Дворцовые перевороты - Мария Згурская

Эту легенду приводит даже Генрих Гейне в своих «Романсеро» (Испанские Атриды) в форме беседы с «серым кардиналом» начала правления Педро – доном Хуаном Диего Альбукерке.

В лето тысяча и тристаВосемьдесят три, под праздникСан-Губерто, в СеговииПир давал король испанский.Все дворцовые обедыНа одно лицо, – все та жеСкука царственно зеваетЗа столом у всех монархов.…К счастью, был моим соседомДон Диего Альбукерке,Увлекательно и живоРечь из уст его лилась.Он рассказывал отлично,Знал немало тайн дворцовых,Темных дел времен дон Педро,Что Жестоким Педро прозван.Я спросил, за что дон ПедроОбезглавил дон Фредрего,Своего родного брата.И вздохнул мой собеседник:«Ах, сеньор, не верьте вракамЗавсегдатаев трактирных,Бредням праздных гитаристов,Песням уличных певцов.И не верьте бабьим сказкамО любви меж дон ФредрегоИ прекрасной королевойДоньей Бланкой де Бурбон.

Действительно, судя по последним историческим исследованиям, основанным на найденных в испанском монастыре архивах – письмах, указах, распоряжениях и прочем, – между королевой и Фредрего де Кастилья не было никаких отношений, они практически не виделись. Охрана королевы пускала в тюрьму только тех лиц, у которых было письмо от короля, а юный брат короля просто физически не мог приблизиться к замку-темнице – он был за границей, и если бы появился, был бы немедленно схвачен. Как впоследствии и случилось. Только донья Бланка тут была ни при чем.

Только мстительная зависть,Но не ревность венценосцаПогубила дон Фредрего,Командора Калатравы.Не прощал ему дон ПедроСлавы, той великой славы,О которой донна ФамаТак восторженно трубила.Не простил дон Педро братуБлагородства чувств высоких,Красоты, что отражалаКрасоту его души.

Правда, Генрих Гейне приводит несколько иную трактовку казни дона Фредрего, что была на самом деле, но литературное произведение тем и отличается от научного труда, что допускает эмоциональную трактовку в ущерб правде жизни. При этом Гейне явно использовал старинный романсеро о казни Фредрего, где все зло сосредоточено в коварной Марии де ла Падилья:

КАК КОРОЛЬ ДОН ПЕДРО ПРИКАЗАЛ УБИТЬ СВОЕГО БРАТА ДОНА ФАДРИКЕ

«В дни, когда я был в Коимбре,Взятой мной у супостата,Королевский вестник прибыл,Мне привез письмо от брата.Повелел мне брат мой ПедроБыть в Севилье на турнире.Тотчас я, магистр несчастный,Самый горемычный в мире,Взял с собой тринадцать мулов,Двадцать пять коней холеныхВ драгоценных пышных сбруях,В пестрых шелковых попонах.Двухнедельную дорогуОдолел я за неделю,Но когда мы через рекуПереправиться хотели,Вдруг мой мул свалился в воду.Сам я спасся еле-еле,Но кинжал свой потерял яС рукояткой золотою,И погиб мой паж любимый, —Тот, что был воспитан мною.Так привел меня в СевильюПуть, отмеченный бедою.А у самых врат столицыВстретил я отца святого,И монах, меня увидев,Мне такое молвил слово:«О магистр, храни вас небо!Есть для радости причина:В этот день – в ваш день рожденья,Подарил Господь вам сына.Я могу крестить младенца.Вы скажите только слово,И приступим мы к обряду, —Все для этого готово».И ответил я монаху:«Мне сейчас не до обряда,Не могу остаться, отче,Уговаривать не надо.Ждет меня мой брат дон Педро,Повелел он мне явиться».Своего пришпорив мула,Тотчас въехал я в столицу.Но не вижу я турнира,Тишиною все объято.Как незваный, я подъехалКо дворцу родного брата.Но едва вошел в палаты,Не успел ступить я шагу —Дверь захлопнулась, и мигомУ меня забрали шпагу.Я без свиты оказался —Задержали где-то свиту,А без преданных вассаловГде же я найду защиту?Хоть меня мои вассалыО беде предупреждали,За собой вины не знал яИ спокоен был вначале.Я вошел в покои братаИ сказал ему с поклоном:«Государь, пусть Бог поможетВам и вашим приближенным».«Не к добру, сеньор, приезд ваш,Не к добру. За год ни разуБрата вы не навестили,Прибегать пришлось к приказу.Почему-то не явилисьВы, сеньор, своей охотой.Вашу голову в подарокК Рождеству получит кто-то».«Государь, в чем я виновен?Чтил я ваш закон и волю,С вами вместе гнал я мавров,Верным был на бранном поле».«Стража! Взять! И обезглавить!Приступайте к делу быстро!»Не успел король умолкнуть,Сняли голову с магистраИ Марии де ПадильяПоднесли ее на блюде,И она заговорилаС головой. Внемлите, люди! —Вот какую речь держала:«Вопреки твоим наветамМы сочлись за все, что былоВ том году, а также в этом,И за то, что дона ПедроПодлым ты смущал советом».Дама голову схватилаИ ее швырнула догу.Дог – любимый пес магистра —Голову отнес к порогуИ завыл, да так, что трепетПо всему прошел чертогу.«Кто, – спросил король дон Педро, —Кто посмел обидеть дога?»И ответили дворянеНа такой вопрос владыки:«Плачет пес над головоюБрата вашего Фадрике».И тогда сказала словоТетка короля седая:«Вы, король мой, зло свершили!Вас, король, я осуждаю!Из-за женщины коварнойБрата погубить родного!..»Был смущен король дон Педро,Услыхав такое слово.На Марию де ПадильяПоглядел король сурово:«Рыцари мои, схватитеЭту злобную волчицу!Ждет ее такая кара,Что и мертвый устрашится».Появилась тут же стража,Даму бросили в темницу;Сам король носил ей пищу,Разных козней опасался.Лишь пажу, что им воспитан,Он всецело доверялся.

А вот как это же событие описал Гейне (во всяком случае, тема собаки перекочевала из романсеро):

Я в последний раз живогоУвидал его в Коимбре,В старом городе, что отнялОн у мавров, – бедный принц!Узкой улицей скакал он,И, следя за ним из окон,За решетками вздыхалиМолодые мавританки.На его высоком шлемеПерья вольно развевались,Но отпугивал греховностьКрест нагрудный Калатравы.Рядом с ним летел прыжками,Весело хвостом виляя,Пес его любимый, Аллан,Чье отечество – Сиерра,Несмотря на рост огромный,Он, как серна, был проворен.Голова, при сходстве с лисьей,Мощной формой поражала.Шерсть была нежнее шелка,Белоснежна и курчава.Золотой его ошейникБыл рубинами украшен.И, по слухам, талисманВерности в нем был запрятан.Ни на миг не покидал онГосподина, верный пес.О, неслыханная верность!Не могу без дрожи вспомнить,Как раскрылась эта верностьПеред нашими глазами.О, проклятый день злодейства!Это все свершилось здесь же,Где сидел я, как и ныне,На пиру у короля.За столом, на верхнем месте,Там, где ныне дон ЭнрикоОсушает кубок дружбыС цветом рыцарей кастильских,В этот день сидел дон Педро,Мрачный, злой, и, как богиня,Вся сияя, восседалаС ним Мария де Падилья.А вон там, на нижнем месте,Где, одна, скучает дама,Утопающая в брыжахПлоских, белых, как тарелка,—Там, на самом нижнем месте,Стул незанятым остался.Золотой тот стул, казалось,Поджидал большого гостя.Да, большому гостю был он,Золотой тот стул, оставлен,Но не прибыл дон Фредрего,Почему – теперь мы знаем.Ах, в тот самый час свершилосьНебывалое злодейство:Был обманом юный рыцарьСхвачен слугами дон Педро,Связан накрепко и брошенВ башню замка, в подземелье,Где царили мгла и холодИ горел один лишь факел.Там, среди своих подручных,Опираясь на секиру,Ждал палач в одежде красной,Мрачно пленнику сказал он:«Приготовьтесь к смерти, рыцарь.Как гроссмейстеру Сант-Яго,Вам из милости даетсяЧетверть часа для молитвы».Преклонил колени рыцарьИ спокойно помолился,А потом сказал: «Я кончил»,—И удар смертельный принял.В тот же миг, едва на плитыГолова его скатилась,Подбежал к ней верный Аллан,Не замеченный доселе.И схватил зубами АлланЭту голову за кудриИ с добычей драгоценнойПолетел стрелой наверх.Вопли ужаса и скорбиРаздавались там, где мчалсяОн по лестницам дворцовым,Галереям и чертогам.Как меж нас, когда вбежал онС головою дон Фредрего,Всю в пыли, в крови, за кудриВолоча ее зубами.И на стул пустой, где долженБыл сидеть его хозяин,Вспрыгнул пес и, точно судьям,Показал нам всем улику.Ах, лицо героя былоТак знакомо всем, лишь сталоЧуть бледнее, чуть серьезней,И вокруг ужасной рамойКудри черные змеились,Вроде страшных змей Медузы,Как Медуза, превращаяТех, кто их увидел, в камень.Да, мы все окаменели,Молча глядя друг на друга,Всем язык одновременноЭтикет и страх связали.Лишь Мария де ПадильяВдруг нарушила молчанье,С воплем руки заломила,Вещим ужасом полна.«Мир сочтет, что я – убийца,Что убийство я свершила,Рок детей моих постигнет,Сыновей моих безвинных».

Загадка потомков Педро и Марии де Падилья