Черный венок - Марьяна Романова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот теперь Ангелина курила не прячась, и ей не от кого и незачем было скрываться. В деревне о ней и так сплетничали нехорошо. Не привычны местные к таким, как она, – просыпающимся в полдень, босоногим, рассеянным, нежным, в шелковых платьях. Художница сидела на крыльце – сарафан в цветочек, сверху шерстяной кардиган, ноги упрятаны в старые калоши, – смотрела на темнеющий вдали лес и думала о том, что ее одиночество такое густое, почти осязаемое.
Говорят, рождение ребенка меняет каждую женщину. Священный ритуал «двуспинного чудовища» – и вот к твоей груди доверчиво жмется крошечный человек, чье бархатное темечко пахнет чем-то нездешним. И ты больше никогда не будешь сама по себе, и ты всегда должна быть на солдатском посту материнства, и ты несешь ответ. Да, это лишает тебя легкости, зато дает несоразмерный бонус: ты больше никогда не будешь одна.
Родители, те, кто заботливо раскрывал крылья над твоей головой и любил тебя даже в самых неприятных твоих проявлениях, уйдут раньше, лоб в лоб столкнув с чернотой вечности. На их похоронах тебе впервые в жизни станет страшно по-настоящему. Будучи девочкой гуманитарной, начитанной и склонной к рефлексии, ты и раньше, конечно, все понимала о мимолетности жизни. Но, идя за гробом, в котором, желт и почти незнаком лицом, лежит тот, запах чьих усов всегда ассоциировался у тебя с понятием «дом», ты вдруг не просто поняла – почувствовала это. Как будто бы тебя по голове огрели, и ты еще долго будешь ходить, оглушенная.
Твои мужчины тоже уйдут – не в торжественную вечность, а просто так, на все четыре стороны. Те, чьи руки так сладко обнимали тебя перед рассветом, чей шепот щекотал твое ухо, чьи слова грели сердце, уйдут и забудут о тебе всё – от формы пальчиков до даты рождения.
Зато ребенок будет всегда. Сначала ты будешь его теплицей, потом – он станет твоей опорой.
Так считалось в мире, где Ангелина жила.
Но дочь родилась, а одиночество не развеялось. И даже наоборот, как будто бы еще гуще стало. Она сама не могла сформулировать, чего ждет от материнства – может быть, доказательства собственной божественной природы? Плоть от плоти, кровь от крови?
А в реальности получился отдельный человек, совсем на нее не похожий. Иногда Ангелина рассматривала свои детские фотографии (почему-то их сохранилось мало), а потом переводила взгляд на Дашу, пытаясь найти хоть одну общую черту. И не находила, отчего становилось грустно.
Забавно – с Дашиным отцом она встречалась почти год, но почему-то спустя время не могла восстановить в памяти его лицо. Однако иногда, когда дочь задумывалась о чем-то своем, хмурила белесые брови, вдруг видела в ней его. Это было даже обидно – ведь именно она, Ангелина, мать, священный храм, вырастивший нового человека, он же, можно сказать, случайный прохожий. Но оказалось, что его генетический слепок сильнее.
Дочь росла независимой. С самого младенчества была такой – упорной, с внутренней силой. Ангелина никогда не чувствовала, что они команда, одно целое. Всегда она была сама по себе, а рядом жила Даша, тоже сама по себе.
Обо всем этом женщина размышляла, вдыхая ароматизированный черешней сигаретный дымок, когда вдруг увидела, что к ее калитке подошел мужчина, показавшийся смутно знакомым.
Ангелина близоруко прищурилась.
Мужчина – высокий, темноволосый, с открытой приятной улыбкой, – перебросив руку через условный забор, уверенно нащупал не менее условную задвижку и только потом, встретив ее удивленный взгляд, спросил:
– Можно?
Ангелина не любила, когда в ее пространство грубо вторгаются. У нее всегда была огромная личная территория, в которую она не пускала не то чтобы незнакомцев, не то чтобы любовников, не то чтобы подруг, но даже и собственную дочь. Однако он улыбался так открыто и смотрел так ясно, что художница машинально кивнула, о чем пожалела в тот же момент, но было поздно: мужчина уже подошел.
– Извините, что я вот так вторгаюсь. Меня Марк зовут. Мы какое-то время назад виделись на дороге. Вы еще спрашивали нас о девочке.
– Ах, да, – нахмурившись кивнула Лина. – Все в порядке. Моя дочь нашлась.
– Вот и хорошо… Послушайте, а что за дрянь вы курите?
Она удивленно вскинула брови. Курение всегда было для Ангелины скорее не чувственным удовольствием, а актом игры. Презентация себя миру – нет, не показушная, а рассчитанная на себя саму. Ей нравился процесс курения эстетически – этот излом руки, вытянутые трубочкой губы. У нее была целая коллекция красивых мундштуков, и сигареты подбирались им под стать – тонкие, темно-золотистые или черные. Затягиваться она все равно не умела.
– А вы уверены, что это вообще ваше дело? – довольно холодно спросила Ангелина.
– Извините… Но если что, у меня есть хорошие сигареты, из Америки привез. То, что у нас продают, – опасная подделка. А ваши – вообще такая химия, что просто мрак.
– Только не говорите, что вы пришли проповедовать.
– Нет, что вы! – И снова обезоруживающая улыбка, на которую хотелось улыбнуться в ответ.
Но Ангелина сдержалась. Она не любила быть объектом манипуляций, а мужчина был красив, явно знал об этом и с годами наработал серию бесхитростных приемчиков для общения с незнакомыми женщинами.
– Какая же вы… строгая! – рассмеялся он. – Как, кстати, вас зовут?
– Ангелина, – пришлось сказать ей. – Но я сейчас не расположена.
– Да что вы, будто я маньяк какой-то… Хотя и сам виноват, наверное. Неловко начал. Слушайте, помогите мне, а? Похоже, вы здесь одна нормальная.
Ангелина поднялась и щелчком пальца отшвырнула окурок в клумбу бегоний.
Больше всего на свете она ненавидела мужчин, которые пытались сесть ей на шею. При всей своей женственности, при всей несколько нарочитой истоме – эти шали, и надушенные запястья, и по-декадентски осыпавшаяся тушь – она всегда крепко стояла на ногах. Мужчины были удовольствием, а не благом. Художница никогда не пользовалась ресурсами, которые те теоретически могли ей предоставить. Желающие озолотить ее находились – все же она была и красива, и неглупа, и смех ее все находили заразительным. Но Ангелина никогда не была готова променять цыганскую затуманенность своего будущего на брильянты и соболя. И от мужчин требовала того же.
Незнакомец, представившийся Марком, похоже, был не таким уж дураком –
