Блудные братья - Евгений Филенко

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Блудные братья III

1

Погас свет, и возбужденное гудение амфитеатра стало стремительно затихать, словно и его кто-то выключил одним движением руки… По мере того, как умирал шум, нарастало всеобщее напряжение. Десятки тысяч людей молча сидели и стояли в полной темноте, наэлектризованные всеобщим ожиданием чуда. Кратов плечом ощущал нервическую дрожь невидимого соседа и с некоторым неудовольствием обнаружил, что и сам взбудоражен сверх всякой меры. Так прошла минута — а почудилось, что целая ночь. На огромной сцене, завешенной слабо подсвеченными крыльями голограмм, ничего не происходило. На другом конце амфитеатра кто-то, не сдержавшись, кашлянул — толпа вздрогнула. Еще кто-то почти истерически хихикнул. И, словно поняв, что дальше ждать нельзя, дальше начнутся смерти от разрыва сердца, в глубине сцены оглушающе громко и размеренно грянул гигантский барабан.

Кратов с трудом расцепил сведенные судорогами кулаки и смахнул заливавший глаза пот. Он прислушался к себе: сердце билось в такт барабану, ноги против воли притопывали в общем ритме. Это походило на колдовство… Сцена понемногу наливалась ослепительным алым сиянием, которое в местах, где крылья соприкасались, светлело до нежно-розового. В барабанный бой вплеталась неуловимая мелодия незнакомого инструмента, придавая этому инфернальному, бездушному грохоту живую окраску. Казалось, что это даже никакой не инструмент, а голос мифического существа, которое мучительно пытается произнести не приспособленными для этого губами человеческие слова, и с каждым мигом все ближе и ближе к цели. Это было невероятно, однако же Кратов отчетливо различил — барабан повторял одно и то же: «Оз-ма… Оз-ма…» Сосед справа, будто загипнотизированный, откликнулся шепотом: «Оз-ма… Оз-ма…» Сосед слева молчал, но в его тяжелом дыхании тоже слышалось: «Оз-ма… Оз-ма…»

Сопротивляться было невозможно. Да и не имело большого смысла. Кратов сдался. «Оз-ма…» — прошептали его губы.

Хотя это казалось невообразимым, барабан колотил все громче и громче. Во всем мире не оставалось больше ничего, ни вещества, ни энергии, одно лишь слово, которое было вначале: «Оз-ма… Оз-ма…»

И вдруг стальной, нечеловеческий голос, перекрывая собой все иные звуки, просто и ясно проронил:

— Озма.

И на амфитеатр, сметая все на пути, пала тишина.

Крылья голографических миражей побледнели и растаяли, стянувшись в крохотную белую фигурку посредине сцены. А затем фантастической отброшенной тенью воспроизвели ее во стократном увеличении.

Озма вскинула руки — сияющий фантом мгновенно повторил ее движение — и запела.

Ее голос моментально заполнил собой все пространство Концерт-холла, став воздухом для тех, кто дышит.

Это было не пение. Не вокал в обычном его значении. Так могла бы звучать душа целого мира, если бы кому-то удалось услышать ее, переложить на ноты и подобрать приличествующее оркестровое обрамление.

Голосу Озмы нельзя было просто внимать — холодно, оценивающе, отстраненно. В нем можно было жить — и не хотелось его покидать.

Пережить такое впервые за без малого сорок лет было слишком сильным потрясением.

Кратов почувствовал, как его взяли за руку, и с облегчением ответил на это прикосновение. По лицу его текли слезы, в носу нестерпимо щипало. Двадцать или тридцать тысяч людей стоя и держась за руки, слушали Озму, свою королеву. И, может быть, впервые, сознавали себя единым целым. Человеческим братством.

«Я люблю тебя, — думал Кратов в щенячьем умилении. — Я за тебя свою жизнь положу. Я люблю всех этих людей, что здесь собрались. Люблю этого дуралея, что отдавил мне руку. И эту хлюпающую носом рыжую нескладеху двумя рядами ниже. И маленькую ледышку Идменк, что прячется от постылого мужа в промозглых закоулках Тритои, тоже люблю — хотя чтобы полюбить ее, не требуется вовсе никаких усилий… И тех, которые сейчас далеко и, быть может, даже не знают обо мне, тоже люблю. И за них мне тоже своей жизни не жаль. Господи, Озма, мне так не хватало тебя все эти годы! Господи, наконец-то! полное! безраздельное! счастье!»

2

— Константин, — зазвучало у него в правом ухе, за которым пристроен был миниатюрный динамик. — Мы его нашли. Желаете посмотреть?

Кратов машинально кивнул. Ему понадобилось несколько мгновений, чтобы прийти в себя и понять, о чем идет речь. Потом он сообразил, что его кивок вряд ли будет услышан Носовым и его людьми.

— Да, желаю, — невнятно пробормотал он, адресуя звук в болтавшуюся на шее цепочку, со стороны вполне сошедшую бы за безвкусное украшение.

— Говоря по правде, мы нашли не одного, а по меньшей мере троих, — сказал Носов. — Ближайший к вам стоит у колонны позади вас, сложив руки на груди. Он одет в белые брюки и рубашку навыпуск, черную с широкими красными полосами. — Помолчав, он деликатно осведомился: — Вы в состоянии работать?

Кратов утер слезы, достал носовой плагок и осторожно высморкался.

— Я в порядке, — ответил он.

— Тогда любуйтесь. Пока мы думаем, что нам делать с этой ордой…

Кратов обернулся. Нашел рассеянным взглядом колонну, подпиравшую верхний ярус. Должно быть, обзор оттуда был не ахти какой, потому что народ толпился и радовался зрелищу в некотором отдалении.

Эхайн был там, смутно различимый в густой тени, что изредка прорезалась сполохами прожекторов. Стоял, привалившись плечом к колонне. Даже отсюда было видно, какой он огромный.

Кратов поглядел на сцену. Озма только что закончила петь и отступала в круговерть голографических призраков, а на передний план выдвинулись музыканты ее оркестра, тоже виртуозы фантастические, чтобы продемонстрировать свое искусство. Особенно старался худой лохматый негр-гитарист в бесформенной хламиде ядовито-желтого цвета. То, что он вытворял с инструментом, заслуживало быть увиденным. Кратов всегда был неравнодушен к людям, умевшим делать свое дело лучше других. Ему хотелось бы остаться и досмотреть, разорвет этот парень верещавшую почти человечьим голосом гитару в клочья своими железными пальцами сейчас или домучит до конца представления… Тяжело вздохнув, Кратов попятился. Выбрался из людской гущи на свободный пятачок возле лестницы, что вела на верхний ярус. Теперь эхайн стоял почти рядом. При желании можно было перевеситься через ограждение и потрогать его рукой.

Эхайн глядел на сцену, и лицо его было непроницаемо. Обычное человеческое лицо, разве что с чересчур грубыми чертами, по самым неуловимым признакам выделенное сканером из тысяч и тысяч таких же. Хотя нет, было в нем что-то чуждое… дикое… Как там говорил Понтефракт? «Они к обезьянам гораздо ближе»… Луч света прокатился по задворкам амфитеатра, на секунду выхватив из тьмы гигантскую фигуру целиком — эхайн проворно отшагнул, пытаясь скрыться. Глаза желтые… как у персидского кота… длинные светлые волосы увязаны па загылке в тугую бамбошку, как носят местные спортсмены и бодигарды.