Смерть приходит в Пемберли - Филлис Джеймс

Люди окружили судью. Тот поднял молоток и яростно застучал им; только тогда шум умолк и стал слышен его голос:

— Офицер, заприте двери. Если беспорядки продолжатся, я прикажу очистить помещение суда. Документ, который я внимательно прочитал, является признанием, скрепленным подписью и засвидетельствованным двумя джентльменами, доктором Эндрю Мерфи и преподобным Персивалом Олифантом. Это ваши подписи, джентльмены?

— Да, милорд, — ответили доктор Мерфи и мистер Олифант.

— Врученный вами документ написан рукой человека, поставившего свою подпись перед вашими?

— Частично, милорд, — ответил доктор Мерфи. — Уильям Бидуэлл умирает; он писал свое признание в постели, откинувшись на подушки, но, мне кажется, его письмо, хоть и написанное трясущейся рукой, вполне можно разобрать. Последний абзац, что видно по изменившемуся почерку, написан мною под диктовку Уильяма Бидуэлла. Он уже не мог писать — только говорить, но подпись поставить сумел.

— Тогда я попрошу защитника огласить признание. Потом подумаю, как действовать дальше. Кто будет мешать — того выведут из зала.

Джереми Микледор взял в руки документ и, надев очки, сначала бегло просмотрел текст, а потом стал читать — громко и отчетливо. Зал замер.

Я, Уильям Джон Бидуэлл, делаю это признание по собственному волеизъявлению, желая рассказать, что случилось на самом деле вечером 14 октября прошлого года. Я делаю это, так как твердо знаю, что умираю. Я лежал в постели на втором этаже в комнате со стороны фасада, в доме никого не было, кроме моего племянника Джорджа, лежащего в колыбели. Отец работал в Пемберли. Мать и сестра пошли в курятник, оттуда донесся шум, и они испугались, что туда, возможно, проникла лиса. Я очень слаб, и мать не любит, когда я встаю с кровати, но мне вдруг захотелось посмотреть в окно. Держась за кровать, я подошел к окну. Дул сильный ветер, светила луна, и тут я увидел, как из леса вышел офицер в военной форме и остановился, глядя на наш дом. Я укрылся за шторами: теперь я мог смотреть, не боясь быть увиденным.

Сестра Луиза рассказывала мне, что офицер национальной гвардии, часть которой размещалась в Ламтоне, покушался на ее честь, и я инстинктивно чувствовал, что это он вернулся, чтобы увести сестру. Зачем еще приходить ему в такой вечер к нашему коттеджу? Отца, который мог бы защитить ее, не было дома, и мне в очередной раз стало больно, что я жалкий инвалид, не способный заменить отца, который много работает и слишком слабый, чтобы постоять за семью. Надев тапочки, я кое-как спустился вниз. Взяв каминную кочергу, я вышел из дома.

Офицер направился ко мне, протягивая руку, будто шел с миром, но я знал, что это не так. Я заковылял, пошатываясь, навстречу, потом остановился, дожидаясь, пока он подойдет, и тогда со всей силой нанес ему удар кочергой по лбу. Удар был не опасный, он только рассек кожу, однако из раны полилась кровь. Офицер пытался протереть глаза, но я понимал, что он ничего не видит. Спотыкаясь, он пошел назад, к лесу, а я испытал мощный прилив радости, придавший мне силы. Мужчина уже скрылся из виду, когда я услышал грохот, словно упало дерево. Я побрел в сторону леса, опираясь на стволы деревьев, и увидел, что офицер, споткнувшись о бордюрный камень могилы собаки, рухнул навзничь, ударившись головой о каменную плиту. Он был грузный мужчина, потому упал с таким грохотом, но я не думал, что это станет причиной его смерти. Я не испытывал ничего, кроме гордости: я спас любимую сестру; мужчина тем временем откатился от камня и на коленях пополз прочь. Я понимал, что он пытается скрыться, а у меня не было сил, чтобы его догнать. Меня охватила бурная радость: он больше не вернется!

Не помню, как вернулся в коттедж, помню только, что стер кровь с кочерги носовым платком и бросил его в огонь. Следующее, что помню: мать помогает подняться по лестнице, укладывает в постель и бранит за глупую попытку встать. О встрече с офицером я не обмолвился ни словом. На следующее утро мне рассказали, что позже в коттедж приходил полковник Фицуильям и говорил, что пропали два джентльмена, но об этом я ничего не знал. О случившемся я молчал даже после того, как объявили об аресте мистера Уикхема. Я сохранял молчание и в те месяцы, что он сидел в тюрьме в Лондоне, но потом понял, что должен написать это признание, и в случае, если его признают виновным, правда выйдет наружу. Я решил все рассказать отцу Олифанту, и от него узнал, что суд над мистером Уикхемом состоится через несколько дней и нужно поторопиться, чтобы признание попало в суд до начала процесса. Мистер Олифант сразу же послал за доктором Мерфи, и сегодня вечером я все рассказал им обоим и спросил у доктора, сколько мне осталось. Трудно быть уверенным, сказал он, но вряд ли больше недели. Он тоже советовал написать признание и подписаться под ним, так я и сделал. Все написанное — чистая правда: ведь скоро мне придется отвечать за все мои грехи перед Богом в надежде на Его милосердие.

— Ему потребовалось больше двух часов, чтобы написать это признание, и то благодаря лекарству, которое я ему давал, — сказал доктор Мерфи. — У меня и преподобного Олифанта нет сомнений: он знал, что смерть неизбежна, и все написанное здесь — исповедь перед Богом.

После нескольких мгновений глубокого молчания зал вновь наполнился шумными выкриками, люди вскакивали с мест, вопили, топали ногами; несколько человек начали скандировать «Свободу ему! Свободу! Освободить!», толпа их поддержала, и скоро весь зал дружно повторял этот призыв. Скамью подсудимых окружило такое количество полицейских и судебных клерков, что Уикхема почти не было видно.

Вновь громоподобный голос призвал к тишине.

— Объясните, сэр, почему вы принесли такой важный документ в последние минуты суда, перед самым вынесением приговора? — обратился судья к доктору Мерфи. — Этот ненужный драматизм — оскорбление суду и лично мне, и я требую объяснений.

— Мы приносим самые искренние извинения, милорд, — ответил доктор Мерфи. — Документ подписан три дня назад, когда преподобный Олифант и я выслушали признание. Был поздний вечер, и на следующее утро мы сразу отправились в Лондон в моей карете, останавливаясь только, чтобы слегка перекусить и напоить лошадей. Как вы можете видеть, милорд, преподобный Олифант, которому за шестьдесят, совсем измучен.

— Слишком много стало процессов, когда важные показания опаздывают, — сказал с раздражением судья. — Однако похоже, вы не виноваты, и я принимаю ваши извинения. Теперь буду обсуждать со своими советниками наш следующий шаг. Обвиняемого отвезут обратно в тюрьму, где он будет дожидаться королевского помилования, которое рассматривается министром внутренних дел, лордом-канцлером, лордом — главным судьей и другими высшими судебными должностными лицами. Я, как ведущий дело судья, тоже имею право голоса. В свете последнего документа я не стану выносить приговор, но вердикт присяжных не отменяется. Но будьте уверены, джентльмены, английские суды не приговаривают к смерти человека, если есть доказательство его невиновности.

Шум в зале заметно ослабел, люди потянулись к выходу. Уикхем стоял, его пальцы вцепились в перила скамьи для подсудимых, костяшки побелели. Лицо белое и неподвижное, словно он пребывал в трансе. Один из констеблей разжимал его пальцы по одному, словно тот был ребенком. Между скамьей и боковой дверью освободили проход, и Уикхема, не бросившего прощального взгляда в зал, повели обратно в камеру.

Часть шестая

Грейсчерч-стрит

Было решено, что Элвестон останется с мистером Микледором, на случай если понадобится помощь в оформлении документов для королевского помилования, и Дарси, всей душой стремившийся к Элизабет, отправился один на Грейсчерч-стрит. Элвестон пришел только к четырем часам и сообщил, что все процедуры для получения королевского помилования будут закончены к вечеру послезавтрашнего дня, и тогда он сможет забрать Уикхема из тюрьмы и привезти на Грейсчерч-стрит. Была надежда, что это удастся сделать, не привлекая внимания публики. Нанятый экипаж будет ждать у запасного выхода тюрьмы «Колбат», а другой, исполняя роль приманки, у главного. Преимуществом было то, что удалось сохранить в секрете пребывание Дарси и Элизабет у Гардинеров, а не в фешенебельной гостинице, как все ожидали; и если точное время освобождения Уикхема не предадут гласности, есть шанс доставить его на Грейсчерч-стрит без ажиотажа. Пока он содержался в тюрьме «Колбат», но тюремный священник, преподобный Корнбиндер, подружившийся с заключенным, договорился, что в день освобождения он переедет на какое-то время к нему и его жене. Уикхем выразил желание поехать к священнику сразу после того, как он все расскажет Дарси и полковнику, отклонив предложение мистера и миссис Гардинер пожить на Грейсчерч-стрит. Гардинеры чувствовали моральную необходимость сделать такое предложение, однако испытали облегчение, когда его не приняли.