Теофил Норт - Торнтон Уайлдер

— По-вашему, я должен сделать это сейчас?

— Да, да — сейчас… И кстати пригласите ее поужинать в четверг в «Мюнхингер Кинге».

Он удалился.

Я подошел к парадной двери и пожал руку Карелу.

— Сегодня я последний раз у вас в доме. Если представится случай, не откажите выразить миссис Грэнберри и миссис Каммингс мое восхищение… и привязанность. Благодарю вас, Карел.

— Благодарю вас, сэр.

10. МИНО

В нижней части Бродвея, на углу Вашингтон-сквер, против старинного Колониального дома был магазинчик, куда я ежедневно ходил. Там продавали газеты, журналы, открытки, дорожные карты для туристов, детские игрушки и даже выкройки. Это был типичный Девятый город. Хозяйничала там семья Матера: отец, мать, сын и дочь по очереди обслуживали покупателей. Я выяснил, что настоящую их фамилию было гораздо труднее произнести, и, когда родители эмигрировали в Америку, они, чтобы упростить формальности на Эллис-Айленде, заменили фамилию названием родного местечка. Они были выходцами из пустынного обнищавшего подъема на итальянском сапоге, забытого не только правительством в Риме, но, как пишет Карло Леви в своей прекрасной книге «Христос остановился в Эболи», и Богом. Смысл заглавия не в том, что Христос любовался в Эболи окрестностями, а в том, что отчаяние помешало ему продолжать свой путь.

Я люблю итальянцев. В начале нашей дружбы я пытался завоевать расположение Матера беседой на их родном языке, хотя изъяснялся на нем не очень бегло. Они понимали меня с трудом. Тогда, запинаясь еще больше (зато с каким наслаждением!), я заговорил на неаполитанском диалекте; однако говоры Лукании недоступны чужеземцам. И мы стали разговаривать по-английски.

Среди того, чем славится Италия, превыше всего стоят итальянские матери. Всю душу они отдают мужу и детям. И благодаря полнейшей самоотверженности вырастают в самостоятельную прекрасную личность. В их материнской любви нет собственничества; это вечно горящий огонь очага, восторженное изумление перед тем, что дорогие тебе жизни связаны с твоей собственной. Но это чувство может быть ничуть не менее опасным для подрастающей девочки, а особенно для подрастающего мальчика, чем деспотическая материнская страсть, обычная у других народов, — ибо какое же юное существо захочет расстаться с таким теплом, отказаться от такой преданности, веселья и такой еды?

У мамы Матера любви и веселья хватало с избытком. Я каждый день заходил в магазин, чтобы купить нью-йоркскую газету, карандаши, чернила и прочие мелочи. Я приветствовал родителей с должным почтением, а детей с дружелюбной улыбкой и довольно скоро занял место в щедром сердце синьоры Клары. Все Матера были смуглыми (кровь сарацинов — завоевателей Калабрии). Двадцатичетырехлетняя Роза, казалось, не сознавала, что ее могут считать некрасивой; помощь родителям и брату заполняла ее жизнь и придавала ей бодрость. Двадцатидвухлетний Бенджи, когда наступал его черед дежурить в лавке, усаживался, скрестив ноги, на полке возле кассы. Все они говорили по-английски, но всякое неитальянское имя было для синьоры Матера непроизносимо; единственные фамилии, которые она хорошо помнила (и почитала), были: «президенте Вильсон» и «дженерале Перчин». Я только в редких случаях буду копировать произношение синьоры. Через какое-то время перестаешь замечать акцент симпатичного иностранца; дружба ломает языковой барьер.

Как-то под вечер, когда я вернулся в общежитие, дежурный сказал, что в маленькой приемной внизу меня дожидается дама. Каково же было мое удивление, когда я увидел величественно восседавшую синьору Матера и в руке у нее — полуторамесячной давности газетную вырезку с моим объявлением. Я радостно с ней поздоровался.

Она была поражена. Она помахала вырезкой:

— Это вы… вы и есть мистер Норт?

— Да, дорогая синьора. Я думал, вы знаете мою фамилию.

Она повторила с искренним облегчением:

— Значит, мистер Норт это вы!

— Ну да, дорогая синьора. Чем могу служить?

— Я пришла от Бенджамино и от себя. Бенджамино хочет брать у вас уроки. Изучать с вами Данте. Он зарабатывает и может вам очень хорошо платить. Он хочет восемь часов читать с вами Данте — это будет шестнадцать долларов. Вы знаете Бенджамино?

— Как же мне не знать Бенджамино!.. Я чуть не каждый день вижу его у вас в магазине и часто — в Народной библиотеке, где он сидит, обложившись дюжиной книг. Но разговаривать нам в библиотеке, конечно, нельзя. Расскажите мне о нем. Почему он всегда сидит на одном и том же месте возле кассы?

— Вы не знаете, что он калека? У него нет ног.

— Нет, синьора. Я этого не знал.

— Когда ему было пять лет, он попал под поезд и потерял ноги.

В ее глазах еще жило воспоминание об ужасном событии, и я его прочел; но с тех пор прошло столько дней, заполненных любовью к сыну и восторженным изумлением, что горе переродилось во что-то иное, о чем она и хотела мне рассказать.

— Бенджи — очень способный мальчик. Он каждую неделю получает призы. Решает все головоломки в газетах. Вы же знаете, сколько у нас газет и журналов. Выигрывает все конкурсы, какие там объявлены. Каждую неделю ему приходят выигрыши: то пять долларов, то десять, а раз даже — двадцать. Он выигрывает часы, велосипеды, целые ящики с кормом для собак. Выиграл поездку в Вашингтон, а когда написал им, что он калека, ему прислали деньгами. Но это не все. — Она дотронулась пальцем лба. — Он такой умный. Сам составляет головоломки. Газеты в Бостоне и Нью-Йорке платят ему, чтобы он посылал им головоломки, арифметические, шуточные и шахматные. А теперь

— еще новость. Выдумал новый вид головоломок. Я их не понимаю. Составляет узоры из слов — как-то вверх и вниз. Sindacatos [64] хотят купить их для воскресных газет. Мистер Норт, почему их зовут sindacatos?

— Понятия не имею. — Для нее sindaco означало мэр или городской чиновник. — А где он учился, синьора?

— Окончил начальную школу; всегда был первым учеником. Но в средней школе — каменная лестница. Он ездил в школу на своей тележке, а тут не захотел, чтобы мальчики носили его вверх и вниз по ступенькам двадцать раз в день. Хотя мальчики его очень любят — Бенджи все любят. Но он такой самостоятельный. И знаете, что он сделал? Написал в отдел просвещения в Провиденсе, чтобы ему прислали уроки и экзаменационные программы для учеников в больницах — туберкулезных и паралитиков. А потом окончил среднюю школу лучше всех в классе. Ему даже прислали диплом с запиской от губернатора!

— Замечательно!

— Да, Бог нас не оставил! — сказала она и рассмеялась. Она давно запретила себе плакать — но надо же дать какой-нибудь выход чувствам.

— Бенджамино хочет поступить в университет?

— Нет. Говорит, что теперь может заниматься сам.

— А почему он хочет читать Данте?

— Мистер Норт, по-моему, он хитрит. По-моему, он давно знает, что вы — тот самый мистер Норт из объявления. Наверно, ему понравилось, как вы с ним разговариваете. У него много друзей — одноклассники, учителя, священник, но он говорит, что все разговаривают с ним как с калекой. Он думал, вы знаете, что он безногий, но вы не разговаривали с ним как с калекой. А они похлопывают по плечу и отпускают шуточки. И никто из них будто бы не разговаривает с ним искренне. А вы, наверно, разговаривали как со всеми. — Она понизила голос: — Пожалуйста, не рассказывайте ему, что вы не знали про его беду.

— Не скажу.

— Может, он хочет узнать, что писал Данте о тех, с кем случилась беда, и почему Бог посылает несчастья одним, а не другим.

— Синьора, скажите Бенджи, что я не специалист по Данте. Данте — обширная область, которой сотни ученых посвятили свою жизнь. Данте начинен богословием, буквально начинен. А я плохо знаю богословие. Мне будет стыдно. Такой блестящий мальчик, как ваш сын, будет все время задавать вопросы, на которые я не смогу ответить.

Вид у синьоры Матера был убитый. А я не выношу, когда итальянская мать из-за меня убивается.

— Синьора, когда по воскресеньям вы ходите в церковь?

— К семичасовой мессе. В половине девятого уже надо продавать воскресные газеты.

— В воскресенье у меня уроки с десяти сорока пяти. Вам будет удобно, если я приду посидеть с Бенджамино в девять часов утра?

— Grazie! Grazie! [65]

— Но никаких уроков. Никаких денег. Просто поболтаем.

Я был точен. В магазине уже толпились покупатели, пришедшие за воскресными газетами из Бостона и Провиденса. Роза выскользнула из толпы и провела меня в дверь, соединявшую магазин с квартирой. Приложив палец к губам, она показала на комнату брата. Я постучал.

— Войдите.

Комната была маленькой и чистой, как корабельная каюта. Бенджи сидел скрестив ноги на подушке в изголовье кровати. На нем был ловко сшитый капитанский китель с серебряными пуговицами. На коленях лежала чертежная доска: комната была и мастерской. Вдоль трех стен тянулись полки; до левой и правой Бенджи мог достать своими длинными руками. Я увидел словари и разные справочники, пачки клетчатой бумаги для составления головоломок. Бенджи был очень красивый парень, с крупной головой и вьющимися каштановыми волосами; лицо освещали сарацино-итальянские глаза и улыбка Матера. Если бы не увечье, он был бы необычайно высок. Благодаря твердому взгляду и глубокому басу он выглядел старше своих лет. Для меня в ногах кровати было поставлено кресло.