Горе побеждённым - Ольга Сухаревская

 А Варвара Петровна,  разомлев от шампанского,  которое, кстати сказать, никто  кроме неё не пил, продолжала ангельским голоском:

 - И наконец,  я придумала,  что мне, якобы, надо  исполнить свой христианский долг и данный Богу обет - съездить помолиться в Троице-Сергиеву лавру. Алексей Александрович сразу закудахтал: «Какой такой обет, почему?». А я ему напомнила, что прошлой зимой у него был сильный бронхит и врачи опасались за его здоровье. Вот, говорю, я и дала обет съездить в лавру ради твоего выздоровления. Ты, спрашиваю, сейчас здоров? «Да», - отвечает. Ну вот, видишь, я тебя на ноги подняла, теперь надо исполнить свой долг, а то, не ровён час, опять захвораешь.  Муж действительно, чуть что – простужается. Всё из-за этих своих инспекционных поездок. Он, конечно, бросился меня благодарить, спасительницей назвал и отпустил. Вы мною довольны?

 Собакин расхохотался.

 - Забавно. Это приятная неожиданность, Варвара Петровна, что вы нашли возможность погостить у меня.  Значит, теперь вы будете у нас молиться?

 В кухне с жутким грохотом  что-то упало. Ипатов опрометью бросился на шум. На полу лежал вдребезги расколоченный столовый сервиз, между прочим, гордость Канделяброва, из какого-то севрского фарфора. Невозмутимый Бекон жадно лизал с пола остатки чёрной икры. Спиридон бессмысленными глазами смотрел на чавкающего кота и всё повторял:

 - Наказал Бог вавилонской блудницей за наши грехи.

 Из оцепенения его вывел вошедший Собакин. Хлопнув старого друга по спине, он сказал:

 - Не дрейфь, Кондратьич, сдюжим. Мы с тобой и не в таких переделках бывали.

 - Увольте. Я уйду, куда глаза глядят пока они тут, а заместо себя найду кого-нибудь за домом приглядывать.

 -Вот ещё выдумал! Куда же ты денешься? – возмутился Собакин.

 - А хоть в Новый Иерусалим съезжу - давно хотел.

 - Оставайся, у нас здесь теперь будет тоже лавра.

 - Какая такая лавра? – не понял юмора Канделябров.

 - Для всех, госпожа Кашина поехала в лавру,  – со смешком объяснил ему Брюс.

 Спиридон в сердцах плюнул.

 - Нашли над чем смеяться! Бога не боитесь! – крикнул он. – Помяните моё слово: этакое кощунство не только ей, но и вам с рук не сойдёт.

 - Тихо, Спиридон, не ори и не проповедуй  – дама услышит, – железным голосом, без улыбки проговорил Собакин и вышел из кухни.

  Ипатов, не поднимая глаз на бунтующего  Кондратьича, поплёлся за начальником.

 - И сколько времени вы сможете радовать меня своим присутствием? – обратился Вильям Яковлевич к даме, когда с помощником вернулся в столовую.

 - Дней пять-шесть свободно, – ответила красавица и, капризно надув губки, приказала: – Сегодня же отвезите меня куда-нибудь повеселиться.

 - Как прикажите, моя прелесть, если конечно, не боитесь, что Алексей Александрович узнает об этом или ему расскажут ваши знакомые.

 - Он большой домосед и, когда меня нет, никого не принимает. А когда я вернусь домой – пусть говорят. Скажу, что они всё перепутали и видели меня не сейчас, а на прошлой неделе с моим кузеном. Да мало ли что, можно нафантазировать.  Его друзья такие же старые олухи, как он сам!

 Александр Прохорович сидел красный, как рак. Он был в очередной раз потрясён женским коварством и столь откровенными высказываниями приличной дамы. А ещё эти: «Вилли», «котик»! Сердце Ипатова разрывалось между  преклонением перед ухарской молодцеватостью начальника и душевным согласием с Канделябровым. Собакин, наблюдая мучения Кондратьича и, видя замешательство молодого помощника, счёл благоразумным поскорее увезти  Варвару Петровну на прогулку.

 Перед уходом  он зашёл в кухню и дружески сказал своему верному слуге:

 - Спиридон, потерпи недельку. Куда я без тебя?  Совесть у тебя есть? Не оставишь же ты меня одного на целую неделю!

 - Сил моих нет на это смотреть. Да ещё и мальчишку вконец испортите.  Не полезно ему такое видеть. Мало вам Урусовой? – тихо сказал Канделябров, не поворачиваясь лицом к Собакину и делая вид, что поглощён кухонной работой.

 - Ну, знаешь! Нравственность должна лежать в характере человека. Если этого нет…  Недаром один из самых патриархальных писателей, небезызвестный тебе Оливер Голдсмит  говорил, что «добродетель, которая требует постоянной охраны, едва ли заслуживает часового».

 - Одно дело,  когда молодой, духовно неокрепший организм,  спотыкается по неопытности, а другое дело, когда человек многоопытный толкает такого сосунка, как наш Ипатов, в бездну греха, – не поворачиваясь, парировал Канделябров.

 - Помилуй, Спиридон, в какую такую «бездну»? Ты бредишь. Он что, девица? Ему пора мужчиной становиться и опыта набираться, а ты его женщиной пугаешь, как малыша букой.

 - Хорошего он опыта наберётся,  глядя на вашу… Варвару Петровну, – обнаглел Канделябров.

 У Собакина не дрогнул ни один мускул на лице, а только чуть сощурились и потемнели глаза.

 - Вот видишь, тебе уезжать никак нельзя, – уже зло сказал он. – Подумай, на кого ты Александра оставляешь? Я по делам уйду, а он здесь с Варварой один на один останется.  Дело молодое, долго ли до греха?

 Спиридон обернулся, внимательно посмотрел в лицо хозяина и тяжело вздохнул:

 - Я вижу вашу иронию, Вилим Яковлевич. Простите меня за дерзость. Я забылся. На меня что-то нашло.

 - Ну, вот ты и остыл, Спиридон. Отрадно. Напомни-ка  мне, что говорил твой любимый Лабрюйер  о дружбе.

 - «Истинной дружбой могут быть связаны только те люди, которые умеют прощать друг другу мелкие недостатки».

 - Вот видишь!

 - Ничего себе, мелкие, – не удержался Канделябров.

 - Опять за своё!-  зарычал Собакин.

 - Всё-всё, я остаюсь, а вы, Вилим Яковлевич, уходите от греха. Дайте мне успокоиться.

 Парочка уехала.  Ипатов остался помочь Кондратьичу убрать расколоченный сервиз. Душа просила разговора.

 - Ты гляди что делается! – заорал Спиридон, как только за хозяином закрылась дверь. – Ты слышал? Господа Бога не побоялась приплести, чтобы хоть на несколько дней  повеситься  на шею чужому мужчине! И этот, баболюб, туда же! Вместо того, чтобы шугнуть её к такой-то матери, он сю-сю-сю, май дарлинг, Барби. Тьфу!  Да, голова у моего хозяина хорошая, да не тому досталась.

 - Спиридон Кондратьич, не переживайте вы так. Вильям Яковлевич не маленький, сам разберётся. Может у них любовь? Вон она,  какая  писаная красавица! Разведётся с мужем да за Брюса нашего и выйдет. Будет у них настоящая семья,  он и остепенится, – рассуждал Ипатов.

 - Будет… на луне да в сказках, – переговорил его Канделябров. - Знаю я его. Баловство всё это. Был бы хлеб, а мыши найдутся. Думаешь, она у него первая? Сердца таких, как наш Собакин, до гробовой доски будут отданы самым доступным из приличных дам. А я тут многих повидал.

 Вдруг Спиридон как-то весь обмяк, всхлипнул и посмотрел в угол, где у него висела икона Спасителя:

 - Надо мне на себя зарок положить, чтобы хорошего человека от блудной страсти отвести.

 - Это как это?- не понял Александр Прохорович.

 - Дам обет Богу. Сколько можно эдак-то кувыркаться с замужним полом. А, ежели, он и впрямь задумает эти жернова;  себе на шею повесить – я уйду, несмотря на свой долг, как пить дать уйду, – упрямо повторил Спиридон.

   На следующий день Ипатова в особняке встретил не Канделябров, а вертлявая горничная Варвары Петровны – Поля. На первом этаже, в  задней, хозяйственной части дома, дым стоял коромыслом. На длинных верёвках через всю гладильную висели  наряды госпожи Кашиной. Любопытная горничная влезла и в «маскарадную» под предлогом того, что ей некуда положить барынины вещи, а «тут вон какая комнатища». Её напор напрочь пресёк воинственный Спиридон. Канделябров стоял насмерть и не пустил «вздорную девку» во «святая святых» сыскного перевоплощения. Визгу было много. В столовой, где стояло пианино, Варвара Петровна постоянно музицировала. Играла она изрядно, но репертуар оставлял желать лучшего. Сентиментальная музыка доводила мужчин до зубной боли. Каждый час хлопала входная дверь. Это посыльные то и дело приносили купленные госпожой Кашиной «милые пустяки»: то коробки  с шоколадом от Эйнема, то знаменитые духи «Букет императрикс» и растительную воду «Кавказские фиалки»  от Брокара, а то и новомодную шляпу с малиновыми перьями и множество ещё какой-то ерунды. Это, не считая огромных букетов, которые были расставлены по всему дому. Канделяброву было приказано больше самому не стряпать, а брать обеды в ресторане «Берлин», на Рождественке - так приличнее. Любимый чай Спиридона «Чёрный перл» был изгнан, а велено было покупать зелёный - «Жемчужный» и жёлтый - «Юнфачо». Брать их  надобно было только на Покровке, в китайском магазине «Та–Шен–Юй» и нигде больше. Собакину было наплевать – он пил только кофе, а вот помощнички от зелёного чая заскучали. От этой кутерьмы Канделябров изнемогал. Автоматически исполняя приказания «навязавшейся чёртовой куклы», он только и думал о том, что этот Содом  через неделю кончится. Только это и оживляло его омертвевшую душу. Вильям Яковлевич, напротив, был оживлён, даже, можно сказать, не по возрасту шаловлив и снисходителен к своей любовнице, со смехом наблюдая  кавардак в своём доме.