Гвен Винн - Майн Рид

– Да.

– Но не когда он уезжает поздно – как, например, когда обедает в Корте; я знаю, он это делал несколько раз.

– О, нет: даже тогда! Только на прошлой неделе он у нас обедал, и мадмуазель Гвин пошла с ним к лодке или в павильон, чтобы попрощаться. Для нее не имеет значения, что уже поздно. Ma foi![93] Готова поручиться, что она то же самое сделает после большого бала. И почему бы ей этого не делать, отец Роже? Разве это плохо?

Вопрос она задает, чтобы оправдать такое же собственное поведение, если Джек Уингейт его поощрит. Но нужно сказать, что он этого никогда не делает.

– О, нет, – отвечает священник с деланым равнодушием, – никакого вреда, и это не наше дело. Мадмуазель Винн – хозяйка собственных поступков и тем более после приближающегося дня рождения, номер vingt-un[94]. Но, – добавляет он, отказываясь от роли расспрашивающего, получив всю необходимую информацию, – но боюсь, я слишком долго вас задерживаю. Я уже сказал, что случайно проходил мимо и решил вам сообщить, что в следующее воскресенье у нас будет торжественная месса с пением; мы будем молиться за девушку, которая недавно утонула. Только что ее похоронили. Вероятно, вы об этом слышали?

– Нет, не слышала. А кто это, Pere?

Ее вопрос может показаться странным: ведь переправа Рага близко от Ллангоррен Корта, а Аберганн еще ближе. Но по уже упомянутым причинам незнание француженки не только понятно, но и вполне естественно.

Не менее естественно, хотя и по-другому довольное выражение, которое появляется в ее взгляде, когда священник называет имя утонувшей девушки.

– Maie, la fille de fermier Morgan[95].

Выражение, которое появляется на лице француженки, в данных обстоятельствах кажется отвратительным, – это почти радость! Ибо камеристка не только видела Мэри в церкви, но кое-что и слышала: ее имя соединяли с именем лодочника Уингейта.

И вот, воспользовавшись этим сильным грешным чувством, которое священник вполне понимает, он находит возможность уйти. Вернувшись к дереву, он снимает листок бумаги и прячет в карман. Затем пожимает француженке руку, говорит «Bon jour» и уходит.

Она не красавица, иначе он попрощался бы с ней по-другому.

Глава двадцать шестая

Браконьер у себя дома

Коракл Дик живет один. Если у него и есть родственники, они далеко, и никто из соседей о них не знает. Ходят только слухи о том, что отец у него где-то в колонии, куда отправился вопреки своей воле, а мать его считают мертвой.

Дом Коракла стоит одиноко. Он расположен в долине с густо заросшими склонами и не виден снаружи. Поблизости нет никакой дороги; подойти к нему можно только по тропе, которая здесь заканчивается, – долина представляет собой тупик. Открытым концом она обращена к реке, но берег здесь крутой, и подойти с этой стороны можно только тогда, когда вода стоит низко.

Дом Коракла – хижина, не лучше лачуги лесного скваттера. Он бревенчатый, но покрыт поверх дерева штукатуркой. Небольшой отвоеванный у леса участок, на котором когда-то был сад, теперь снова зарос и одичал; много лет его не касалась лопата. У нынешнего обитателя дома нет никакой склонности ни к садоводству, ни к огородничеству; он браконьер, чистокровный, насколько известно. И похоже, это занятие выгодней выращивания капусты: фазаны стоят девять шиллингов пара, а лосось – по три шиллинга за фунт. К услугам браконьера река – для рыбы, и суша – для дичи; и то и другое совершенно бесплатно, как для Алана из долины[96].

Но какова бы ни была цена на рыбу и дичь, как бы она ни падала, у Коракла всегда хватает наличных, чтобы истратить их в «Уэльской арфе» или в другом месте; иногда он тратит деньги так свободно, что подозрительные люди начинают думать: столько ночной охотой и рыбной ловлей не добудешь. Говорят, деньги приходят из других источников, гораздо менее респектабельных, чем простое браконьерство. Но, как уже говорилось, это только слухи, и распространяют их немногие. Вообще мало кто близко знаком с этим человеком. Он всегда молчалив и мрачен, держится особняком; даже выпив, не становится разговорчив. И хотя в «Уэльской арфе» может угостить выпивкой, к себе никогда никого не приглашает; лишь очень редко знакомые одного с ним типа бывают у него в гостях. Тогда одинокая тишина дома нарушается голосами мужчин, и если бы эту речь услышали за переделами дома, гостям Коракла не поздоровилось бы.

Однако обычно дом Коракла пуст, и по ночам чаще, чем днем. Дверь, закрытая на замок, свидетельствует, что обитателя нет дома. И лишь большая охотничья собака, тоже опасное животное, охраняет это место. Впрочем, вряд ли что-нибудь в доме может привлечь вора. То, что в нем находится, не стоит уносить; а снаружи можно найти только коракл, подпертый веслом под навесом. Он тоже не всегда здесь, и когда его нет, можно заключить, что его хозяин отправился по делам вверх или вниз по реке. Собака тоже не всегда дома: ее отсутствие говорит, что хозяин занят сухопутной частью своей профессии – охотится на зайцев или кроликов.

Сегодня вечер того дня, когда останки Мэри Морган упокоились на кладбище у церкви переправы Рага. Вечер темный и ненастный. Осеннее равноденствие позади, и ветер уже сорвал листву с деревьев. Вокруг дома Дика Демпси толстым слоем лежит опавшая листва, покрывая землю словно золотом; временами этот покров разрывает на куски ветер, он вздымает листья в воздух и вертит их там.

Время от времени ветер бросает листья на дверь, закрытую, но не на замок. Петля свисает свободно, замок открыт. Под навесом виден коракл; собаки снаружи нет – она в доме, лежит у весело горящего огня. Тут же сидит и ее хозяин, поглядывая на котелок, висящий над огнем; время от времени он снимает крышку и помешивает содержимое ложкой с длинной металлической ручкой. Что в котелке, можно судить по запаху: жаркое с большим количеством лука. Коракл готовит зайца. Браконьер умеет не только поймать дичь, но и приготовить ее.

Жаркое готово, выложено на тарелку и стоит на столе, пуская пар; здесь уже приготовлены нож и вилка с