Ледяной ветер азарта - Виктор Пронин

– Хитер ты, Коля, стал, ох хитер. Лукавый ты, Коля. Ну, расскажи, чего делал, как дальше жить будешь... Говори, не стесняйся, может, дело подскажу, чего не бывает. И в самой лысой голове, глядишь, иногда кой-чего заведется.

Панюшкин еще раз оглянулся на Пролив, зябко поежился, поднял высокий воротник, руки привычно сунул в карманы и размеренно зашагал по заезженному гусеницами льду к Поселку.

– Существует два способа, – негромко заговорил он, исподлобья глядя прямо перед собой. – Первый – протаскивание трубопровода по дну. Хороший способ. Сам испытывал не один раз, простой, надежный способ. Особенно когда дно приличное. Делается две майны, в начале и в конце участка. В первую трубу вводится, во вторую выводится, и вся недолга. Трубы протаскиваются подо льдом. Правда, для троса нужно рубить щель во льду, но дно здесь хорошее, божеское дно... Этот способ годится. Но есть и второй – свободное погружение трубы с промежуточных опор, установленных прямо на льду. Нам предстоял выбор – первый или второй? Протаскивание подо льдом или погружение со льда? Мы выбрали первый. Протаскивание. Считаю, что поступили правильно.

– Второй способ вообще не подходил, – заметил Званцев.

– Согласен, – кивнул мохнатой шапкой Чернухо.

Некоторое время все шли молча, и слышно было только похрустывание мелких льдинок под ногами да учащенное свистящее дыхание Чернухо.

– Да, – сказал Панюшкин. – Мы не имели права на опускание. – Он помолчал, будто еще раз мысленно примеряя к берегам, к Проливу оба способа. – Опускание требует больших ледорезных работ. Прорубить полутораметровый лед на протяжении километров да при этом уследить, чтобы траншея не замерзала в начале, когда делается ее середина, сохранить ее всю... Мы не смогли бы этого сделать. Да и ледорезок, способных взять такую толщину, у нас нет. Но есть мощные трактора, бульдозеры, лебедка для того, чтобы протащить трубу подо льдом. Выбрав протаскивание, мы в несколько десятков раз сократили ледорезные, ледокольные, водолазные работы, сократили настолько, что можем выполнить их собственными силами. Отсюда и плясали.

– Верно плясали, – согласился Чернухо.

– Главная забота – входная и выходная майны. И укладка тягового троса. Во льду для него достаточно сделать щель. Дальше... Часть троса можно оставить на поверхности – это уменьшит тяговые усилия. Теперь майны... Тут, конечно, проще всего взрывом. На берегу еще осенью, когда земля не замерзла, подготовлен спуск.

– Шустер! – одобрительно крякнул Чернухо.

– А зимой осталось лишь залить спуск водой – ледяная дорожка раза в три уменьшает сопротивление при движении трубы. По ней и стащим трубы в майну. Предусмотрено непрерывное протаскивание, чтобы избежать примерзания трубопровода к грунту, ко льду, к дорожке... Я ничего не упустил, Володя? Добавляй!

– Ничего, кроме главного, – и для первого, и для второго способа нужен лед. Лед нужен, Кузьма Степанович! – простонал Званцев. – Нужно, чтобы замерз Пролив, чтобы сомкнулись берега! А он, сволочь, не замерзает. Январь, двадцать градусов мороза даже в полдень, при ясном солнце, ночью до тридцати опускается, а он не замерзает.

– Не замерзает, ядрена шишка! – подтвердил Панюшкин. – Будь у нас способ перебросить трос через промоину... Хоть ракету какую приспособить, что ли!

– А вы не пробовали запросить буксир? – оживился Чернухо.

– Где? – спросил Панюшкин. – Буксир есть в Амурском пароходстве, но кто отправится сюда, рискуя вмерзнуть до лета? А ведь у нас все готово! Трубы связаны в плети, футерованы, трос тоже готов, майны уже сколько времени поддерживаем в незамерзающем состоянии, все оборудование, техника, трубы выведены на передовые позиции, в любую минуту, в любое время суток можно отдавать приказ о наступлении. Только бы стянуло берега! Пусть был бы хоть слабенький лед, чтобы мальчишка на лыжах смог пройти с тонким шнуром – им можно протянуть основной трос.

– За последние тридцать лет Пролив не замерзал восемь раз, – сказал Званцев.

– Как, всю зиму не замерзал? – удивился Чернухо.

– Да, всю зиму оставалась промоина. Восемь раз из тридцати. Так что статистика работает на нас.

– Но против нас работает Комиссия, – обронил Панюшкин.

– А, дрожишь, Николашка поганый! – взвизгнул Чернухо, но тут же посерьезнел, поняв неуместность шутовского тона. – Ты, Коля, не дуйся на меня, ладно? У меня мозга лучше работает, когда я в голос ору. Ты вот что, Коля, спокойно делай свое дело. Делай, и все. Комиссия под тебя роет, а ты делай. Где-то приказы пишутся, мнения выясняются – делай. Про тебя статьи ругательные печатают, ты их не читай, время не теряй. В любом случае уволит не Комиссия, не дано нам такого права. Усек? Снимает тебя Управление, которое зарплату платит, вычитает подоходные налоги и держит в своих штатных расписаниях. Так вот, пока Комиссия трудится в поте лица, пока составляет рекомендации, не тяни, Коля. У тебя есть шанс, и я сказал, в чем он. Не на Комиссию оглядывайся, а на время. Больше ничего на белом свете нет – только человек и время. К этому я пришел на старости лет. Только человек и время. Остальное – фигня. С остальным можно воевать. Есть ты, и есть три месяца. Если эти вещи сложить, в сумме должен получиться трубопровод. И, чует мое сердце, ничего, кроме этого, не останется – ни времени, ни тебя.

– Знаю, – сказал Панюшкин. – Это я знаю. Но скажи мне все-таки, к чему склоняется Комиссия?

– Могу говорить о себе, потому как, думаю, только мое мнение может тебя интересовать. Так вот, я считаю, что у вас есть грамотная программа зимних работ. Есть база, и есть люди, которые эту программу в состоянии выполнить, – тонкий голос Чернухо доносился откуда-то из необъятного меха шапки. – Но я еще не уверен, что твоя деятельность осенью, до Тайфуна, была столь же четкой.

Следователь Белоконь давно мечтал о таких условиях работы – никто не поторапливал его, не навешивал новых дел, не навязывал своего мнения. Шаповалов даже заподозрил, что тот не столько расследует обстоятельства происшествия, сколько попросту шляется по Поселку да болтает с людьми ради собственного удовольствия. И наконец, когда они направились еще и к телефонисту, дежурившему в ночь бурана, участковый не выдержал.

– Ты меня, конечно, прости, Иван Иванович, – решительно начал он, – но скажи откровенно... Тебе интересно это расследование?

– Не-а! – беззаботно ответил следователь, щурясь на солнце.

– То есть как... Ведь насколько я понимаю... Надо доложить начальству и... и все такое прочее!

– Доложу... Я знаю, какие доклады любит начальство... Доложу, Михалыч, не беспокойся. В крайнем случае, вину свою на тебя спихну! А с тебя какой спрос? Ты далеко, не каждый дотянется.

– А будет что доложить-то? Я смотрю, ты все вокруг да около, все кругами, кругами... А преступник...

– Найдем преступника! Куда ему деваться? Все надеюсь, сам придет, а он нейдет и нейдет... Но ты, Михалыч, не робей, мне особо торопиться некуда... С Комиссией я прилетел, с Комиссией и улечу.

– А ну как не управишься?

– Авось.

– Сдается мне, Иван Иванович, что ты и в следователи подался, чтоб с людьми всласть поболтать за государственный счет.

– Не без того! – засмеялся Белоконь, и участковый в который раз позавидовал его крепким белым зубам.

– Вона наша телефонная станция, – Шаповалов ткнул рукавицей вдоль дороги. – Ждет нас Жорка... Только что он скажет – не знаю... Кто кому позвонил, кто кому встречу назначал...

– О, это не так уж мало! Не будем спешить, Михалыч! Уж если надо мной не висит мое любимое начальство в лице прокурора, о! Я готов вашим происшествием до конца дней заниматься! Ну скажи, Михалыч, неужели тебе неинтересно поговорить с новым человеком? У вас ведь тут нет ни одного стандартного среднего гражданина! Кого ни возьмешь – прямо камень сердолик! Чуть потрешь, а он в середке светится!

– Так уж и светится, – усомнился Шаповалов.

– А скажи нет? Вот ты какого хрена здесь торчишь, почему в Крым не стремишься? Почему не сидишь под пальмой в Гаграх? Пенсионер ведь, все пути открыты пенсионеру! Отвечай не задумываясь!

– Ну как... Люди все-таки... Все знакомые... Привык. Да и неудобно как-то...

– Да ну тебя! – досадливо отмахнулся Белоконь. – Тоже еще – неудобно ему! Пошли телефониста пытать.

...Телефонная станция располагалась в маленькой избенке, такой же черной и приземистой, как все дома в Поселке. Занесенная едва ли не по крышу снегом, она казалось мертвой, и только провода, расходящиеся во все стороны, наводили на мысль, что внутри могут быть люди.

Участковый поднялся по ступенькам, с силой толкнул дверь и решительно шагнул внутрь. Белоконь последовал за ним. После яркого дня они оказались почти в полной темноте и некоторое время стояли неподвижно. Телефонист, корявый, невысокий парень со свернутым носом и жиденькими усиками, молча и настороженно наблюдал за ними, а когда увидел, что вошедшие наконец заметили его, поднялся и поставил посредине комнаты два табурета.