Горе побеждённым - Ольга Сухаревская

  -  Думается мне, - заметил Вильям Яковлевич, - что Чудову вообще не везёт на знатных поселенцев. Вспомните  ещё Лжедмитрия  и Наполеона .

 - Не согласен. В 1612-ом в этот монастырь поляки заточили патриарха Гермогена , а потом и замучили. Этот страдалец за веру и отечество стоит всех остальных.

 - Пожалуй, вы правы, о нём я не подумал, – согласился младший Собакин. – Извините, отче, я вас увёл в сторону от вашего рассказа. Значит, братия вас отговаривала уходить из монастыря?

 -  Ну да. Говорили: бери пример с нас - сиди и молчи. Сколько я их не убеждал, что не еретик какой-нибудь, а просто хочу жить в простоте и Богу служить через людей. А они надо мной насмехались и крутили у лба, дескать, от большой учёности крыша съехала. Хочешь выше нас быть? Смотри, живой на небо полетишь, как Илья, мы тебя за ноги ловить будем! И мой духовник,  ныне покойный, отец  Паисий  долго не давал своего благословения на уход. Говорил, что это у меня искушение. Отпустил только тогда, когда я при всех, в одном подряснике  на осеннем дожде и ветру, на коленях, перед  окнами его кельи часов пять простоял. Плюнул и отпустил. Вот с тех пор я и маюсь как неприкаянный, но назад меня батогами не затащишь! Я эти годы ни на что не променяю и остановлюсь только там, где душа моя попросит.

 -  Монаху грех не сидеть на месте! – возразил Собакин.

 -А  если душа болит от покойной жизни?

 - Смиряться надо.

 - Это называется не смирение, а соучастие в грехе, когда  братия больше о животе своём печётся, чем о душе. Монахи должны круглые сутки чётки тянуть, умную молитву творить, за мир молиться, а у нас что делается?  Посмотри на их высокопреосвященства: сначала входит шёлковый да парчовый живот с панагией , а уж потом сам заходит. Молитвы, какие им  полагаются, за них послушники вычитывают.  Зависть к брату, сребролюбие, блудные разговоры, хорошо, если не дела. А отчего? От почитания тела своего выше души! Променяли своё апостольское первородство на чечевичную похлёбку. Я этого видеть не могу, ты меня знаешь, Вилли. Ведь на подлинном  монашестве мир держится!

 - У вас уж очень стал непримиримый характер, – вздохнул Собакин. – Помнится, когда вы жили в Чудове, такого не было.

 - Потому, что молодой  ещё был, славы хотелось, себя любил больше Бога. Бывало, за то, что словом владел, доверяли мне в праздники проповедь говорить в церкви Чуда Архангела Михаила. Народу там – не протолкнуться, а я то и дело поглядываю на своё отражение в стекле, которым покрыта икона Спасителя. Вот, мол, я какой – мал да удал! Видишь, до чего дело дошло: вместо Бога я только себя видеть стал. У нас в монастырской церкви святителя Алексия женскому полу по уставу бывать не положено, так я специально норовил чаще в Михайловском служить, где мне  московские дамочки ручку целовали, да пожимали, и в глаза заглядывали со значением. Вот до чего дело у меня дошло.

 Заслушавшись монаха, Канделябров в этом месте в сердцах плюнул, а Ипатов только страдальчески вздохнул.

 - Теперь расскажу, с чего у меня в жизни всё переменилось, - продолжал отец Меркурий. -  Служил я как-то в подмосковном  Николо-Перервинском монастыре. Он с незапамятных времён приписан к Чудову и наша братия и посейчас туда по очереди ездит служить. Игумен у них в то время был - отец Савва – кристальной души человек, Царствие ему Небесное. Дело было на первой неделе Великого поста. Народу не так, чтобы много, все стояли с зажжёнными свечами, монахи читали перед алтарём канон Андрея Критского и Святое Евангелие.  Вдруг, от сильного сквозняка –  на улице в тот день был сильный ветер  – почти у всех молящихся погасли свечи. Народ подался вперёд, чтобы зажечь огонь от свечей, которые у солеи  держали монахи. А я стоял впереди мирян. Вдруг вижу, что из-за моего левого плеча просовывается  совершенно голая волосатая рука с  потухшей свечой и пытается у меня одолжиться огоньком. Обомлев, я обернулся назад и вижу самого натурального чёрта. Рыло у него, как у кабана. Эта пакость мне гнусно так, по-приятельски, ухмыляется, покровительственно кивает, как бы говоря: «Не бойся,  я с тобой». Я глазами туда-сюда и вижу, что этого чертяку, никто, кроме меня, не видит. Сразу за ним стоял какой-то приличный господин, который смотрел сквозь эту образину, как через стекло. Зажмурился я покрепче, а когда снова открыл глаза, нечистого духа уже не было. Тут я понял, что это – мне знак. Завяз я, надо выбираться из трясины болотной пока не поздно, иначе смерть будет моей душе. «Возведи меня Господи от рова страстей и от брения тины и постави на камени ноги мои и исправи стопы моя».  39 псалом  царя Давида. Подумал ещё тогда, что раз Господь показал мне эту нечисть, значит ещё надеется на моё исправление, ещё не всё потеряно и есть надежда на спасение души. Вот я и ушёл от достатка, от своей спокойной жизни.

 - Какие теперь у вас планы? – поинтересовался Собакин.

 - Я к тебе сейчас из Оптиной  приехал. Там с недельку побыл,  хорошо помолился и попал к старцу Нектарию. Сказал ему, что теперь хочу податься на север, на Валаам или на Соловки.  Поначалу он меня, конечно, отругал за беготню, но и обнадёжил. Говорит, не кручинься, скоро Господь определит тебя. Не спеши в холодные места. Жди и слушай  своё сердце. Оно тебе укажет, где тебе окончательно остановиться. Там и будет твоё место до самой кончины со всем монастырём. Я испугался и говорю:  «Неужто конец света грядёт? Где же антихрист?» А он мне: «О конце света у Бога спрашивай и об антихристе мне неведомо, а вот родня его скоро объявится – все признаки налицо». 

 -Ну, положим,  ещё поживём, – встрял в разговор Канделябров. –  Бог милостив.

 - Нет, я думаю, милости мы от Бога не дождёмся, ежели не опомнимся, – покачал головой отец Меркурий. – Плохо живём. Смотрите, сколько безбожников развелось! А раз так, то Господь скажет: «Меня не признаёте так и живите без меня, как знаете». И отвернётся. Тут и начнётся бесам раздолье. Страшно об этом даже думать.

 В столовой повисла тишина.

 - Прямо не знаю, что мне дальше делать, – вздохнул старший Собакин. – Если не прогонишь, я у тебя пока поживу, а?

 - Сделайте одолжение.

   После обеда Вильям Яковлевич жестом трагического актёра пригласил помощника к себе в кабинет.

 - Прошу ко мне, нам надо объясниться.

 Ипатов бросил умоляющий взгляд на Канделяброва, но тот и глазом не моргнул, а продолжал убирать со стола.

 Усевшись в своё любимое кресло под портретом предка, начальник побарабанил пальцами по краю стола и грозно взглянул на Ипатова.

 - Итак, милостивый государь, я жду объяснений.

 У «милостивого государя»  не в первый раз за день взмок затылок, но ноги похолодели, не от мороза, впервые. Он упорно молчал, повесив голову.

 - Не слышу ответа, – прорычал Собакин. – Если вы считаете себя порядочным человеком – извольте отвечать за свои поступки!

 - Виноват.

 - Что значит «виноват»? Подробнее.

 - Когда я был вынужден остаться в одной комнате с госпожой Кашиной, то был, нет, стал, нет, не удержался в рамках приличий  и …

 - И что?

 - Поддался искушению, несообразному с достоинством порядочного человека. Я один во всём виноват и готов понести заслуженное наказание, – прошептал Александр – защитник людей. – Варвара Петровна ни в чём не виновата.

 - Как так? Вы что, хотите сказать, что искушались сами по себе на глазах у дамы?

 - Боже упаси. Я только хотел сказать, что инициатором произошедшего падения был я.

 За дверью кабинета  кто-то хмыкнул.

 - Такие, с позволения сказать, поступки, милостивый государь, смываются только кровью, – опять возвысил голос Собакин. – Сегодня же будем драться на пистолетах. Спиридон!

 На пороге тотчас вырос Канделябров.

 - Принеси дуэльные пистолеты. Я буду стреляться с этим господином.

 Канделябров вернулся с ящиком «лепажей» .

 - Дуэль  состояться никак не может, сударь, – торжественно провозгласил он. – Господин Ипатов не имеет дворянского звания, а значит -  не является вам ровней.

 - Да, – поспешно подтвердил Александр Прохорович. – Я не имею равного вам звания.  Куда мне. Я – мещанин.

 - Тогда я убью тебя, как собаку! – гаркнул Собакин, выхватил из ящика синий пистолет  и направил его в сторону помощника.

 Ипатов перекрестился, но не двинулся с места.

 -  Чёрт с ней, с Варварой! – вдруг успокоенным голосом сказал Вильям Яковлевич и швырнул  оружие  на стол.

 - Вот и хорошо, – кивнул Спиридон, забрал пистолеты и ретировался из кабинета.

 - Ладно, Ипатов, мир,  – протянул  руку начальник. - Надо признать, что ты держался молодцом. Хвалю, что не раскис и не свалил всё на даму. Это - по-рыцарски. Я ведь знаю Варварину хватку. В сущности, на твоём  месте мог быть любой.  Она сама мне призналась, что завлекла тебя. Если бы я этого не знал и поверил твоему бормотанию, то уверяю честью, свернул бы твою цыплячью шею без сожаления.