Фашисты - Майкл Манн

и нашим! Отметим: все эти утверждения совпадают с ранними гипотезами о социальной базе немецких нацистов, выдвинутыми до того, как историки начали исследовать эту тему всерьез.

Серьезные исследования германского нацизма опровергли эти стереотипы: об этом мы расскажем в следующей главе.

Есть и альтернативная позиция. Возможно, интеллигенция, столь ярко и многолюдно представленная в фашистской партии, — это не «низшая», «безработная», «маргинализированная» часть среднего класса, а люди, которых влекло к национал-этатистским ценностям и парамилитарным средствам. Фашистское движение более какого-либо иного привлекало симпатии интеллектуалов. На молодых интеллектуалов — студентов — обаяние фашизма действовало еще сильнее. Отсюда избыточная доля людей умственного труда и множество сочувствующих среди госслужащих. Военные и полицейские офицеры всех рангов настолько симпатизировали фашизму, что министры и префекты не могли заставить их выполнять указы, направленные против фашистов (Dunnage, 1997: гл. 6). Однако с работой у этих людей все было в порядке. До прихода фашистов к власти (как и в других странах) государственные служащие опасались открывать свое членство в партии и партийную активность. В партийных реестрах их доля лишь немного превосходит средние цифры — вплоть до заговора, после которого нужда в конспирации отпала. К 1927 г. в Вероне и Риме государственные служащие составляли в партийных отделениях большинство, их индекс колебался от 3,0 до 5,0 (Revelli, 1987). Рим, столица страны, стал основной цитаделью фашистов — так же как сейчас остается главным городом неофашистов. Возможно, поддержка фашизма исходила не столько от низшей или маргинальной части среднего класса, сколько от среднего класса в целом — от высочайших, самых привилегированных его уровней до низших, самых ущемленных. Этот сектор можно определить через иные, не классовые признаки: мужественность, молодость, военный опыт, образованность, опыт административного управления, относительная удаленность от классового конфликта.

Все это говорит в пользу не столько классовой, сколько национал-этатистской версии аргумента Сальваторелли. Быть может, на самом деле «основных опор» фашизма было как минимум две: 1) буржуазная прослойка на периферии классовых противоречий, поверившая в способность фашизма эти противоречия снять и превзойти; и 2) те, кто в силу своего социального положения стал сторонником парамилитарного национал-этатизма. Учитывая скудость данных, то и другое — не доказуемые истины, а всего лишь более или менее вероятные предположения.

Классы на селе. Здесь фашисты добились большего успеха, чем в городах. PNF приняла серьезное участие лишь в одних свободных выборах, в 1921 г., в союзе с другими правыми националистами. Союз получил в целом 15 % голосов, а в сельскохозяйственных районах севера и центра Италии, в Тоскане и в долине реки По — до 25 % и даже больше. Лишь там фашизм безусловно имел подлинную массовую поддержку. Социально сельский фашизм отличался от городского, хотя и здесь наши данные достаточно скудны и разрозненны. Исследование сквадристов в провинции Болонья, проведенное Рейхардтом (Reichardt, 2002: 306) и суммированное мною в столбце 7 табл. 3.1 в Приложении, показывает нам достаточно широкую социальную базу, более широкую, чем в самом городе Болонья (согласно данным Suzzi-Valli, 2000). Половина сквадристов в провинции были рабочими — пропорция, примерно соответствующая их доле на рынке труда в целом (к сожалению, у нас нет возможности определить точное соотношение сельскохозяйственных и промышленных рабочих). Студенты, «белые воротнички», собственники, государственные служащие представлены избыточно, а издольщики и представители мелкой буржуазии — явно недостаточно. В одной местной партийной ячейке близ Болоньи явно преобладает низший класс: 7 % — землевладельцы или арендаторы, 13 % — специалисты, 3 % — торговцы или производители, 5 % — «белые воротнички», 4 % — государственные служащие, 11 % — заводские рабочие, а остальные 58 % — издольщики и батраки-поденщики. Кардоза (Cardoza, 1982: 320) считает, что такая картина типична для региона в целом. Корнер (Corner, 1975: 151–157) полагает, что в Ферраре фашисты были выходцами из всех классов, кроме бедных рабочих. Однако Келикян (Kelikian, 1986: 205) утверждает, что в Брешии ячейка состояла из молодых, пока не особо респектабельных представителей образованного среднего класса, которых поддерживали зажиточные крестьяне-арендаторы. С тем социальным составом партии, который открывается нам из партийных реестров, это никак не совпадает. В южных селах и городках Калабрии (где фашизм был слаб), из людей, идентифицируемых как фашисты (по данным Misefari, Marzotti, 1980), половину составляли arditi — ветераны войны, а большинство остальных — средний класс, в основном специалисты и госслужащие, плюс небольшое количество землевладельцев и крестьян. Избыточная доля крестьян-ветеранов, несомненно, связана с войной. Именно армия, преимущественно крестьянская, вскормила ранний фашизм — ее милитаризм в мирное время обернулся парамилитаризмом.

В сущности, итальянские фашисты пришли к победе через насилие, а не через избирательные урны. Тысячи боевиков были для них важнее миллионов избирателей. Возможно, фашистское насилие сможет больше рассказать нам о том, кем были фашисты, а жертвы этого насилия — о том, против кого оно было направлено. У нас есть данные о насильственных столкновениях с участием фашистов, собранные PNF для каждой провинции в отдельности и опубликованные Таска и Де Феличе (Tasca, 1976: 120; De Felice, 1966: 35–39). Таска выражает сомнение относительно этих данных, называет их обрывочными и непоследовательными. По большей части они взяты из сообщений Социалистической партии о нападениях на ее собственных активистов: нападения на несоциалистических «врагов» по большей части не учитывались — мы находим лишь два сообщения о таких нападениях, и те в сносках. Фашисты нападали на «белые» крестьянские объединения, организованные католическими «пополари», на коммунистов, анархистов, словенцев на северо-востоке, тирольских немцев — однако в этой статистике никто из них не учитывается. По Триесту цифр нет совсем, в Удине не учтены нападения на словенцев. Кроме того, эти данные служили целям фашистской пропаганды. С их помощью фашисты могли оправдывать свое насилие, изображая его как самооборону от социалистов. Поэтому данным Таска безоговорочно доверять не стоит. Однако альтернативный источник данных у Францози (Franzosi, 1996) демонстрирует примерно тот же набор противников. По сообщениям итальянских общенациональных газет, коммунисты участвовали в 65 % столкновений 1921 г. и в 53 % столкновений 1922 г., социалисты — соответственно в 15 и 7 %, «пополари» и конституционные партии — в 7 и 5 %. Однако и здесь отсутствуют данные по северо-востоку.

Цифры Таска, при всех их недостатках, уже использовались для «экологического анализа», сравнивающего различия между фашистским насилием в разных провинциях с различиями в социальных и экономических факторах. Шимански (Szymanski, 1973) показал, что в промышленных районах фашистское насилие встречалось чаще, чем в сельских, и резко возрастало там, где были сильны и активны социалисты (согласно цифрам голосования за социалистов в 1919 г.: ср. Tilly, 1975: 177). Элазар (Elazar, 1993) относится к цифрам более скрупулезно. Она показывает также, что инциденты фашистского насилия намного чаще происходили в провинциях, жители которых в 1919 г. голосовали за социалистов, и чаще всего — в провинциях с социалистической администрацией.