Отель сокровенных желаний - Антон Леонтьев

Антонина подошла к супруге Шон-Рувынского, взяла ее под локоть и произнесла:

— Вам надо выпить чаю. Я приготовлю вам отличный цейлонский… У меня имеются изумительные тульские пряники…

Женщина затряслась в рыданиях, а писатель, приосанившись, заявил с циничной ухмылкой:

— Пей чай, Глаша, и жуй пряники! Это все, что тебе осталось! И не смей детей против меня настраивать, потому что я их отец! Я, дважды лауреат Сталинской премии, Герой Социалистического Труда, любимый писатель товарища Сталина! Такси мне!

Он вальяжно направился к зеркальной вертушке, а Антонина пробормотала:

— И еще большой-пребольшой мерзавец!

Жена писателя, подняв на нее заплаканное некрасивое лицо, произнесла:

— Вы меня понимаете… Да, да, вы меня понимаете! Спасибо вам за все! Но он должен понести наказание!

Подав знак Роберту, чтобы тот проследил за тем, дабы пролетарский писатель как можно быстрее уселся в такси и уехал прочь, Антонина промолвила:

— Конечно, понесет. Такой фортель ему даром не пройдет, несмотря на все его связи. И из партии турнут, и…

Но, повернувшись, она увидела, что супруга писателя вовсе не идет за ней в сторону кухни, а двинулась вслед за своим непутевым мужем. Антонина бросилась за женщиной — и тут заметила, как та, уже выйдя на улицу, вдруг достала дрожащей рукой из старомодной сумки револьвер.

«Вот, оказывается, кто в тот день прихватил револьвер профессора Пугача из холла!» — мелькнуло в голове у Антонины.

Выбежав наружу, Антонина заметила спешащего к ней через холл Роберта и пятящегося швейцара.

Писатель, оправившись от секундного шока, с презрением взглянул на револьвер, зажатый в дрожащей руке его супруги, и заявил:

— Не позорься, Глаша! Ты и стрелять-то не умеешь! И у тебя кишка тонка! У таких, как ты, всегда тонка! Готовы страдать, плакаться, а сделать что-то не в состоянии!

И, хмыкнув, повернулся к ней спиной.

Антонина осторожно приблизилась к Глафире, и, положив руку на ее ладонь, в которой был зажат револьвер, сказала:

— Отдайте его мне! А потом мы забудем обо всем плохом и пойдем пить чай…

Писатель, до которого донеслись ее слова, подал реплику:

— Как бы не так, Глаша! Я на тебя за попытку убийства заявление в милицию накатаю. И прослежу, чтобы ты перед судом предстала. В трудлаг загремишь, причем надолго, а дети со мной останутся. Со мной и своей новой мамой! За этим, уверяю тебя, не постоит!

Тут вроде бы обмякшая рука Глафиры взметнулась вверх, раздался выстрел. Испуганные голуби взлетели вверх, а пролетарский писатель, споткнувшись и в прострации глядя на простреленный рукав своего пиджака, быстро наполнявшийся кровью, дурным, каким-то бабским тоном завыл:

— Убивают! Люди добрые, убивают! Меня, дважды лауреата Сталинской пре…

Глафира, которая внезапно из рохли превратилась в настоящую тигрицу (еще бы, ведь речь шла о будущем ее детей), снова подняла руку, явно желая довершить начатое и всадить мужу пулю в голову, но Антонина бросилась на нее, стараясь выбить револьвер.

Снова грянул выстрел. Антонина почувствовала обжигающую боль в груди и поняла, что ноги не держат ее. Подоспевший Роберт подхватил мать, а один из гостей, молодой военный, вырвал у Глафиры револьвер.

— Мама, мамочка! — произнес Роберт, бережно держа Антонину. Та попыталась вздохнуть, но не смогла.

— …Меня, дважды лауреата Сталинской премии… — продолжал вопить пролетарский писатель, но, икнув, замолк, когда военный дал ему знатного «леща».

— «Скорую», вызовите «Скорую»! — закричал в отчаянии Роберт, глядя, как жизнь на глазах вытекает из Антонины, которую он держал на руках.

Из «Петрополиса» выбежал пожилой мужчина, сопровождаемый молодой женщиной, которые оказались врачами и начали оказывать Антонине первую помощь.

Пролетарский писатель сидел на тротуаре и выл, сжимая простреленную руку. Его жена, превратившись в статую, в ужасе смотрела на Антонину, которую безуспешно пытались реанимировать.

Голуби, покружив над «Петрополисом», уселись на крыши соседних домов, взирая глазами-бусинками на то, как подкатила карета «Скорой помощи», как Антонину положили на носилки, как врачи развели руками, как Роберт, глотая слезы, остался один около входа в гостиницу.

Так завершился первый день июля, ставший последним днем в жизни Антонины Величай.

Князь Степа, в ярости швырнув на полированный стол бумаги, завопил:

— И что вы это мне презентуете?

Сидевший в инвалидном кресле Роман Романович Лялько посмотрел на стоявшего рядом сына, Романа Лялько, но на заданный вопрос дала ответ Диля, которая вместе с детективами находилась в кабинете князя.

— Правду о том, что случилось тогда в «Петрополисе»! В убийстве Зинаиды Пугач виноват ваш, как я понимаю, дед, герр фон Зейдлиц, он же князь Павел Захарьин-Кошкин. А по совместительству немецкий шпион и гитлеровский диверсант!

Жанна Хват, стоявшая в углу, только негромко хмыкнула.

Князь, тряхнув белыми кудрями, заявил:

— Все это ерунда! Да, дедушка был разведчиком…

— Шпионом, — поправила Диля, — ваш дедушка был шпионом. Приехал на свою Родину, чтобы навредить ей, устранить выдающегося ученого и выведать секреты, которые понадобились боссам вашего дедушки меньше чем через год, когда столь почитаемый им фюрер начал осуществление плана «Барбаросса».

Князь, заложив руки за спину и пройдясь по кабинету, произнес:

— Об этом никто не должен знать!

Роман Романович Лялько подал голос:

— Увы, об этом уже многие знают. Тем более что теперь, после обнаружения в номере сто восемьдесят четыре «Петрополиса» нового трупа. Точнее, части нового трупа, хотя тот факт, что Алина Жирмунская мертва, бесспорен. И только дело времени, когда и где найдут ее тело…

— Вы, ваше сиятельство, случайно не подскажете? — спросила язвительно Диля, а князь прошипел:

— Я нанимал вас вовсе не для того, чтобы вы уличали моего предка в убийстве и прочих не самых доблестных делах…

— Ах, вот как теперь именуется шпионаж в пользу потенциального противника? — протянул Роман. — Интересная формулировка!

Повысив голос, Захарьин-Кошкин заявил:

— Я нанял вас для того, чтобы вы раскопали неприглядные факты о Прасагове и его предках. Первое убийство тогда, до революции, совершил Прасагов. Значит, и второе тоже он! Это же династия убийц!

Роман Романович вздохнул:

— Одно дело — желания, ваша светлость. А другое — факты. А факты указывают на то, что преступление в тысяча девятьсот сороковом году совершил ваш дедушка, чего вы, собственно, не отрицаете…

— Не факт! — подала голос Жанна Хват, и все взоры устремились на нее. — Дедушка его светлости, быть может, и находился с диверсионным заданием в Ленинграде, и был причастен к транспортировке тела любовницы писателя в подвал дома ее супруга, но это не значит, что он убил ее!

Князь затрясся в новом приступе ярости:

— Дедушка все время отрицал, что имеет отношение к убийству этой особы!

— Ваш дедушка врал, — спокойно возразила Диля.

Жанна Хват тихо произнесла:

— Но зачем ему это было нужно? Старый князь за свою карьеру шпиона… пардон, ваша светлость, разведчика, в силу сложившихся обстоятельств был вынужден лишить жизни некоторое количество людей. И этого он не отрицал! Но эту Зинаиду Пугач он не убивал! Он уже нашел ее мертвой, как тогда и сказал вашей бабке!

Она взглянула на Дилю, а девушка поправила ее:

— Прабабке!

Воцарилось молчание, а потом Роман Лялько спросил:

— Но если убивал не ваш дед, то кто же тогда?

Князь, саркастически усмехнувшись, всплеснул руками и воскликнул:

— Выяснить это требовалось от вас! Точнее, доказать, что и в сороковом году убивал один из этих мужланов Прасаговых…

Роман Романович упрямо заявил:

— Понимаю, мы требовались вам, чтобы свести старые счеты и навесить убийство, совершенное, как я подозреваю, несмотря на все заверения, действительно вашим дедушкой-шпионом, на семью ваших кровных врагов! Но мы не будем выступать пособниками вашего плана мести, князь! Мы отныне на вас не работаем!

Захарьин-Кошкин, одарив его злобным взглядом, сказал:

— Учтите, вы, согласно договору, не имеете права распространяться о деталях этого дела и порочить имя моего дедушки! Я и сам не желаю, чтобы вы на меня работали! И вы, кстати, тоже!

Он посмотрел в сторону Дили, которая, задохнувшись от возмущения, попыталась возразить, но Роман взял ее за руку и вывел из кабинета князя, как и из его офиса.

— Да как он смеет! — кипятилась Диля. — Он не может меня просто так уволить!

— Может! — раздался тихий голос, и троица увидела возникшую на крыльце Жанну Хват. — Он все-таки владелец «Бульвар-экспресса СПб», на который вы трудитесь, деточка…