Крутые повороты - Александр Борин

«Если бы знать заранее, чем все кончится, — тихо говорит Вера Николаевна Дюльдева, — я бы тогда, в воскресенье, после звонка из исполкома, сама побежала бы на яму. Стояла бы, отгоняла людей…»

Если бы знать заранее… Спрашиваю у Веры Николаевны: «И давно вы на этой работе?» Отвечает: «Двадцать девять лет».

Я подумал в тот момент: нет, не то странно, что произошло это несчастье, — странно, что оно здесь гораздо раньше не произошло…

К вечеру в воскресенье, 9 декабря, возле ямы собралось полно людей. Кого только здесь не было! Приехали зампред райисполкома, начальник ЖКУ завода, главный инженер ЖКУ. Милицейская машина пришла, стояла, фарами освещала яму. Провели электричество и вывесили наконец красную сигнальную лампу. Установили у ямы постоянных дежурных. Прибыла помпа, стали откачивать воду. Люди работали, не зная устали, всю ночь и весь день. К вечеру в понедельник яму засыпали.

Один рабочий, видевший, как энергично доделывали тогда аварийные работы, так сказал мне: «Мы все можем сделать, все, что надо, и даже больше… Жаль только, что иногда мы это делаем потом».

Перед тем как уехать из города, я встретился с товарищами покойного Сергея Владимировича Богураева.

Люди пришли растерянные, подавленные. Ну что они могут о нем рассказать? Жил человек, работал, был таким, как все, казалось, ничего выдающегося…

«Ну, а все-таки?» — «Все-таки? Ну, сына очень любил. Не было большей радости, чем провести время с сыном. И природу любил. Говорил, смеясь: «Родим с женой еще дочь и поедем жить на природу. Лесником стану». «Неужели всерьез собирался?» — «Да нет, что вы, шутил, конечно. Цех наш очень ценил. И его здесь ценили». — «За что?» — «Как за что? Надежный был работник».

«Черты характера? Да какие черты? Самые обыкновенные. Очень спокойный был. И миролюбивый. Терпеть не мог ссориться, выяснять отношения. Улыбнется и смолчит. Вот сосед по палате рассказывает: за все дни ни разу не помянул дурным словом тех, кто устроил яму. А знаете почему?» — «Нет, не знаю». — «А потому, что обвинять кого-то, негодовать, сводить счеты ему всегда было неинтересно…»

«Вы с врачами поговорите… Когда он бывал в сознании, никто не слышал его стона. Боль ужасная, а он стиснет зубы и молчит. Стонал, если только терял сознание». — «Мужественный человек». — «Ну да, нормальный».

«Когда потребовалась кровь для переливания, от добровольцев из нашего цеха не было отбоя. Ребята не отступали от врачей: «Вы скажите, что еще надо, вы только скажите…» А когда он умер, врачи говорят нам: «Какой же он был у вас красавец»… И потом, когда мы его забирали, врачи, знаете, плакали… Врачи!»

«Хоронил его весь цех. Родители покойного мальчика, которого он пытался спасти, тоже, конечно, пришли… Горе ведь людей очень сближает, правда?» — «Да, правда. Горе и чувство благодарности…»

«Знаете, что самое ужасное?» — «Что?» — «Его смерть — такая героическая и одновременно такая обидная! Она для всех нас незабываемым уроком должна остаться. Постоянным напоминанием… Цена только слишком дорогая. Вы так и напишите, если станете писать». — «Хорошо, обязательно напишу». — «А знаете, возле той бывшей ямы время от времени появляются свежие цветы». — «Сейчас, зимой?» — «Ну да, зимой. День-два нет, а потом приносят и кладут на снег». — «А кто их приносит, неизвестно?» — «Почему? Известно. Люди…»

Сказать вам, какие два слова чаще всего произносили в свое оправдание люди, ответственные за ту трагедию? «Объективные обстоятельства».

Ох уж эта универсальная спасительная формула! По каким только поводам не приходится ее слышать… «Мы хотели, старались, действовали — но помешали объективные обстоятельства», «Мы сил своих не жалели, из кожи вон лезли — но объективные обстоятельства оказались сильнее нас!», «Мы хорошие, заботливые, внимательные — плохие только объективные обстоятельства».

На все случаи жизни — удобная, готовая позиция!

Впрочем, противоположная ей позиция: «Не ссылайтесь на объективные обстоятельства» — точно так же слепа и непродуктивна. Неправда, на объективные обстоятельства надо ссылаться. Но не просто ссылаться, а еще и анализировать их, оценивать, глубоко изучать, для того чтобы…

Однако об этом — чуть позже.

Прежде я должен сказать о читательской почте, которую вызвала в свое врем газетная публикация очерка «Яма на дороге».

«Таких нерадивых, никчемных работников не жалко и расстрелять», — восклицал в своем письме товарищ В. Чернопащенко из Киева. «За жизнь пусть заплатит жизнью», — писал Н. Сушкевич из Ленинграда. Земляк его И. Стрелковский требовал: «К позорному столбу их надо пригвоздить, а не взывать к долгу».

Конечно, слова эти произнесены в запале, продиктованы болью и возмущением. Гнев вызывают у читателей халатность, равнодушие, бездействие, самоуспокоенность.

И все-таки, полагаю, жажда скорой расправы, уверенность будто жестокостью дело удастся исправить, и исправить очень быстро, — крайне опасное заблуждение. «Я не за жестокость, я за ответственность», — писала Анна Николаевна Орлова из города Кейла Эстонской ССР. И она совершенно права. Потому что, если вдуматься, ненавистное нам равнодушие работников и жестокость, с помощью которой будто бы можно его искоренить, — вещи, по сути, очень схожие. Две стороны одной и той же медали. Что роднит их? А нежелание задуматься. Нежелание понять причины, корни явления, с которыми мы хотим, обязаны побороться. И равнодушие, и жестокость ищут одинаково простых, легких, самых скорых решений.

«Можно наспех наказать одного, двух, трех виноватых, — справедливо замечал читатель Л. Новиков из Москвы. — Но исчезнет ли от этого само явление — ненаказуемая служебная бездеятельность? Говорят, понять — значит простить. Думаю, не всегда. Иной раз понять — это и значит с умом, основательно взяться за искоренение тех препятствий, которые еще мешают нам жить и работать».

В одном из читательских писем рассказывалось: в городе их тоже произошла беда, связанная с аварией теплоцентрали. Лопнула труба. Под тонкой коркой асфальта образовалась глубокая вымоина с кипятком. В нее провалились люди.

Еду в этот город.

Выясняю: тепловые сети, общая протяженность которых сто двадцать три километра, спроектированы здесь еще в 1951 году. Через год вступили в строй. А еще через десять лет, в начале шестидесятых, обнаружилось: спроектированы они неправильно. Порочно. Скоро начнут рваться. Во-первых, предусмотрена была так называемая бесканальная прокладка: трубы заложены не в железобетонный канал, а непосредственно в грунт, и притом в грунт песчаный и влажный. Во-вторых, в качестве термоизоляции применен был диатомовый кирпич. О том, что кирпич этот создает коррозию, в трубах от него образуются дыры, тогда еще не знали. Находился под рукой, строителям удобно — вот проектировщики и сказали: «Ладно, берите». А можно или нельзя было его применять — не проверили. Или не могли в тех условиях проверить — много лет прошло.

Чтобы понять, какой размах приняла порча труб под улицами города, назову лишь одну цифру: в 1979 году трубы лопались сто шестьдесят девять раз. То есть чаще, чем раз в три дня. Ясно было: тепломагистрали в городе необходимо менять. Не латать, не чинить, не штопать — это мало что даст. Нет, старые сети необходимо ликвидировать и проложить новые.

Делалось ли что-нибудь в этом направлении? Кое-что делалось. В год заменяли примерно три — три с половиной километра труб. Достаточно простой арифметики, чтобы прикинуть: продолжаясь такими темпами, реконструкция тепловых сетей продлится лет сорок. Но если хоть раз в год один из тех ста шестидесяти девяти порывов приведет опять к образованию под тонкой коркой асфальта вымоины, ямы с кипятком и прохожий на эту корку наступит… Словом, что говорить, руководителям районного энергетического управления, в чье ведение входит предприятие «Тепловые сети», впору было караул кричать, бить тревогу, со всей остротой и определенностью ставить вопрос об истинном положении вещей перед городскими организациями, перед Министерством энергетики и электрификации СССР.

Спрашиваю начальника этого управления: «Очевидно, вы так и ставили вопрос, объясняли товарищам: положение чрезвычайное!» «Нет, — говорит, таких документов я не знаю». «Да почему же?» — «А какой смысл? Все равно не было реальных возможностей исправить положение».

«Вы говорите в своей статье о культурной работе, — пишет читатель Н. Кузин из Новосибирска. — А знаете, с чего она начинается, культурная работа? С умения, мужества, если хотите, смотреть на вещи открытыми глазами, видеть их такими, каковы они есть. Ибо вслепую культурно работать нельзя. Но вы знаете, как несладко приходится порой тем, кто позволяет себе, особенно в присутствии непосредственного начальства, открыто говорить об истинном положении вещей на вашем предприятии? Его тут же назовут «нереалистом», намекнут, что он просто-напросто невоспитанный человек, ведет себя дурно, бестактно, неприлично, невежливо… Впору прямо-таки сгореть со стыда…»