Вышли из леса две медведицы - Меир Шалев

Мать невесты тоже провела с ней аналогичную беседу — то, что в ту пору называли «наставления перед», но ее указания были куда более конкретными и практичными, чем отцовские наставления сыну. Кроме советов касательно терпения и соучастия, чистоты и хорошего запаха, мать дала дочери и чисто технические указания:

— А если он не находит, ты должна взять его рукой и положить на нужное место. — И усмехнулась: — Как сказано: «Войди, благословенный Господом, зачем ты стоишь вне»[99].

И Рут, помимо воли, прыснула со смеха.

Таким манером все было приготовлено. Соседки испекли хлеб и принесли сыры собственного изготовления, мужчины привезли и втащили ящики с фруктами и овощами. Мясо не подавалось, а несколько бутылок вина и шнапса хоть и были откупорены, но пились за отдельным столом, чтобы не обидеть приглашенных мусульман, которые приехали из соседних арабских деревень с инжиром и пирогами. Несколько местных охранников устроили конные соревнования с арабскими всадниками — скакали галопом и размахивали палками, как саблями.

Свадьба кончилась поздно. Гости, жившие поблизости, вернулись к себе. Приехавшие издали назначили дежурство для охраны лошадей и повозок и улеглись спать — кто по углам хозяйского дома, кто в соседних домах, кто в сараях, на сеновалах, в коровниках. Разместились по старшинству, пожилым по их возрасту, юнцам по их молодости: те — на кроватях и матрацах, а эти — на джутовых мешках, набитых соломой.

Соседки и родственницы простились с невестой, пожелав ей доброй ночи, как женщины — женщине. Две из них успели шепнуть ей на ухо, что ребенок, зачатый в первую брачную ночь, рождается большим, здоровым и удачным. Но невеста не очень прислушивалась к их словам. Что бы ни говорили соседки, главное говорило ей ее собственное тело — уповающим жаром чресел, вожделением пересохшего горла, блаженным стеснением диафрагмы. Она еще не знала мужчины, и страх тоже гнездился в ее теле, но больше страха были волнение, и страсть, и любопытство.

Она вспомнила: однажды, когда ей было лет одиннадцать, а Зееву — около пятнадцати, она увидела его у источника на склоне вади, обнаженного по пояс. Могучий бык семьи Тавори тоже был с ним. Сначала Зеев помыл быка, полил его водой и растер жесткой щеткой, потом расчесал ему кончик хвоста, а затем сам разделся догола. Рут видела загорелые, медного цвета затылок и руки, белые бедра и спину. Он нагнулся, и выпрямился, облился водой из ведра и вдруг отвернулся, видно почувствовав на себе ее взгляд.

На мгновенье она увидела блеск его глаз и темное пятно между бедрами. Улыбнулся он ей или рассердился? Она так и не поняла, потому что он сразу же спрятался в кустах и крикнул ей оттуда: «Рут, уходи!» А когда она не ушла, крикнул снова: «Ты уже видела меня, ты видела! Так теперь уходи, пожалуйста, потому что я купаюсь». На этот раз она ушла, но слова: «Ты уже видела меня, видела» — окрасили нежностью ее желание, и хотя ей было всего одиннадцать, она знала, что он тоже ощущает сейчас желание и нежность.

Молодые поднялись. Гости с симпатией смотрели на них. Какая приятная и любящая пара! Каждый из них по отдельности не был особенно красив, но вместе они выглядели много лучше. Может быть, еще и потому, что были очень похожи друг на друга, — оба рослые, широкие в плечах и сильные в шеях, сверкают одинаковой белозубой улыбкой, в обоих пышет грубоватое юношеское здоровье. Они улыбались друг другу, и из-за их роста эти улыбки витали высоко над головами гостей. Им не терпелось уйти в свою комнату, но они знали, что надо вести себя по правилам, а кроме того, их немного смущало, что все знают, зачем они уходят.

Мало-помалу двор опустел, и мать невесты наконец позвала свою дочь в кухню и сказала:

— Ну, Рут, день у нас выдался шумный и долгий, и вы, наверно, хотите сейчас отдохнуть.

Вошли также Зеев и его родители, а также отец Рут, и отец ее сказал:

— Гости уже спят, пошли и мы на боковую.

Четверо родителей вышли из кухни. Молодые остались наедине.

— Рут, — сказал Зеев, — я очень рад, что ты согласилась выйти за меня. Спасибо.

— Я тоже рада, — сказала Рут. — Я надеялась, что ты захочешь взять меня в жены, и знала, что соглашусь. Знала еще с той поры, когда мы были детьми и ты въезжал к нам во двор на вашем могучем быке.

Она подошла к нему и движением, которое родилось в ту минуту и которому суждено было сохраниться в их семье и в последующих поколениях, протянула правую руку и положила ему на грудь, широко распластав пальцы жестом любви и доверия, и он немного наклонился вперед и почувствовал приятную силу ее руки.

Они вошли в свою комнату, закрыли дверь и, не зажигая света, прошли каждый к своей стороне кровати. На ней были расстелены новая простыня и новое легкое одеяло. В честь свадьбы две свояченицы сшили им по две ночные рубахи каждому, вместе купили ткань и вместе сшили эти рубахи — широкие, белые и длинные, одинакового покроя и разного размера: мать жениха сшила рубаху для невесты, а мать невесты — рубаху для жениха. Таков был тогда обычай.

Рубахи были отглажены, свернуты и положены на супружескую кровать, которая тоже была специально изготовлена, а вернее — составлена — в честь предстоящей свадьбы. Большинство кроватей в этой мошаве были односпальными и совершенно одинаковыми, потому что их делал один и тот же столяр. А когда какая-нибудь пара молодых женилась, два отца брали кровать жениха из его дома и кровать невесты из ее дома и соединяли их вместе тремя деревянными досками и большими болтами — в головах, в центре и в ногах. Таким же манером была сделана и та кровать, которую отец Зеева и отец Рут накануне установили в центре их комнаты и на которую были положены ночные рубахи, сшитые двумя матерями, — ее рубаха слева, его рубаха справа. Молодые разделись и в темноте стали надевать свои ночные рубахи, и невеста вдруг услышала голос жениха, который чуть напряженным голосом сказал, что рубаха узка для него и он не может натянуть ее ниже плеч. Она сразу же поняла, что матери ошиблись и положили ее рубашку на его сторону, а его — на ее. Она тихо засмеялась, и ему это было неприятно, потому что он все еще сражался с рубахой, понимая, что она ждет, голая, в темноте, но страшась порвать легкую ткань. В конце концов он все-таки высвободился, но, когда они попытались обменяться рубахами, их руки соприкоснулись, и хотя темнота поглощала и скрывала их наготу, оба они на миг испугались, каждый отпрянул назад и просто бросил другому его рубаху.

Белые, бесшумные и безмолвные, точно две гигантские совы, рубахи полетели навстречу друг другу, спланировали и опустились на нужные стороны кровати. Молодые пошарили, нашли их и надели — она ту, что была по ошибке дана ему, а он — ту, что была по ошибке дана ей. Надев рубахи, они сели на кровать, каждый на своей стороне, а потом легли и растянулись рядом на простыне.

Теперь они были совсем близко друг к другу. Только льняная ткань покрывала их кожу, только кожа покрывала их плоть, только плоть укрывала их сердца. Они уже и раньше не раз целовались украдкой, а однажды жених даже погладил через кофточку правую грудь невесты. И они уже и раньше обнимались и прижимались друг к другу так, что чувствовали, как жар их чресел проникает сквозь одежду, и ощущали его напрягшуюся твердость и ее уступчивую мягкость. Но они никогда еще не были единым телом, в какое сливаются женщина и ее супруг.

Поэтому они молча лежали в темноте, пока Рут не почувствовала вдруг, что рука Зеева ищет ее руку, находит ее, поднимает и подносит к своим губам. Он приподнялся, оперся на левый локоть и поцеловал ее пальцы, один за другим, и ее обрадовала эта неожиданная нежность, столь отличная от его обычных грубоватых манер на поле и в охране, и обрадовало, что не исполняются слова: «Вся эта мерзость, которая тебя ожидает», — которые сказала ей одна из замужних подруг, добавив при этом: «И если он набросится на тебя, как зверь, ты лежи тихо. Это обычно кончается быстро. А если хочешь, я тебе объясню, как сделать, чтобы это кончилось поскорее».

Его вторая рука присоединилась к первой, легла на ее щеку и повернула к нему ее лицо. Она повернулась к нему, и они обнялись и поцеловались — долгим любовным поцелуем, в полном и уверенном сознании предстоящего, как будто желая еще немного отодвинуть то, чему предстоит свершиться, и насладиться еще несколькими минутами предвкушения и вожделения.

Поцеловав пальцы на второй руке невесты, жених повернулся к ней, положил руку ей на талию и слегка потянул к себе, и она ответила ему, повернулась и прижалась к нему, а когда их тела снова прильнули друг к другу, он стал целовать ее губы, и она почувствовала, что он улыбается в темноте, и надеялась, что он тоже почувствует ее улыбку. Жених подтянул свою рубашку почти до груди, невеста подняла подол своей рубахи почти до талии и легла на спину, не шевелясь, как велела ей мать во время «беседы перед», процитировав при этом еще одну библейскую фразу, из книги, названной ее именем: «…и ляжешь. Он скажет тебе, что тебе делать»[100].