Первый среди Равных - Анатолий Левандовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кто-то иронически спросил:
— И действительно возвратимся?
— Там будет видно, — усмехнулся Бабёф. — А пока главное — используя ситуацию, добиться хотя бы временного освобождения, чтобы помочь революции.
Лоран схватил оратора за руку.
— Садись и всё, что ты только что изложил, предай бумаге: это и будет заявление начальнику тюрьмы. Затем выделим делегатов. Думаю, что дело это не совсем безнадёжно…
70Днем 13 вандемьера делегация — Бабёф, Жюльен и Тюрро — в сопровождении надзирателей направилась в канцелярию.
Начальник тюрьмы Али и сам казался встревоженным. Он принял делегатов довольно милостиво, и, казалось, можно было ожидать, что ходатайство их не будет отвергнуто.
Они вернулись воодушевлённые. Общее настроение изменилось, и уже ни набат, ни звуки выстрелов не волновали, как накануне.
К вечеру вдруг всё смолкло.
Полная тишина, наступившая столь внезапно, испугала ещё сильнее, чем недавняя канонада. Опять все взоры обратились к Бабёфу. Среди ночи, не в силах дольше терпеть неизвестность, заключённые снова отправили троих уполномоченных к начальнику тюрьмы.
На этот раз гражданин Али принял их совершенно иначе. Недовольный, что его подняли с постели, он, сверх того, по-видимому, имел информацию, которая позволила ему не стесняться с «делегатами».
— Довольно! — крикнул он. — Не пытайтесь втянуть меня в ваш заговор. Вы явные бунтовщики, — добавил он, указывая на Бабёфа и Жюльена, — и клянусь, я доложу о вас властям…
Вернувшись в камеру, Бабёф составил новое заявление, на этот раз обращаясь непосредственно к «отцам-сенаторам».
Заявление было написано рано утром 14-го.
А днём стало ясно, что в нём нет больше надобности.
71Бабёф знал, что делает, когда призывал к объединению всех республиканцев против опасности реставрации монархии. Об этом же под угрозой разрастающегося роялистского мятежа задумались и сами термидорианцы. Во всяком случае, уже 12 вандемьера они принялись вооружать тех, кого так недавно разоружали и преследовали, — бывших «террористов». Из демократов-якобинцев были сформированы три батальона «патриотов 1789 года». Быть может, если бы мятеж продолжал развиваться, они бы и пошли на предложение трибуна Гракха. Но как раз 13 вандемьера в ходе событий наметился перелом.
Ещё накануне Конвент создал комиссию по организации борьбы с мятежом, во главе которой был поставлен Баррас. На рассвете 13-го Баррас обратился за помощью к нескольким республиканским генералам, в том числе к Наполеону Бонапарту. Бонапарт был весьма опытен в применении артиллерии: это было его прямое ремесло. Несколько залпов картечи произвели смятение в рядах мятежников. И хотя их было не менее двадцати тысяч, в течение дня они оказались рассеянными и уничтоженными, а Бонапарт в честь своей победы получил прозвище «генерала 13-го вандемьера».
Опасность, от которой термидорианцы столь счастливо избавились, как бы оживила в членах Конвента республиканские чувства. Несколько правых депутатов было арестовано, а не кто иной, как сам Фрерон, отправился на юг для ликвидации белого террора.
«Инкруаябли» и «мюскадены» временно сошли со сцены.
Правда, выборы, начавшиеся 20 вандемьера (12 октября), принесли очевидную победу ультраправым группировкам, возглавляемым католиками и тайными роялистами; даже «герои термидора» Фрерон и Тальен (слишком «левые»!) потерпели поражение у избирательных урн.
И всё же, прежде чем разойтись под крики «Да здравствует Республика!», депутаты термидорианского Конвента в день своего самороспуска 4 брюмера IV года (26 октября 1795 года) успели издать декрет об амнистии, освободивший из парижских и иных тюрем всех единомышленников и союзников Бабёфа.
Сам трибун Гракх вышел из заключения ещё раньше: приказ о его освобождении был подписан 26 вандемьера (18 октября).
Итак, вот она наконец, желанная и долгожданная свобода. Теперь от раздумий и слов можно было переходить к делу: к выполнению его Великого плана.
Бабёф с наслаждением вздохнул; то был вздох облегчения и радости.
И его биограф через тридцать лет именно на этом месте своего писания испустил глубокий вздох облегчения: отныне всё самое трудное для него осталось позади. Отныне он мог с лёгким сердцем живописать как очевидец и участник, а это было и много проще, и значительно интереснее.
Часть третья
1В Брюсселе, на тихой улице Мадлен, в небольшом доме, скромно притаилось издательство, на которое никто из прохожих никогда не обратил бы внимания. Маленькая мраморная дощечка у двери совершенно растрескалась, а позолота букв Libraire romantique,[24] вымытая дождями, почти исчезла. Это и понятно: дела издательства шли неважно, и господину директору было, как говорится, «не до жиру».
Сюда-то по совету всезнающего де Поттера и постучался однажды Лоран.
После неудачной попытки обращения к французским властям он понял, что думать о возвращении в Париж в ближайшее время не приходится. В том, что книга его скоро будет закончена, теперь он не сомневался. Но завершить труд многих дней и бессонных ночей, не зная, увидит ли он свет, автор не мог — ему страстно хотелось быть уверенным, что дело его не пропадёт даром, что миллионы людей узнают правду о Бабёфе. Вот поэтому-то он и вступил в переговоры с директором «Либрер романтик».
Переговоры закончились успешно. Господин директор не был чужд веяний времени. Он чувствовал настроение общества, он, как и большинство бельгийцев, чувствовал приближение революции и поэтому знал: книга подобного рода будет иметь успех.
Лоран заключил договор с издательством.
2«Для выполнения задачи, которую я себе поставил, недостаточно было рассказать о том, что сделали или намеревались сделать Бабёф и его друзья, дабы привести свои планы в исполнение. Необходимо было также объяснить, какую конечную цель они себе ставили, и сказать о том, как они доказывали её справедливость и необходимость. Мне предстояло, следовательно, дать изложение событий и наряду с этим изложение того, как развивались их доктрины и проекты…
Мне небезызвестно, что политические и экономические принципы, которые я должен изложить, встретят немалое осуждение. Но это не мотив для того, чтобы воздержаться от их опубликования: иные мнимые заблуждения стали непреложными истинами. Разве не существуют люди, которых не ослепляют мишура цивилизованного общества и системы, проповедуемые теми, кто присваивает себе право руководить общественным мнением? Быть может, они оценят значение этих принципов и с некоторым сожалением вспомнят о мужественных гражданах, которые, будучи убеждены в справедливости этих принципов и гордясь тем, что отдают свою жизнь ради их утверждения, скрепили их своей кровью.
Крепко связанный с ними соответствием наших взглядов, я разделял их убеждения и их усилия, и если мы заблуждались, то, по крайней мере, до конца: они настаивали на этом заблуждении до самой могилы. А я после долгих размышлений, которым с тех пор предавался, остаюсь убеждённым в том, что Равенство, которое было им столь дорого, есть единственный институт, способный удовлетворить все истинные потребности, должным образом направить благотворные страсти, обуздать опасные и сделать общество счастливым, живущим в мире, долговечным».
Написав эти слова, он задумался над общей обстановкой, сложившейся во Франции после выхода Бабёфа на волю.
3Директория, обосновавшаяся в Люксембургском дворце, ещё недавно служившем тюрьмой, приступила к своим трудам 5 брюмера IV года Республики (27 октября 1795 года).
Поначалу от неё чего-то ждали. Её апологеты даже заговорили о «новой эре».
Бабёф, будучи более зорким, припечатал новое правительство одной фразой:
«Те же люди, тот же дух».
Сказано было точно.
Недаром, согласно новой конституции, две трети членов законодательного корпуса — обеих палат — должны были избираться из числа депутатов прежнего Конвента; оставшуюся треть заполнили ярко выраженные правые.
«Те же люди…»
Они оказались и в составе самой Директории. Пятью директорами стали: Баррас, Ларевельер, Летурнель, Ребель и Карно.
Двое из них были особенно хорошо известны парижанам.
Лазара Карно всё ещё помнили как «организатора побед»: в робеспьеровском Комитете общественного спасения он возглавлял военную секцию, и его знаниям, опыту, а также чутью военного Республика была во многом обязана успехам на фронтах в 1793–1794 годах. Однако, по убеждениям своим примыкая к правым, Карно оказался одним из ярых врагов Робеспьера и деятельным участником переворота 9 термидора. С тех пор, став ещё более консервативным, Карно воплощал «порядок», угодный крупным собственникам, и своим авторитетом прикрывал всю систему Директории.