Доля правды - Зигмунт Милошевский

Внезапно он осознал, что не один в гостиной. Глаза его настолько привыкли к сумраку, что разглядели духа — темную фигуру, погрузившуюся в кресло в самом углу. Фигура шевельнулась, встала и медленным шагом направилась к нему. С его стороны было намного светлее — с улицы просачивался желтый, рассеянный туманом свет фонарей, — и он все отчетливее различал черты лица пришельца, пока не узнал его.

— Я ожидал тебя, — проговорил он.

Глава седьмая

вторник, 21 апреля 2009 года

Ровно в 10.00 весь Израиль замирает на две минуты, торжественно отмечая Йом а-Шоа, День Катастрофы. В Освенциме проходит Марш живых, участвующий в нем вице-премьер Израиля сравнивает политику Ирана с политикой нацистской Германии. Иранская прокуратура предупреждает, что всем авторам порнографических сайтов грозит смертная казнь. В Белоруссии уволен тренер хоккейного клуба — его команда рискнула выиграть у команды Александра Лукашенко, до сего времени непобежденной в соревнованиях отечественного масштаба, только россияне устраивали ей настоящий разнос. Польские депутаты принимают правительственный отчет о подготовке к Евро-2012 (выглядит все неплохо), минфин, опасаясь серьезных налоговых вычетов, не соглашается, чтобы родители, состоящие в гражданском браке, отчитывались по налогам с учетом ребенка, а вроцлавские женщины-пожарные жалуются, что им не разрешают выезжать на пожар только потому, что у них нет своей женской раздевалки. Тем временем они не против переодеваться и в мужской, а их коллеги — тем более. Погода такая же, как вчера. Солнечно и холодно.

— Да чего уж там, прочту, что понаписали в «Твоем уикэнде»: «Тридцатилетняя, раскрепощенная, ищу мужчину или мужчин, возраст 55–65, готовых к эротическим экспериментам без обязательств». И этакая мордочка ученицы, просто смех берет. «Девушка би, куни, золотой дождь, привязывание и чуть-чуть насилия понарошку». И снова мордочка с прищуринкой. И мой номер телефона. Можете себе представить, что происходит, если в такой газетенке появится объявление, дескать, баба ищет потасканного мужика для эротических забав? Половина Польши звонит, другая — эсэмэсками заваливает. Вот, полюбуйтесь, это объявление из интернета двухнедельной давности: «С удовольствием поразвратничаю эсэмесками, в деревне с ума сойдешь от тоски, а я бы хотела маленько помечтать и смочить свою хлопотунью».

— Хлопотунью?

— Так в Подлясье называют… ну, вы поняли. Но это не конец. «Пиши, ответим на все сто, даст Бог, и эмэмэс вышлем. С превеликою охотой, парни из ZK[110]». Вы, конечно, знаете, что такое ZK?

— Я же прокурор.

— Ну да. После такого я два дня кряду каждые пятнадцать минут получаю сообщения, порнуху этакую, но все так уныло. И почему каждый второй зек должен писать, что вставит через решетку. Что у них там, правила такие? Мода? Только не советуйте сменить номер, я его и так то и дело меняю, состояние угрохала, и все равно то же самое. Я ведь в торговле работаю, без телефона не могу, у меня контрагенты, оптовики. И всё хуже и хуже, люди жалуются, что связи нет, а как ей быть, если у меня каждую неделю новый номер. Думала, пройдет, но этому конца не видно. Поэтому я и хочу составить официальное заявление о совершении, то есть заявление о подозрении в совершении преступления, и пусть эту шлюху, что с чужими мужиками развлекается, наконец посадят.

Прокурор Теодор Шацкий с большой симпатией относился к дамочкам, которые так колоритно тараторили, как в свое время, при социализме, тараторили королевы рынков. Они напоминали ему мать, и он знал, что за всеми этими словечками, кудряшками, перстеньками и ворсистыми костюмчиками, вечно украшенными брошечкой с янтарем, обычно кроется золотое сердце и органическая неспособность сделать людям пакость. От этого ему тем более стало грустно, но ничего утешительного сказать пани Згожельской, сидящей по другую сторону его стола, он не мог.

— Во-первых, вы должны с этим пойти в полицию. Дело подпадает под кодекс правонарушений, и даже прими я от вас заявление, все равно этим займется полиция, а потому незачем заниматься лишней бумажной работой.

— Правонарушений? Ничего себе! А то, что школьные друзья моих сыновей всегда каким-то образом об этом узнают? А то, что контрагенты загадочно улыбаются? Уж лучше бы она меня избила, напала на меня или что-нибудь в этом роде, и конец. А то ведь жить не дает. Сколько она за это получит? Максимально?

— Если будет доказано, то полторы.

— Чего?

— Тысячи злотых штрафа.

— Что?!

— Весьма сожалею. Ходят слухи, что вскоре в уголовный кодекс должны внести понятие stalking[111], чтоб утихомирить таких лиц, — тогда, скорее всего, года два-три. А пока в Кодексе правонарушений есть только статья сто семь об агрессивном преследовании.

Згожельская была убита.

— Да она же спит на деньгах. Полторы тысячи! Заплатит, да еще по факсу подтверждение пришлет. А что, если не перестанет? Что, вторые полторы тысячи?

Шацкий кивнул. Разговаривая с пострадавшими, ему не в первый раз приходилось краснеть за польские правовые нормы. Устаревшие, запутанные, не успевающие за духом времени, были они либо до смешного мягки и де-факто снимали уголовную ответственность с преступника, либо абсурдно суровы, из-за чего в тюрьмах содержались лица, которых там не должно быть — участники пьяных драк, в которых никто не пострадал, но зато перочинный ножик с открывалкой для пива был квалифицирован как опасное оружие.

— Но если ее осудят за то же самое второй раз, судья может добиться ареста. От пяти до тридцати дней. Конечно, это немного, но я не думаю, чтобы ваша… — он прикусил язык, чуть было не ляпнул «конкурентка», — гонительница решилась на такое. Кроме того, после первого приговора у вас появится возможность подать на нее в суд за издержки, но это уже к адвокату.

— Подать в Польше в суд? — фыркнула Згожельская. — Да мне почти пятьдесят, я могу и не дожить до первого слушания.

Что тут скажешь? Проще нанять человека, чтоб попугал бабу? Он виновато улыбнулся. Вообще говоря, этого разговора не должно было произойти. Все оказалось делом случая. Не желая наткнуться на журналистов и собираясь заблаговременно просмотреть бумаги, он пришел в прокуратуру раньше обычного, еще до семи, а Зофья Згожельская уже ожидала его на лестнице. Была она настолько озабоченной и замерзшей, что он не решился ее сплавить — видно, к старости становился мягкосердечным.

Он встал, чтобы попрощаться, но в этот момент дверь резко распахнулась — на пороге стояла запыхавшаяся Бася Соберай, еще в шапке и шарфе, с румянцем во всю щеку. Выглядела чудесно. Шацкий еще подумал: с ее-то сердечком так бегать! И еще он подумал, что ему совсем не хочется услышать то, что она собирается ему сообщить. Хорошим это известие быть не могло.

Хуже всего были рога. В прошлый раз он счел их просто дешевкой, провинциальной декорацией. Сейчас же казалось, что каждая кабанья башка, каждый олений череп потешаются над ним. Внешне спокойный, внутри он задыхался от ярости — хотелось схватить кочергу и раздолбать все это на мелкие кусочки. Аж в пальцах зудело.

— Ей же семьдесят, как мы могли такое предположить, пан прокурор, это не Варшава, здесь люди доброжелательные, помогают друг другу, — заладил полицейский.

Низенький, щупленький, с большим носом, ни дать ни взять персонаж комиксов. Шацкий закрыл глаза, лишь бы только на него не смотреть. Взгляни он еще раз на этот красный нос, на эти извиняющиеся глазки — может не сдержаться и кинуться на него. Все было как дурной сон. Двое полицейских отвезли вчера Ежи Шиллера домой, припарковались возле калитки и стали готовиться к ночному дежурству. Сразу же после этого, а приближался одиннадцатый час, сердобольная соседка Шиллера, женщина со странной греческой фамилией Потелос, принесла полицейским кофе в термосе. Поступала она так изо дня в день, зная, что работа у них неблагодарная, — ее сын служил полицейским в Жешуве. Дала она им кофейку, с минуту помучила рассказами о болезнях и пошкандыбала себе восвояси, пожелав спокойной ночи. Да как в воду глядела — напившись кофе, полицейские забылись богатырским сном, стряхнуть который удалось лишь поутру. Проснулись промерзшие до костей, с отмороженными ушами, носом и пальцами, что констатировал врач и что, в свою очередь, говорило о характере апреля лета Господня две тысячи девятого.

— Возможно ли, чтобы Шиллер с ней встретился? Пошел к ней да и подсыпал в кофе наркотик?

— Исключено. Он все время был под наблюдением, мы поочередно ходили вокруг дома. Вытащили его, только чтоб поехать туда, куда вы нас вызвали вечером, пан прокурор. Она же пришла спустя минуту, как только мы вернулись, и дверь за ним уже захлопнулась.