Земля - Пэрл Бак

Ван-Лун не разговаривал с девушкой, так как это не подобало, но важно наклонял голову в ответ на ее поклон, и был ею доволен, потому что она знала свой долг и бесшумно скользила по комнатам, опустив глаза. Кроме того, она была красива, хотя и не настолько, чтобы этим кичиться. Она держалась осторожно и была вежлива, ходила в комнату О-Лан и ухаживала за ней, и это успокаивало Ван-Луна в его тревоге за жену, потому что теперь у ее постели была женщина. И сама О-Лан была очень довольна.

О-Лан была довольна три дня и даже больше, а потом она стала думать о другом и сказала Ван-Луну, когда он пришел утром узнать, как она провела ночь:

— Есть и еще дело, прежде чем я умру.

И он ответил сердито:

— Мне неприятно, что ты говоришь о смерти.

Она медленно улыбнулась той медленной улыбкой, которая исчезла, не осветив ее глаз, и ответила:

— Я должна умереть, потому что смерть притаилась у меня внутри, но я умру не раньше, чем мой старший сын вернется домой и женится на этой доброй девушке, моей невестке, — она умеет ходить за мной, ровно держит чашку с горячей водой и знает, когда нужно омыть мне лицо, если пот выступит на нем от боли. Я хочу, чтобы мой сын вернулся домой и сочетался браком с этой девушкой, чтобы я могла умереть спокойно, зная, что у тебя будет внук, а у старика — правнук.

Для нее это была длинная речь, даже и для здоровой, и говорила она твердо, как не говорила уже много месяцев. И Ван-Лун обрадовался звучности ее голоса и силе ее желания и не стал ей противоречить, несмотря на то, что ему не хотелось наскоро справлять пышную свадьбу старшего сына. Поэтому он сказал ласково:

— Что же, мы это сделаем. Сегодня же я пошлю человека на Юг, и он отыщет сына и к свадьбе привезет его домой. А ты мне должна обещать, что снова соберешься с силами, оставишь мысль о смерти и поправишься, потому что дом без тебя стал похож на звериное логово.

Это он сказал в угоду ей, и она была довольна, хотя ничего не ответила, а откинулась на спину и закрыла глаза, слегка улыбаясь.

Ван-Лун послал человека на Юг и сказал ему:

— Скажи молодому господину, что его мать умирает, и душа ее не успокоится, пока она не увидит его женатым, и если ему дороги отец, мать и родной дом, он должен вернуться немедленно, потому что через три дня я все приготовлю к свадьбе и приглашу гостей.

И как сказал Ван-Лун, так он и сделал. Он велел Кукушке приготовить все к свадьбе как можно лучше и пригласить себе на помощь поваров из чайного дома, и он высыпал серебро ей в руки и сказал:

— Устрой все так, как делали в доме Хуанов в таких случаях, а серебра можно дать и еще.

Потом он пошел в деревню и пригласил в гости всех, кого только знал, и пошел в город и пригласил всех знакомых в чайных лавках и на хлебном рынке и всех, кого только знал. И он сказал дяде:

— Пригласи кого хочешь на свадьбу моего сына: и своих друзей, и друзей твоего сына.

Он сказал это потому, что никогда не забывал, кто такой его дядя; Ван-Лун был с ним вежлив и обращался с ним, как с почетным гостем, с того самого времени, как узнал, кто его дядя.

Вечером накануне дня свадьбы старший сын Ван-Луна вернулся домой, и когда он большими шагами вошел в комнату, Ван-Лун забыл все горе, какое юноша причинил ему до сих пор. Потому что прошло уже два года и даже больше с тех пор как он видел сына, и он вернулся уже не юношей, а высоким, широкоплечим мужчиной с красивым румяным лицом и короткими черными волосами, блестящими от помады. На нем был длинный халат из тёмнокрасного атласа, какие продаются в лавках на Юге, и короткая безрукавка из черного бархата. И сердце Ван-Луна переполнилось гордостью при виде сына, и он забыл обо всем, кроме него, красавца-сына, и повел его к матери.

Молодой человек сел у постели матери, и слезы выступили у него на глазах, когда он увидел ее; но он старался говорить ей только ободряющие слова и говорил так:

— Ты на вид вдвое лучше, чем мне рассказывали, и до смерти тебе далеко.

Но О-Лан ответила просто:

— Я увижу тебя женатым и потом умру.

Молодой человек, разумеется, не должен видеть невесту, и Лотос увела ее на внутренний двор, чтобы приготовить ее к свадьбе. И никто не мог бы сделать этого лучше, чем Лотос, Кукушка и жена дяди Ван-Луна. Они втроем увели девушку и утром в день свадьбы вымыли ее с головы до ног, забинтовали ей ноги новыми белыми бинтами, а сверху надели белые чулки, и Лотос натерла ее тело душистым миндальным маслом. Потом они одели ее в одежды, привезенные ею из дома: белый шелк с цветами — прямо на ее нежное девственное тело, потом легкий халат из самой тонкой и пушистой овечьей шерсти и поверх него брачную одежду из красного атласа. Они натерли известью ее лоб и искусно завязанным шнурком вырвали «волосы девственности» — чолку на ее лбу — и сделали ее лоб высоким, гладким и квадратным, как подобало для ее нового положения. Потом они набелили и нарумянили ее, и кисточкой удлинили тонкие брови, и надели ей головной убор новобрачной и шитое бисером покрывало, и надели вышитые башмаки на ее маленькие ножки, и накрасили ей кончики пальцев, и надушили ладони. Так они приготовили ее к свадьбе. Девушка всему подчинялась покорно, но неохотно и стыдливо, как ей и подобало и как того требовали приличия. Ван-Лун с дядей, отцом и гостями ждали в средней комнате, и девушку вывели под руки ее рабыня и жена дяди Ван-Луна, и она вошла скромно и пристойно, склонив голову, и держалась так, словно идет замуж не по своей воле. Это свидетельствовало о ее скромности, и Ван-Лун был доволен и сказал себе, что она благонравная девушка.

После этого вошел старший сын Ван-Луна, одетый попрежнему в красный халат и черную безрукавку; волосы его были приглажены, и лицо гладко выбрито. За ним шли оба его брата, и Ван-Лун преисполнился гордости при виде красавцев-сыновей, в которых продолжится его жизнь, когда он умрет.

А старик, который совсем не понимал, что происходит, и слышал только отдельные слова из того, что ему кричали, теперь вдруг понял, в чем дело, и захихикал, повторяя разбитым старческим голосом:

— Это свадьба. А свадьба значит — снова дети и внуки!

И он засмеялся от души. И все гости засмеялись, видя его веселье. И Ван-Лун думал про себя, что если бы О-Лан встала с постели, это был бы веселый день.

Все это время Ван-Лун незаметно наблюдал за сыном, смотрит ли он на девушку. Молодой человек потихоньку взглядывал на нее искоса, но этого было достаточно, потому что он повеселел и казался довольным, и Ван-Лун сказал себе с гордостью:

«Ну, мой выбор пришелся ему по вкусу».

Потом молодой человек и девушка вместе поклонились старику и Ван-Луну и пошли в комнату, где лежала О-Лан, — она заставила надеть на себя хороший черный халат и села, когда они вошли, и на щеках у нее горели два ярких красных пятна, которые Ван-Лун принял за румянец здоровья и сказал громко:

— Ну, она еще поправится!

И молодые люди подошли и поклонились ей, и она похлопала рукой по кровати и сказала:

— Сядьте здесь, и выпейте брачное вино, и съешьте рис, — я хочу все это видеть. Это будет ваша брачная постель, потому что со мной скоро будет покончено и меня вынесут.

Никто не ответил на ее слова, и оба они сели рядом, робея друг перед другом и не говоря ни слова. И вошла жена дяди Ван-Луна, держась важно ради такого случая и неся две чаши горячего вина, и каждый из них пил отдельно, а потом они смешали вино из двух чаш и снова пили, и это значило, что оба они теперь — одно; и они ели рис и потом смешали рис, и это значило, что теперь у них одна жизнь. Так они сочетались браком. Потом они снова поклонились О-Лан и Ван-Луну, и вышли к собравшимся гостям, и вместе поклонились им.

Потом началось пиршество. Комнаты и дворы заставили столами, запахло стряпней, и зазвучал смех, потому что отовсюду прибывали гости, те, кого пригласил Ван-Лун, и с ними многие, кого он никогда не видал, потому что было известно, что он богач и в его доме не будут считать куски в такой день. И Кукушка привела поваров из города, потому что к свадьбе нужны были тонкие блюда, какие нельзя приготовить в крестьянской кухне. И городские повара принесли с собой большие корзины готовых кушаний, которые нужно было только разогреть, и они важничали и суетились по всему дому, размахивая грязными фартуками. И все ели еще и еще и пили, сколько могли выпить, и веселились от души.

О-Лан попросила открыть все двери и отдернуть все занавеси, чтобы ей слышны были и смех и запах кушаний, и снова и снова спрашивала Ван-Луна, который часто заходил посмотреть, как она себя чувствует:

— Всем ли хватило вина? И горячим ли подали сладкий рис в середине пира? И положили ли в него сала и сахара и восемь сортов фруктов?

Когда он уверил ее, что все идет, как она того желает, она успокоилась и лежала, прислушиваясь. Потом все кончилось, гости разошлись, и настала ночь. И как только схлынуло веселье и в доме стало тихо, силы оставили О-Лан, она утомилась, и ослабела, и позвала к себе новобрачных, и сказала: