Тридцать три – нос утри… - Владислав Крапивин

Хуже всего (или лучше всего?), если не появится совсем.

Винька понимал, что все это станет ясно только там, на пустыре за старой водокачкой. В полночь.

Когда именно придет полночь, узнать будет легко. Недавно на башне городского музея починили старинные куранты, и они каждый час разносили над городом дребезжащие удары. Среди ночной тишины их слышно было даже в Винькином блиндаже. А уж на рынке-то, в двух кварталах от музея – тем более!

2

Все было как в том сне про ночной рынок. Тучи обложили небо, и белесая летняя ночь стала черной. И полной сухого электричества. Иногда за крышами и тополями зажигались зарницы, но после них мрак делался еще непрогляднее.

Впрочем, на улицах кое-где горели фонари. Особенно на большой, на Первомайской. И у главных ворот рынка. Но только сумасшедший мог сейчас соваться к главным воротам. Винька крадучись пошел вдоль забора, пахнущего нагретыми досками. И чем дальше он шагал, тем гуще делался мрак…

…Потом, уже через много лет, вспоминая Виньку, словно какого-то другого мальчишку, Винцент Аркадьевич поражался его отваге. Отваге, заставлявшей Виньку шагать вперед, несмотря на ужас, который был внутри и вокруг. Винцент Аркадьевич снисходительно улыбался Винькиной глупости (вернее, наивности), но отвага искупала эту глупость. И постепенно проникаясь этой рыцарской смелостью, Винцент Аркадьевич снова превращался в маленького, взъерошенного от страха и решимости бойца Виньку. Того, кто шагал через ночь, чтобы сразиться с Тьмою – за себя и за всех, кого он любил. И за кого отвечал…

Винька знал, где можно раздвинуть доски, чтобы проникнуть на рынок. И раздвинул. И проник. И пошел через мрак, от которого закладывало уши.

Да все было, как тот сон. Предчувствие грозы, непонятная жизнь в слоях тьмы, громадные павильоны, которые были чернее окружающей черноты. Упругость ночного пространства, которое буквально приходилось расталкивать грудью… И даже шаровая молния, медленно пролетевшая между павильонами… И опять – густой мрак.

Главное – не обращать внимания на то, что шевелится и бесшумно мечется вокруг. Этому чужому миру нет дела до мальчишки. Дело до него будет там, на пустыре.

И вот он – пустырь. Между бревенчатой будкой, из которой торчит длинная (давно уже пересохшая) труба и дощатой стеной театра-сарая. Будку и сарай Винька лишь ощущал обострившимися нервами. Но не видел. Потому что здесь-то была совсем уже непроглядность.

Винька до онемения в пальцах стиснул рукоять меча. Что делать-то? Ждать?

Не было ни единого постороннего звука. Только его, Винькино, частое дыхание. Зато из черноты налетели комары. Может, это разведчики духа Тьмы? Винька левой ладонью принялся лупить себя по щекам и по шее, а плоским мечом по ногам. Комары исчезли так же стремительно, как появились. Да, неспроста…

А темнота вокруг Виньки наливалась все более густой враждебностью. Вот-вот кто-то высунет из нее руки, схватит Виньку…

Винька широким взмахом клинка очертил вокруг себя охранительный овал.

Поможет ли?

А что, если прижаться спиной к бревнам водокачки?

“Не надо, – шепнул на ухо Глебка. – В ней тоже опасность”.

“Тогда охраняй меня с тыла”

“Хорошо”.

Господи, скорей бы уж началось э т о…

И началось!

“День-бряк, день-бряк”, – жиденьким звоном пробились через ночь колокола курантов. И Виньку будто прошило током. И он чуть не заревел, но пружинисто встал в фехтовальную позицию – как киношный Робин Гуд перед решительной схваткой с шерифом Ноттингемским.

Ну?! Где ты ?! Подходи…

Никто не подходил.

А может, оно подкрадется сзади? Нет, там же Глебка! А может… вот о н о!

Какие-то сгустки мрака шевельнулись перед Винькой. Он сдавленно крикнул и открестился от них мечом. А потом – вперед! Рубанул! Еще!..

Разве поймешь, задел ли твой клинок существо, состоящее из воздуха и Тьмы?

А вдруг задел? Вот тебе! Вот!..

И Тьма ушла.

Да, темнота осталась, но Тьма ушла. Мрак сделался прозрачным, ночь – обыкновенной. В ней опрять запели комары, но уже не злобно-колдовские, а всегдашние, привычные (просто родные!). И бодро закричал под обрывами у пристани паровоз.

Вверху проклюнулась белая звездочка…

А дух?

Он был, конечно, жив (духа убить нельзя). Но беспомощен. Растерзанный на куски, он копошился у Винькиных сандалий и воздушной своей шкурой задевал его ноги. Так, по крайней мере, казалось Виньке.

Винька вытащил из кармана дырявый мячик. Нагнулся.

– А ну, полезай обратно! – И всосал духа Тьмы во внутренность резинового шарика. Без остатка. А затем нащупал в кармане припасенную гильзу-пистончик и заткнул ей отверстие, как пробкой.

Вот и все…

Нет, не все. Надо было избавиться от опасного груза навеки. И Винька знал – как. Для этого он прихватил из дома сетку-авоську.

Винька положил мячик в сетку (жаль его, конечно, он тут без вины виноватый, мячик-то, но что поделаешь).

Будка-водокачка стояла на кирпичном фундаменте, и некоторые кирпичи в нем еле держались – Винька это помнил. Он подобрался к будке. Нащупал теплый торчащий кирпич, расшатал, вытащил отколовшуюся половинку. Сунул в авоську, к мячику. Завязал сетку морским узлом, которому научился в лагере. Перебросил ее за спину, через плечо (кирпич ободряюще стукнул между лопаток). А меч он сунул под лямки на животе.

Было уже не страшно. Почти… И осталось сделать немного. Винька шагнул… Навстречу ударил электрический свет!

Луч метнулся по земле, по Виньке, ожег его новым страхом.

Сторож? Бежать!.. Но тут от всех переживаний навалилась ватная слабость. Винька обмяк и заслонился локтем.

– О! Да это опять Винцент Греев! Какая встреча!..

– П… Петр Петрович?

Что было потом

1

– Представь себе , голубчик, это я…

– Вы… что ли, следили за мной?

А что еще мог подумать Винька!

Петр Петрович, кажется, обиделся.

– Здрасте! С какой это стати я буду следить за вами, молодой человек? Меньше всего ожидал увидеть тебя здесь…

Фонарик светил теперь в сторону. Винька мигал, чтобы прогнать из глаз зеленые пятна. И не знал: радоваться или бояться?

Второй раз Петр Петрович приходит, когда Винька один в темноте. Что за странное совпадение? А если он… заодно с духом Тьмы?

Да ну, чушь какая! Бояться больше не было сил.

– А вы… здесь зачем?

– Законный вопрос… Возможно даже, что нас привело сюда одно и то же дело. Тебе… кто-то что-то поручил?

– Нет. Я сам…

– Странно. Что же ты тут делаешь?

Тогда Винька сказал с отчаянной правдой, которая была уместна только здесь, на черном пустыре, в ночь колдовства:

– Я побеждал духа Тьмы! Вот!..

Петр Петрович помолчал.

– Ну… и как? Победил?

– Да.

– Прекрасно… А можно я задам старый осторожный вопрос? Дома-то тебя не хватятся?

– Нет. Все думают, что я сплю в блиндаже.

– Тогда, может быть, заглянем ко мне? Я живу неподалеку.

В этом было то, что называется словом “логика”. Правильность. Винька чувствовал, что у ночного приключения должен оказаться необычный конец. Но…

– Нет. Мне еще надо на берег. К воде…

– Это же почти по пути!

Река делала в городе изгиб. До пристани от рынка было далеко, но до ближнего берега – всего два квартала.

Винька и Петр Петрович пошли к обрыву по короткой улице Красина. Светились редкие окошки, на столбе горела под жестяным щитком лампочка. У нее, как у настольной лампы, кружились ночные мотыльки. Было очень тепло и пахло береговой полынью. Гроз ы так и не случилось, тучи раздвинулись, в посветлевшем небе оказалось много звезд.

Вышли на обрыв. За рекой мерцали огоньки. По воде шлепал колесами буксир, тянул баржу. На буксире и барже тоже были огоньки, разноцветные…

Разлив давно кончился. Раньше вода подходила вплотную к береговым откосам, а теперь внизу светлели широкие полосы песка. Винька понял, что не добросит авоську с грузом до воды.

– Надо спуститься.

Неподалеку была лестница – она вела к лодочной переправе: днем туда-сюда ходили через реку весельные баркасы.

Петр Петрович не спорил. Они долго шли вниз по гнущимся дощатым ступеням и наконец оказались на причальной площадке с перилами. Под ней хлюпала вода. Сильно пахло сырым деревом.

Винька раскрутил авоську над головой, как пращу, и пустил ее далеко-далеко. Может, до середины русла. Она долго летела и наконец булькнула.

– Вот и все, – вздохнул Винька. И облегчение было, и… словно что-то потерял.

– Не грусти, – сказал Петр Петрович. – Ты же победил.

Они поднялись на высокий берег. Здесь в траве смутно белели мелкие ромашки.