрализующих факторов. Так, чтобы не случилось никаких неожиданностей. Практически со стопроцентной гарантией.

На этом моя работа закончена. Я могу ждать громкой новости, а могу и не ждать. Рано или поздно известие о скоропостижной кончине облетит все уши, для которых оно предназначалось. И попадет точно в цель. На самом деле, тут важна не причина, а факт. Факт смерти. Все мои ухищрение нужны для того, чтобы не афишировать заказчика. Чтобы оставить его в тени. В том случае, если он хочет там оставаться. А Алина хочет.

Пока она допивает кофе, я подумываю о том, чтобы попросить ее найти своего братца. Мне не очень близки полиция и прочие государственные учреждения, чтобы надеяться на их расторопность. На расторопность Алины надеяться гораздо проще, есть лишь одно «но» – последствия. Ведь на каждую мою новую просьбу она придумает встречную. Так можно продолжать без конца.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Мы прощаемся с ней, сдержанно кивая друг другу. Она возвращается в свой мир. Я в свой. Сегодня мы сохранили между собой нейтралитет.

Если подвести итог, то очередной день прошел зря. Не открыв мне ровным счетом ничего сверх того, что я и так знала. Как и следующий за ним. И следующий за следующем. Они растворяются в пустоте, не оставляя за собой ни воспоминаний, ни эмоций.