Фашисты - Майкл Манн

1989: 165–177) полагает, что большинство в тосканской партии было мелкобуржуазным до 1922 г., когда к ней начали присоединяться рабочие из разгромленных социалистических объединений. Однако когда он приводит более ранние цифры (для пяти небольших тосканских городов без тяжелой индустрии), в каждом от четверти до половины членов составляют рабочие, как правило, трудящиеся на небольших полукустарных производствах, а не на серьезных индустриальных предприятиях.

Литтлтон (Lyttleton, 1987: 49–71) считает, что первоначальное ядро фашистской партии, состоящее из студентов и ветеранов, было затем расширено за счет «желтых» и католических объединений, активных в мелкой и кустарной промышленности, чьими участниками были, в числе прочих, бедные ремесленники, торговцы и люмпен-пролетариат. Франчини (Francini, 1976: 82–84) сообщает, что fascio в Пистойе состояла из наемной прислуги, уличных торговцев и рыночных перекупщиков скота. По-видимому, фашизму не так-то легко оказалось проникнуть в ряды организованного рабочего класса, занятого в крупной промышленности, в рабочие кварталы. Однако в небольших городах всегда имелся значительный уличный, неформальный, случайный экономический сектор: участники его — полурабочие, полуремесленники — были не охвачены организованным социалистическим движением и потому легкодоступны для фашизма. Возможно, этим объясняется достаточно широкая социальная база фашизма в реестре 1921 г.

Один фашистский журналист писал, что фашисты в больших городах — это:

…служащие, мелкие рантье и специалисты средней руки… новые люди. Из них образуется толпа, что до войны следила за политической жизнью равнодушно и безучастно, но теперь готова вступить в игру. Фашизм мобилизовал ее силы, вывел ее из сумеречной зоны политической жизни: отсюда ее юношеская пылкость и неукротимая страсть к насилию (Lyttleton, 1987: 67).

Однако такое описание подходит скорее к лидерам фашизма, чем к рядовым членам организации в больших городах. По-видимому, городской фашизм рекрутировал себе бойцов из всех социальных групп, оставшихся в стороне от довоенных политических организаций, от респектабельных либеральных и консервативных партий, а также социалистических движений. В городах покрупнее фашизм, быть может, изначально сосредотачивался на «новом среднем классе» и лишь затем втягивал в себя, как пылесос, множество людей, занятых в мелком и кустарном производстве, в государственном секторе, людей с неполной или периодической занятостью. В небольших городках, где позиции социализма были слабее, возможно, на призывы фашистов откликалось больше рабочих. «Неукротимая страсть к насилию», о которой пишет наш журналист, — скорее свойство ветеранов войны, чем представителей какого-то конкретного класса, да и «юношеская пылкость» — характеристика не классовая, а возрастная.

Итак, большинство фашистов, по-видимому, не принадлежали к основным классам капиталистического города — будь то индустриальный пролетариат или средний класс. И в самом деле, притязания фашистов на то, чтобы «превзойти» и снять классовый конфликт, скорее могли найти отклик у представителей всех классов, оказавшихся на обочине этого конфликта. В небольших городах PNF была партией скорее среднего, чем рабочего класса. Однако, хоть и определенно не пролетарская, она была радикальной и популистской, возглавляли ее бывшие синдикалисты и социалисты, а социальная база ее была умеренно разнообразной. В дальнейшем радикальная часть базы фашистов была глубоко недовольна оппортунистическими союзами Муссолини с парламентскими партиями и крупной буржуазией. Таким образом, в городах мы видим достаточно сложную и противоречивую картину.

В прошлом некоторые авторы рисовали фашистов как маргинальных, даже преступных представителей буржуазии. Лидеров сквадристов называли «людьми без корней», «маргиналами» из «темного преступного подполья», или «бездельниками, промотавшими семейное состояние» — «асоциальными, но честолюбивыми типами, чья готовность к насилию обеспечивала им возможность карьерного роста и влияния помимо традиционных путей» (Snowden, 1989: 163). Более современные авторы (Suzzi-Valli, 2000; Reichardt, 2002) стремятся опровергнуть этот стереотип. Верно, среди фашистов встречались преступники, а коррупция в партии была обычным делом. Так, флорентийская fascio после специального расследования партийного комитета была распущена с такой высокоморальной декларацией: «Фашизм должен оставаться движением за идеалы, движением, стремящимся к экономическому и нравственному возрождению нации: он не должен превращаться в банду наемников, в преторианскую гвардию, которая режет, грабит и громит из любви к наживе». Как совместить насилие с моралью? — это вечная проблема фашизма. Однако примеры фашистских лидеров-маргиналов, которые приводит Сноуден, не всегда убедительны. Например, Компаньи в самом деле успешно служил в армии во время войны, имел награды, а затем покатился вниз. Но после этого он сумел вернуть себе средства и положение в обществе как член Ветеранской Ассоциации — и лишь затем стал фашистом. Джакомелли менял не столько социальное, сколько географическое положение: начал оператором подъемного крана, в поисках удачи эмигрировал в Америку, там особых успехов не добился, вернулся в Италию и обратился к своему другу Пазелле с просьбой подыскать ему работу в миланском отделении партии (потому что был убежденным фашистом — или просто другой работы найти не мог? Непонятно). Да и человек, меняющий свои политические взгляды, — не обязательно социальный маргинал. Пазелла во время войны из националистических убеждений сдал властям своих бывших друзей-социалистов. Если фашизм позволил ему «бежать из руин политической карьеры», то, во всяком случае, связь здесь обратная: «руины» появились из-за фашистских взглядов, а не фашизм из-за «руин».

У основателей радикального движения редко можно найти обычную трудовую биографию. Но где тут причина и где следствие? Верно ли, что в погоне за радикальными политическими целями фашисты растрачивали семейные состояния, пренебрегали возможностями получить хорошее образование или сделать карьеру? Как мы увидим далее, многие весьма респектабельные люди восхищались беззаветным идеализмом сквадристов. Неужто их восхищали люмпены, маргиналы, преступники? Очень сомневаюсь. На мой взгляд, это яркий пример склонности историков очернять фашистов вместо того, чтобы относиться к ним всерьез.

Итальянских фашистов (как и фашистов в других странах) часто изображают как маргиналов, страдающих от экономических и социальных лишений. Верно ли, что популярность фашизма росла вместе с безработицей? Было ли среди фашистов особенно много безработных? Для ответов на эти вопросы нам недостает информации. Цифры Барбальи (Barbagli, 1982: 110–128) показывают, что в самом деле высшее образование готовило намного больше квалифицированных специалистов, чем требовалось на рынке труда. Нелегко было найти работу молодому учителю, еще труднее — инженеру. Барбальи предполагает, что многие из них становились политическими радикалами, однако признает, что свидетельств этого недостаточно. В любом случае, многие из них должны были находить себе работу в быстро растущем государственном секторе, особенно в управленческом его эшелоне. Верно ли, что интеллигенция страдала от инфляции, безработицы и низких зарплат больше, чем другие группы среднего класса?

Данные Цаманьи (Zamagni, 1979-80: 41–22) показывают обратное. Майер (Maier, 1975: 313) подытоживает свои рассуждения о социальной базе фашизма так: «Итак, загнивающая буржуазия маленьких городков и растущая сельская буржуазия поддерживали друг друга. Обе защищали свой новоприобретенный — или окруженный новыми угрозами — статус и собственность». То есть, получается, и вашим