История нацистских концлагерей - Николаус Вахсман

Несмотря ни на что, всемогущество эсэсовцев в концентрационных лагерях так и не стало абсолютным. Хотя некоторые охранники терпеть не могли, когда заключенные бьют баклуши, уменьшение численности охранников по воскресеньям означало некое послабление для узников. Иногда им разрешалось играть в спортивные игры, устраивать состязания за пределами бараков, но чаще всего заключенные оставались в своих отсеках-кубриках, играли в настольные игры или читали. Первоначально некоторым узникам позволяли держать свои собственные книги, хотя впоследствии это правило было отменено. Когда Ганса Литтена в 1937 году перевели из Лихтенбурга в Бухенвальд, он вынужден был отослать домой все до единой книги. «Представляешь, что это для меня означает», – в отчаянии писал он матери. С тех пор Литтен вынужден был полагаться лишь на убогие фонды концлагерной библиотеки, такие библиотеки появились в 1933 году, иногда даже финансировались, разумеется за счет заключенных. Хоть все полки были забиты пропагандистскими трактатами, библиотека Бухенвальда насчитывала к осени 1939 года около 6 тысяч томов, среди которых иногда удавалось отыскать нечто ценное и полезное[699].

Заключенные также использовали свободное время для написания писем родным и близким. Им разрешалось раз в неделю или две послать короткое письмо или открытку, естественно безо всякой критики, да и темы приходилось выбирать – ибо почти любую можно было при желании истолковать как критику. Один заключенный составил образец идеального письма, выглядевший примерно так: «Спасибо за деньги, спасибо за письма, все хорошо, ваш Ганс». Какими бы безликими и примитивными ни были эти послания, заключенные ценили и их, поскольку свидания позволялись лишь в исключительных случаях. Всякого рода задержки писем или запрет на переписку неизбежно вызвали бы тревогу родственников, которые и так жили в постоянных переживаниях за своих узников. Примерно в 1938 году жена одного заключенного Дахау связалась со «штабом коменданта» и напрямик спросила: «Мой муж, случайно, не расстрелян? Потому что писем от него давно нет»[700].

В принципе, невзирая на жесточайшую регламентацию быта, заключенные все же ухитрялись отвоевать для себя многое на этих нескольких квадратных метрах барачных отсеков. Нередко они использовали отведенное им пространство для подрыва тотального контроля СС за их жизнью. Тайно провозились статьи и письма с воли, как уже упоминалось. Заключенные со стажем все же обводили эсэсовцев вокруг пальца. Взять хотя бы Circus Concentracani в Бёргерморе. Однажды в воскресенье днем в августе 1933 года группа заключенных под управлением актера Вольфганга Лангхофа устроила представление акробатики, танца и музыки, включая и премьеру протестной «Песни болотных солдат». Они даже отважились подшучивать над эсэсовцами, также присутствовавшими среди зрителей, которым даже в голову не приходило, что кто-то рискнет превращать их в объект насмешек. Однако подобные смелые представления были весьма и весьма редки, в особенности когда террор СС в лагерях усилился. В конце 1930-х годов эсэсовцы позволяли лишь чисто развлекательные программы, опасаясь размытия границ между угнетателями и угнетенными. Разумеется, заключенные далеко не всегда испрашивали позволения у эсэсовцев и отваживались на тайные сходки, на которых обсуждались вопросы культуры, религии и политики[701].

Капо

Как хвастливо заявил Генрих Гиммлер немецким генералам летом 1944 года, одним из секретов успеха концентрационных лагерей была вербовка помощников охранников из среды самих заключенных. Эта хитроумная система «подавления недочеловеков», добавил он, была впервые введена Теодором Эйке. Несколько избранных заключенных, как объяснил Гиммлер, заставляли своих собратьев добросовестно трудиться, содержать в чистоте и порядке барачный отсек, заправлять койки и т. д. Таких помощников охраны, как пояснил Гиммлер, называли капо[702]. Слово это происходило от саро, что в переводе с итальянского означало «главарь банды» («глава» или «вожак»). Капо стали важнейшим звеном в механизме лагерного террора СС. Действительно, капо прекрасно зарекомендовали себя в довоенных концентрационных лагерях – давая возможность относительно небольшой группе эсэсовцев верховодить в лагерях, стравливая между собой заключенных, то есть на практике осуществляя извечный порочный принцип «разделяй и властвуй» в еврейских гетто и лагерях рабского труда[703].

Но происхождение системы капо в значительной степени отличалось от идиллической картины, которую живописал Гиммлер в 1944 году. Следует отметить, что ничего нового в привлечении заключенных к внутрилагерному контролю не было[704]. В тюрьмах Германии заключенные с незапамятных времен назначались на посты вспомогательных охранников или «доверенных лиц» (в 1927 году, например, Рудольф Хёсс трудился в канцелярии Бранденбургской тюрьмы, где отбывал срок за убийство). Поскольку многие заключенные, перед тем как оказаться в концентрационных лагерях, ранее отмотали сроки в тюрьмах, они уже были морально готовы занять влиятельные должности. «Мы прибыли в лагерь из тюрем, – как впоследствии описывал один активист КПГ свое прибытие в Бухенвальд, – и ничего необычного в том, что наши товарищи считались «доверенными лицами», не было[705]. Что отличало концентрационный лагерь, так это не сам факт использования заключенных как таковых, а широта полномочий капо.

Однако своим появлением структура капо не была обязана ни Теодору Эйке, ни Гиммлеру, утверждавшему, что, дескать, концлагеря – продукт интеллектуальных усилий СС. На стадии планирования и появления лагерей подобная структура отсутствовала. В некоторых из первых лагерей сами заключенные, сведущие в практике политической организации, выбирали представителей для наблюдения за порядком и предъявления претензий лагерной администрации. Вскоре после того, как весной 1933 года Вольфганг Лангхоф был подвергнут превентивному аресту и попал в тюрьму Дюссельдорфа, заключенные, главным образом рабочие-коммунисты, выбрали своим старшим молодого функционера КПГ по имени Курт. В других первых лагерях подобные назначения инициировались эсэсовцами или штурмовиками, но и сами заключенные также выдвигали собственных представителей. Когда летом 1933 года Лангхоф был переведен в Бёргермор, заместитель коменданта сказал только что прибывшим выбрать старшего блока; после долгих обсуждений заключенные выбрали того же самого человека, который был старшим в Дюссельдорфе, то есть Курта, который после этого, взобравшись на стол, произнес речь, выдержки из которой приводятся в мемуарах Лангхофа. Самое важное, как сказал тогда Курт, состоит в том, чтобы «продемонстрировать эсэсовцам безупречным порядком и дисциплиной, что мы не недочеловеки»[706].

Система капо закрепилась к середине 1930-х годов и продолжала расти пропорционально увеличению концентрационных лагерей. В конце 1938 года, например, когда в Бухенвальде содержалось в общей сложности приблизительно 11 тысяч заключенных, число капо доходило до 500 человек[707]. Старшие капо назначались эсэсовцами, однако они нередко прислушивались к мнению известных заключенных. Система старших капо положила начало параллельной эсэсовской структуре.

В целом капо подразделялись на три функциональные группы. Первая группа капо надзирала за производством работ довольно многочисленными группами заключенных – иногда до нескольких сотен человек. Эти капо располагали и несколькими помощниками. Они следили за тем, чтобы работы не прерывались, а также предотвращали побеги. Прежде всего, они должны были быть «надежными надсмотрщиками», как выразился один из выживших узников. Требования эсэсовцев к капо были обобщены в инструкции для внутреннего пользования: «Капо отвечают за самое строгое следование всем распоряжениям и за все происходящее в рабочих группах»[708].

Кроме того, были капо, осуществлявшие контроль над жизнью заключенных в барачных отсеках. Каждый барак (или блок, как их часто называли) имел старшего блока и нескольких помощников из числа заключенных этого же блока: старших отсеков и старших столов. В отсутствие охранников, входивших в бараки лишь периодически, старший блока пользовался всеми необходимыми полномочиями. Каждое утро после подъема именно он следил за строгим выполнением всех лагерных предписаний. Также он приводил своих заключенных на плац для переклички, где докладывал о наличии заключенных эсэсовцам. Отправив заключенных на работы, он осматривал барак, чтобы убедиться – как того и требовали предписания эсэсовцев, – что койки заправлены «безупречно» и никто из «лентяев» не вздумал тайком остаться в бараке (только старшему блока и его подчиненным разрешалось заходить в бараки в течение дня). Вечером он следил за распределением еды, докладывал об исчезнувших заключенных, вводил в курс дела вновь прибывших и готовил барак к отбою. После отбоя он согласно предписаниям СС «отвечал за порядок и тишину в ночное время»[709].