Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет - Дэвид Гриффитс

Один из многих парадоксов, которыми изобилует правление Екатерины II, происходит из самого выбора времени для разработки Грамот. Две опубликованные Грамоты появились в 1785 году, когда механизм управления через наделение привилегиями посредством членства в корпорации еще мог найти ярых защитников во всей Европе, и не только среди тех, кто получал от него прямую выгоду. Однако именно в это время уже готовилась первая последовательная атака на привилегии. Атака была предпринята с разных сторон. Одна из самых известных последовала с наименее ожидавшейся стороны — со стороны французского государства. Не в состоянии справиться без глубоких реформ с финансовым кризисом и видя помеху в налоговых привилегиях, за которыми укрывались привилегированные корпорации, генеральный контролер финансов Шарль-Александр Калонн публично заявил, что такие исключительные права подрывают народное благосостояние. В 1786 году, всего через год после опубликования Екатериной Грамот, он рекомендовал своему суверену Людовику XVI урезать эти привилегии. Неожиданно характер дебатов резко изменился: теперь французское государство считало, что распределение привилегий через сословия противоречит более широким интересам нации.

В то время как Калонн атаковал на одном фронте, на другом атаковал аббат Сийес. Его нападение оказалось еще более непредсказуемым. Эссе Сийеса «Что такое третье сословие?» (Qu’est-ce que le tiers état?) бросило вызов самому понятию привилегий — в любом виде, а вместе с тем и институту корпоративно структурированного общества. В начале 1789 года он заявил, что поскольку привилегиями наделены корпорации, то последние и следует ликвидировать. Национальная ассамблея вызов примет и на деле разрушит уже дискредитированный аббатом в печати принцип. К ужасу Екатерины, в ночь на 4 августа 1789 года привилегии во Франции были официально отменены. Менее чем через два года все корпорации были распущены. Большей части образованного общества Европы существование разделенного на сословия общества больше не представлялось приемлемым.

Екатерина II приложила много труда, чтобы создать корпоративно структурированное общество, в котором закрепится столь необходимая России конституция. Фундаментальным в ее замысле было формирование сословий, посредством которых индивид получал бы права и привилегии. По ее мнению, здравый и, конечно, разумный проект основывался на самых, как казалось, лучших из имевшихся в то время европейских моделях. Все шло хорошо. Но вот пришла Французская революция и провозгласила, что личные свободы проистекают не из членства в корпорации, а из прямого, непосредственного участия в государстве. Эту свободу монарх неизбежно нарушит, если власть не будет ограничена выборными представителями. Внезапно и решительно новая трактовка конституционализма, основанная на тезисе, что конституцией является то, что избиратели посчитают таковой, бесцеремонно отмела прежний взгляд. Вероятно, последним примером старой трактовки была конституция домодерной эпохи, дарованная, навязанная императрицей России. Беда Екатерины состояла в том, что она поддерживала статичную форму деления общества на категории в переходную эпоху, когда имевшие длительную традицию политические ценности были уже на грани дискредитации. Просчет императрицы в том, что она распределяла привилегии в зависимости от сословной принадлежности как раз в тот момент, когда в повестке дня был поставлен принцип формального равенства. Как следствие, Екатерине II всего лишь удалось возвести одну из последних исторических вех ancien régime. Всего через пару лет французские революционеры сообщат, как именно потомки станут оценивать ее попытку добиться светского бессмертия. Сообщение будет не из приятных.

Восприятие отсталости в XVIII веке: проекты создания третьего сословия в екатерининской России{402}

Неутихающие дискуссии об уровне социально-экономического развития послепетровской России вызвали горячий интерес научного сообщества, породив самые разные отклики. Пытаясь разрешить спор, одни исследователи обращаются к таким показателям, как демографическая статистика, степень социального расслоения, уровень региональной экономической дифференциации и стадия формирования общероссийского рынка. Другие соотносят этот вопрос непосредственно с уровнем городского развития, в особенности с численностью и характеристиками городского населения. Как правило, советские ученые стараются обнаружить сходство между жителями русских городов XVIII века и населением городов «капиталистического» Запада{403}, тогда как западные исследователи, равно как досоветские историки — их предшественники, более склонны подчеркивать различия между ними{404}. Историки русского города обычно упускают из виду, что дискуссия эта началась отнюдь не вчера. И в самом деле, как выясняется, обсуждаемый предмет столь же живо занимал людей XVIII столетия, сколь и современных исследователей. Более того, именно наблюдения современников легли в основу как программ городского развития, разрабатывавшихся и представлявшихся правителям, так и законов, продуманных таким образом, чтобы отражать эти программы. Можно надеяться, что изучение мнений и проектов двухсотлетней давности прольет свет не только на природу социально-экономического развития России в XVIII веке, но и на импульсы, приведшие к появлению соответствующего законодательства, особенно в период правления Екатерины II, — законодательства, целью которого было исправить описанную выше ситуацию.

Первое влиятельное и прозорливое суждение о социально-экономическом состоянии послепетровской России составил Шарль Луи де Секонда, барон де ла Бред и де ла Монтескьё. Конечно, его умозаключения о России в «Духе законов» основывались на знаниях, почерпнутых из вторых рук, — из записок путешественников и другой литературы, и относились к первой половине XVIII столетия. Тем не менее поставленные им проблемы были весьма существенны для анализа состояния русского общества, а поскольку эти суждения вышли из-под его прославленного пера, они, как мы еще увидим, сохраняли свое влияние на общественное мнение в течение всего столетия. В одном из самых острых и противоречивых пассажей Монтескьё описал представлявшийся ему порочным и трагическим круг, несомненно обрекавший Россию на вечную отсталость. Его вердикт в главе «Почему вексельный курс стеснителен для деспотических государств» звучит так:

Самая торговля противоречит этим законам. Народ там состоит из одних рабов — рабов, прикрепленных к земле, и рабов, которые называются духовенством или дворянством на том основании, что они — господа первых. Таким образом, в Московии нет третьего сословия, которое должно состоять из ремесленников и купцов{405}.

Монтескьё, если коротко, считал недостаточное развитие городов и отсутствие третьего сословия составными частями более широкой проблемы — деспотизма, который якобы и низводил Россию до тех стран, где царила вечная бедность, экономическая и политическая.

Столь суровый приговор не мог не разжечь общественных страстей и не побудить к ответным репликам. Произошло и то, и другое. В 1760 году в Санкт-Петербурге анонимно вышла книга, озаглавленная «Русские письма» («Lettres russiennes»), что было очевидной аллюзией на «Персидские письма» самого Монтескьё. Написанная по-французски, эта книга, похоже, предназначалась главным образом для иностранцев. Это предположение еще более подкрепляется тем фактом, что ее автором был Фридрих Генрих Штрубе де Пирмон, чиновник Коллегии иностранных дел. Желая доказать, что Россия ни в коей мере не отличалась от других европейских стран, Штрубе пункт за пунктом опровергал аргументы Монтескьё, изображавшие Россию отсталой страной. Он утверждал, что данная французским философом оценка социально-экономической структуры России, равно как и ее формы правления, ошибочна: ведь «города и местечки в сей стране наполнены ремесленниками, купцами и различными людьми, не заключающимися ни в Дворянстве, ни в Духовенстве»[158]. Суть доводов Штрубе заключалась в том, что, вопреки Монтескьё, Россия вполне могла претендовать на наличие в ней третьего сословия, сопоставимого с тем, что существовало в других европейских странах (и по этой, а также и по другим причинам не могла быть отнесена к восточным деспотиям).

Полемический текст Штрубе случайно попал к Екатерине II в самом начале ее царствования, а может, незадолго до ее вступления на престол, и она исписала поля книги своими очень уместными комментариями — они сохранились и были впоследствии опубликованы. Какова же была ее реакция на его попытки защитить российскую модель развития? Хотя временами императрице и свойственно было смотреть на свое государство сквозь розовые очки, особенно когда дело касалось критики со стороны иностранцев{406}, в данном случае она вынуждена была согласиться не со Штрубе, а с Монтескьё. Напротив цитируемых Штрубе слов Монтескьё об отсутствии в России третьего сословия она написала: «Петр Великий старался образовать это третье сословие», — подразумевая, что это ему не удалось. А подле утверждения Штрубе о том, что российские города кишмя кишат горожанами, она оставила сардоническую реплику: «Morbleu![159] это значит крепостными, или вольноотпущенными, или беглыми»{407}. Ни в коей мере не склонная к самообману, императрица, похоже, прекрасно осознавала, что российские города и впрямь страдают от недостатка населения, способного составить третье сословие.