Ивановская горка. Роман о московском холме. - Пётр Георгиевич Паламарчук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не менее того показательно, что семя раскола было посажено им задолго до исправления книг и чинов служения, проведённого Никоном. Сей самый Капитон удалился в волжские леса близ Костромы ещё при Михаиле Феодоровиче, наложил на себя сначала тяжкие труды с постом и постепенно возрос в самообольщении от нижайшего смирения до всей полноты сатанинской. Своих согласников он давно уже убеждал отколоться от прочего народа и следовать лишь за собственной святостью, так что когда пришла весть о затеваемых переменах обряда, он уже тут как тут стоял наготове во всеоружии проклятий и смут. Причём в отличие от всех последователей по крайностям — как исключительно приверженных мертвящей букве староверов, так и совершенно освободившихся от верности преданиям духоборцев, по преимуществу обоюдно скрепивших свои заблуждения кровью, — Капитон с началом преследований скрылся в дебри столь ловко, что конец его и по сю пору остаётся безвестен.
Но оставим раскол и так хорошо ведомой участи и обратимся к зеркальной его противоположности. Уже среди первых поклонников Капитона зародился обычай употреблять для причащения вместо вина и хлеба новое, дурманящее разум вещество, скатываемое в виде шариков наподобие клюквы, которое выносила в собрания Капитонов из подпола девка, изображающая Мать-сыру землю, и от коего они впадали затем в обуреваемое духами состояние.
Одним из таких учеников Капитоновых был крестьянин Данила Филиппович, что вскорости сделался ни много ни мало... Богом-отцом. Всё это случилось с ним в Муромском уезде на горе Городине, где у Данилы была уничтожена своя живая душа и взамен неё вселилась другая, которую он опознал в качестве божественной. Зваться он стал тогда «богатым гостем» и прямо Господом Саваофом, а сторонники его — «людьми божьими»; в народе они доселе слывут за хлыстов — происхождение этого имени так удовлетворительно и не выяснено, но в нём явственно слышится чудовищная помесь Христа с Хлестаковым.
Первым деянием его было как бы крещение и просвещение Руси наизворот: собравши купно книги старой и новой печати, бог Данила поклал их в куль да и забросил в Волгу, потопив таким образом всю писаную словесность под водою.
Затем он поселился близ Костромы, переназвав её «город Кострома — верховная сторона» и ещё «Горний Иерусалим». Это и на деле было предприятие обширнее суеверий прежних и будущих, по сравнению с которым, скажем, даже секта наполеоновцев, признававшая вторым воплощением Спасителя пришедшего к нам с мечом императора французов, выглядит ребяческою забавой. Тут маловаты росточком и заплутавшие среди трёх перстов, как в трёх Римах, раскольники, — ибо покушение целит сразу в самое сердце всей веры: образ неиссякаемой духовной силы и справедливости грядущего, Новый Иерусалим. Сведя его книзу и опростив чем только придётся, хлысты достигали исчерпывающей степени кощунства.
В Костроме Данила Филиппович дал и свои собственные 12 заповедей, первая из коих гласила: «Аз есмь бог. Несть иного бога, кроме меня», а вторая — «Нет другого учения. Не ищите его». — И уже начальная из них была ложью, ибо смысл проповедовавшегося Саваофом Данилою с присными в том как раз и состоял, что «изобретённым», самосвятским богом может сделаться всякий желающий, стоит лишь сменить свою старую душу на пришлую. Ложь также сделалась и главным оружием сохранения секты.
Ещё за пятнадцать лет до явления на горе Городине «отца» народился ему и «сын божий», хлыстовский христосик Иван Суслов, от столетней богоматери Арины Нестеровны — но родился опять-таки не по плоти, а иносказательно, от нашедшего извне духа. Посетив «Господа Данилу» и «получив от него божество», он завёл себе двенадцать апостолов, богородицу помоложе и сделался «кормщиком» первой общины — «золотого корабля», за которым должны были следовать уже прочие «полки полками». Отменивши напрочь стеснявшее вольную волюшку крестное знамение, они тотчас же двинулись разносить новообретённый толк в люди. Этот-то человек и явился в селе Работках.
5
Путь странствий привёл его затем в первопрестольный город Москву. Здесь он согласно хлыстовским повериям был в 1672 году схвачен — по навету, конечно же, Никона (тот был уже в ссылке, по тут, как и далее, желаемое выдается за подлинное). Указом царя Алексея его распяли прямо на кремлёвской стене справа от Спасских ворот, где впоследствии поставлена была часовня Спасителя «Великого Совета Ангел». В четверг Суслов испустил дух, в пятницу похоронен на Лобном месте, а в ночь после субботы воскрес, явившись ученикам в подмосковном селе Пахре.
Вскоре он был схвачен в другой раз, ибо хлыстам однократного восстания из мёртвых казалось уже недостаточно, и та же история повторилась в точности снова. Наконец, когда Суслова приговорили уже к третьему по счёту распятию, исполнение казни было остановлено из-за видения царице Наталье Кирилловне, никак не могшей разрешиться от бремени: у неё произошло якобы откровение, что ребёнок родится счастливо, только ежели дадут свободу Христу Ивану. Его отпустили — и именно так появился на свет будущий император Пётр Великий.
С той поры Иван Суслов построил себе за Сухаревою башней на земле княгини Черкасской — что ныне сад за Институтом скорой помощи Склифосовского — дом, названный, конечно же, Новым Иерусалимом. Туда прибрёл и папа его Данила-Саваоф, а 1 января 1700 года вознёсся прямиком на небеса; после чего вроде бы и стали справлять новолетие в первое число этого месяца.
В доме исправнейшим образом учреждены были радения на «кругу», завертелась хлыстовская общинная пляска, во время которой они приходят в изумлённое состояние, вещая на разные ведомые и неведомые голоса.
Одним из главных их правил — в отличие от прочих, обычно стремящихся резко обособиться ересей, — было показное личное благочестие: хлыстам прямо-таки вменяется в обязанность неопустителыю и гораздо исправней обыкновенных прихожан исполнять все обряды господствующей церкви, чтобы отвести от себя подозрения властей предержащих, а главное и основное — легче вести проповедь в самом стане противника, пользуясь его же кровом и средствами.
Потому-то Иван Суслов не раз наведывался и в настоящий монастырь Воскресения в Новом Иерусалиме под Москвою, где успел соблазнить наиболее ревностных молодых монахов, а также познакомился с помещиком соседствеииого села Козьмодемьянского князем Ефимом Мещерским, родственником и сподвижником заточенной в Суздале бывшей царицы Евдокии. Когда же в 1715 году была раскрыта заведённая в вотчине новоиерусалимского монастыря близ Углича хлыстовская община, обвинённые в богохульстве её участники были неожиданно выпущены на свободу по приказанью ростовского
