Дело дАртеза - Ганс Носсак

Господин Глачке опешит и подумает: возможно ли, что у них прямая связь с церковью? О, тут требуется величайшая осторожность.

- Не обращайте внимания на мою униформу, - сказал незнакомец, указывая на сутану.

- Воображение? - снова переспрашивает протоколист. - От такого воскресного вечера наступает паралич речи, и трудно стряхнуть с себя оцепенение. Я, надо вам сказать, юрист. Извините, а что вы понимаете под воображением?

- Восприятие того, что считается несбыточным. Возможно, существуют и лучшие определения. А препятствием к такому восприятию для тех вон людей, да и для всех нас служит наше прошлое.

- Прошлое?

- Или пассивность нашего интеллекта, если вам так больше нравится. Но вот и мой поезд. Я еду в Пассау. Поезда неустанно возвращаются в прошлое. Я преподаю теологию.

Он поднял дорожную сумку, стоявшую возле его ноги. Сумка, видимо, была увесистая.

- Полный мешок понятий для студентов. Готовенькие, на блюдечке поданные понятия. Как вы сказали? Паралич речи? Хорошее выражение, я его запомню. Если у человека парализована речь, можно выйти из положения, оперируя понятиями. Всего хорошего!

Незнакомец бросает картонную тарелочку в корзину под столиком. Интересно, вытащит ли позже агент, если таковой здесь имеется, тарелочку из корзины? Ведь на ней могло быть нацарапано какое-то сообщение.

Но незнакомец уже протиснулся сквозь толпу к контролю. На мгновение он исчезает из виду, будучи маленького роста, но за контролем, на перроне, оборачивается к протоколисту, который остался у столика, и, улыбаясь, машет ему.

Агент, если таковой здесь имеется, напишет в донесении: замаскированный священником субъект сел в таком-то часу в отходящий на Пассау поезд. Перед тем как войти в вагон, он подал поднадзорному знак. Господина Глачке это весьма обеспокоит. Он станет расспрашивать подчиненных: как случилось, что в личном деле нашего служащего нет никаких данных о связи с церковью? Неужели мне надо без конца повторять, как важна для нас сугубая точность? Раздобудьте, сделайте одолжение, незамедлительно список преподавателей в Пассау. Соблюдая, разумеется, строжайшую секретность. Мы не можем позволить себе роскошь...

Протоколист, оторвавшись от столика, покидает вокзал. И только в подземном переходе, ведущем под Банхофплац на противоположную сторону, он внезапно вспоминает, что забыл взглянуть, все ли еще сидит на том самом месте и ждет чего-то женщина с багажом и ребенком. И он улыбается своим мыслям. Девушка, идущая ему навстречу, принимает его улыбку на свой счет. А он улыбается, потому что ему пришло в голову, что это своего рода прошлое - закусывать сосисками на Главном вокзале, разговориться с человеком, который сутану именует униформой. Да еще, несмотря на горчицу, и воскресный вечер, и паралич речи, и репродуктор, вести разговор о восприятии и тому подобном. Разумеется, не так уж это много, и вряд ли это что-нибудь значит: тебе помахали с перрона рукой, помахали, спугнув все понятия. Не рассказать ли об этом Ламберу? Но дома ли он? Снизу, с Гетештрассе, не увидишь: перед его комнатой - лоджия, да еще огороженная. Чтобы заглянуть к нему, надо подняться на чердак дома по Кляйне-Бокенхеймерштрассе, снятый господином Глачке для наблюдения за Ламбером.

А может быть, Ламбер встретился с Норой, чтобы, как это он называет, с ней побеседовать? Когда беседуешь с Норой, говорит Ламбер, все проясняется и никаких проблем для тебя не существует. Вряд ли даже Ламбер способен проторчать весь воскресный вечер один на один со своим манекеном, делая записи, которые, как он прекрасно знает, никому не нужны и служат ему в некотором роде лишь для времяпрепровождения.

Упомянутой Норы не видать на ее привычном месте у пассажа, а то можно было бы ей кивнуть. И в закусочной ее нет. В воскресенье вечером у нее по горло работы, это понятно. Но может быть, она ушла с Ламбером? Не обсуждать сумму причитающихся с нее налогов - для этого воскресный вечер не годится, - нет, а как уже сказано, потому, что манекена для беседы недостаточно. Какой-то минимум слов является биологической необходимостью. Говоришь же продавщице в булочной "доброе утро", а застаешь в табачной лавке жену хозяина, непременно спросишь ее о здоровье малютки, что лежит в крошечной конторе за лавкой в коляске. А мяснику понимающе подмигнешь, услышав, что наверху кто-то разыгрывает гаммы.

Но как поведет себя Ламбер? Спросит ли он Нору на улице: "У тебя найдется для меня часок, сокровище мое?" А она ему ответит: "Да уж ладно, пошли, малыш". Неужели она и правда скажет Ламберу "малыш", потому что так принято, но трудно допустить, чтоб она назвала его Людвиг или Лембке. О чем же они говорят на коротком пути в гостиницу? Идут ли они под руку? Ведь опять же трудно допустить, что Ламбер обнял ее за талию. Они пойдут рядышком, как шествуют рядышком муж и жена в воскресный вечер, отлично зная, зачем и для чего они друг другу нужны. Спросит ли Ламбер, лишь бы что-то сказать: "Ну, как дела?" На что Нора наверняка ответит: "Да так себе, ни шатко ни валко". А может, он спросит: "У тебя новое платье? Красивое, я сразу заметил. А ты не зябнешь в нем?" Но ведь и слов требуется не ахти сколько, до угла Ниддаштрассе рукой подать. А может, эта почасовая гостиничка находится на Везерштрассе? Только надо быть начеку, как бы не привязались парни, что кочуют из ресторана в ресторан.

Все это мы уже тысячу раз видели в кино. И как Нора в отеле подходит к типу, что сидит в стеклянной кабине и едва глаза от газеты отрывает. И как он протягивает ей ключ, а Нора берет его и вместе с Ламбером поднимается по темной лестнице. А что лестница темная, тоже известно из кино. Спрашивает ли Нора по возможности всегда одну и ту же комнату? О подобных соглашениях известно уже меньше.

Комната, по всей вероятности, на третьем этаже. Нора отопрет дверь, толкнет ее и коротко окинет взглядом, чтобы убедиться, что здесь убрано и штора опущена. Само собой, еще до этого она включит свет. "Ну, что ж ты не входишь?" - скажет она Ламберу, который остановится в дверях, а потом, когда двери будут заперты изнутри, растерянно станет у порога. Норе это знакомо, ничего нового в этом для нее нет. Но ей куда легче, сна приносит с собой собственный запах, мужчин же неприятно поражает невыразительный воздух гостиничной комнаты. Обрести почву под ногами помогает легкий запах лука из соседнего ресторанчика, проникающий сквозь щели в окне.

Нора кладет свою огромную сумку на стул и, не сбрасывая туфель на высоченных каблуках, подходит к зеркалу. На мгновение она начисто позабыла, что у двери стоит клиент и ждет, чтобы она его обслужила. Она критически осматривает себя в зеркале и, кажется, не слишком довольна своим изображением, она слегка поворачивается, чтобы проверить его сбоку, и даже одергивает со всех сторон платье. Еще ближе подступая к зеркалу, она внимательно обследует грим. Обеими руками приподнимает с затылка искусную прическу. Вся сценка длится секунду-другую, тут она видит в зеркало клиента, он стоит далеко, у дверей, и она вспоминает, что обязана предоставить себя в его распоряжение. Стремительно поворачивается, сбрасывая туфли, причиняющие ей страдания; небрежно отшвыривает их в сторону и подбегает к Ламберу в чулках. И то, что она бежит в чулках, и то, что вместо стука каблуков слышен глухой топот ее ног, действует успокаивающе. Это отнюдь не нарочитый прием; каждая женщина, весь день пробывшая на ногах, рада хоть на минуту освободиться от туфель; как бы там ни было, это хорошее начало. И понятное дело, Нора улыбается, этого от нее ждут.

Кроме того, с этим клиентом осложнений не будет. Она его хорошо знает, знает, чего бы ему хотелось и как с ним вести себя. Он постоянный клиент, а это выгодно, и надо за него держаться. С другими, правда, больше порой заработаешь, особенно если они навеселе и выхваляются, зато они часто скандалят или требуют бог весть чего. А этот, у порога, человек порядочный, наведывается к ней регулярно, уже немолодой - по его словам, ему примерно пятьдесят пять. Наверно, вдовец, а может, жена сбежала. И конечно, чиновник, с правом на пенсию. Когда он умрет, жена получит пенсию.

Особенных хлопот с ним не будет, если стать его женой. Утром он отправляется на службу; надо помахать ему из окна или с балкона, ему это, конечно же, по душе, а вечером он возвращается всегда одним и тем же автобусом и глядит вверх, на окно, ждут ли его. А то можно бы, к примеру, переехать в один из северо-западных городов, в новехонький дом - там тебя ни единая душа не знает. Или в Бад-Гомбург, пожалуй, не дальше будет, там тоже есть новые высотные дома. Лисси переехала, подцепила вдовца с газового завода. Пришлось им, правда, квартирную плату внести вперед за три месяца, зато воздух там куда здоровее, чем во Франкфурте. У Лисси балконная мебель, она целыми днями посиживает на балконе да на Таунус глядит. И конечно же, там есть кафе, если чересчур прискучит на балконе. Зато никаких передряг с полицией. Никто тебе не шепнет: "Берегись! Твоего Фрица или Чарли сцапали". Муж минута в минуту приходит домой и весь вечер торчит у тебя под носом. И по воскресеньям. Но можно ведь и в кино сходить, если уж невмоготу станет.