Мертвая сцена - Евгений Игоревич Новицкий

теперь улыбнулся с деланым смущением. — Я, видишь ли, уже неделю тут околачиваюсь… Каждое утро…

— То есть как? — опешила я. — Как это? Зачем?

Я то ли действительно не понимала, то ли не хотела понимать…

— А ты не догадываешься? — тихо и гадко рассмеялся он. — Я прихожу сюда ради тебя. Смотрю на тебя издалека, когда ты выходишь из дома. Все время порываюсь к тебе подойти, но никак не могу решиться. Может, так бы и не решился, если б ты сегодня сама меня не заметила.

Я смотрела на него во все глаза:

— Носов, ты серьезно? Или это твоя идиотская шутка? Ты каждый день приходишь сюда, чтобы на меня посмотреть? Зачем?! Тебе что — заняться больше нечем? Я не понимаю…

— Я думаю, ты понимаешь, — отвечал он, скривив рот и нахально сверля меня своими мерзкими буркалами. — Алла, я люблю тебя, — добавил вдруг он. — По-прежнему. Так что вот так вот.

— Носов! — заговорила я, усиленно подбирая слова. — Послушай-ка меня. Во-первых, оставь эти свои… признания… Мне неважно, насколько они правдивы, — я и не хочу этого знать. В любом случае ты мне отвратителен, слышишь? Так что если у тебя есть хоть немного гордости, не ищи больше встреч со мной. Во-вторых, если ты меня не послушаешь…

— То что ты сделаешь? — ухмыльнувшись, перебил Носов.

— А вот увидишь! — туманно сказала я. — Но я не советую тебе до этого доводить…

— Ну а что ты можешь сделать? — протянул вдруг он, словно отвечая сам себе. — Либо пожаловаться муженьку… гражданскому, — подчеркнул он, — либо… не знаю даже… в милицию, что ли, обратишься…

— И даже в КГБ могу! — зачем-то выпалила я.

— Как интересно… — Носов приподнял брови. — Шпионом меня объявишь?

— Нет, — сказала я, — лучше я вызову психиатров. И объявлю тебя сумасшедшим. Потому что ты им и являешься!

— С каких это пор любовь — признак сумасшествия? — усмехнулся он.

— Заткнись, — поморщилась я. — Ты понятия не имеешь о том, что такое любовь. Таким, как ты, просто не дано этого понять.

— А вот как ты думаешь, — вдруг сменил тему Носов, — кем лучше быть: вдовой — или женой любящего человека? Скажи мне как женщина.

Мне стало вконец не по себе от его непонятных намеков.

— Я знаю только одно, — ответила я, — быть твоей женой — это самая худшая участь для любой женщины!

— Нехорошо говорить за всех, — покачал головой Носов.

— Ладно, я скажу только за себя: для меня жить с тобой было бы наихудшей участью. Тебе ясно? Или сколько раз мне еще об этом сказать? Сколько еще перефразировать, чтоб до тебя наконец дошло?!

Он снова покачал головой:

— Алла, ты меня, кажется, не услышала. Ты хотела бы оказаться вдовой? То есть, так сказать, гражданской вдовой…

— Все, я больше не желаю с тобой разговаривать! — выпалила я.

Однако что-то заставляло меня продолжать стоять на месте. Можно было подумать, что Носов удерживал меня силой, хотя на самом деле он, к счастью, даже не дотрагивался до меня.

— Я думаю, мы еще не раз поговорим, — заявил он. — Потому что это в твоих же интересах. Тебе ведь дорог твой Уткин?

Я молчала, стараясь поступить так, как сказала: больше не говорить с ним. Но только зачем я, собственно, продолжала его слушать?! Хотя, конечно, понятно, зачем и почему. Он завел разговор об Устине — и это подействовало. Честно говоря, я не так боюсь того, что Носов может сделать мне и со мной, как того, что он способен выкинуть по отношению к Устину.

— Так вот, — продолжал Носов, — единственный способ уберечь твоего ненаглядного Уткина от неприятностей находится в твоих руках. Ты должна уйти от него. Уйти ко мне. И тогда с ним все будет в порядке.

— Этого не будет, — все-таки не выдержала и прошипела я.

— Того, что с ним все будет в порядке? — глумливо переспросил Носов. — Повторяю: его судьба в твоих руках. Как скажешь, так и получится.

— Носов, ты совсем спятил? — простонала я. — Ты уже перешел к угрозам, к шантажу… Да если об этом кто-то узнает…

— Но ты ведь никому не скажешь, — перебил он.

— Почему ты так уверен?!

— Потому что если ты это сделаешь, твоему Уткину опять же несдобровать. Пойми, Алла, мне уже терять нечего. Я готов на все.

— Да почему же ты именно сейчас вдруг стал готовым на все? С чего бы это вдруг?

— Ты права, пожалуй, надо было действовать гораздо раньше, — закивал он. — Но что ж, лучше поздно, чем никогда.

— Ты же спокойно сидел в своем Рублевске — или где там… Чего же ты вдруг свалился тут нам как снег на голову?

— Я захотел переменить свою жизнь, — пояснил Носов. — И для этой перемены у меня появился шанс. Так что теперь я уж буду действовать решительно: либо пан, либо пропал.

— И для тебя теперь все средства хороши? Но кто же так устраивает свою жизнь?!

— Может, и никто, — пожал он плечами. — А я попробую. Потому что иначе я уже не могу. Иначе мне просто придется покончить с собой.

— Ну вот и кончал бы! — воскликнула я. — И не портил бы никому жизнь! Так было бы честнее.

— А со мной разве кто-то поступал честно? — осклабился Носов. — Мне разве не испортили жизнь?

— Да кто ее тебе портил? — отмахнулась я.

— Прежде всего — твой Уткин, — с ненавистью ответил он. — Если бы не он, ты была бы со мной. Я это точно знаю. И все бы у меня в жизни было бы по-другому.

— Ты ошибаешься, — с еще большей ненавистью парировала я. — Вместе с тобой я бы не оказалась никогда, ни при каких обстоятельствах! И не окажусь! Так что можешь забыть об этом!

После этих слов я все-таки повернулась и быстро пошла в сторону своей остановки.

— Ты еще переменишь свое мнение! — крикнул Носов мне вслед.

2.4.62

Мне стыдно признаваться в этом самой себе, но угрозы Носова все-таки на меня подействовали. Я до сих пор не рассказываю Устину ничего о наших с Носовым встречах. А этих встреч случилось уже две после моей последней записи. Разумеется, происходили просто встречи — и ничего больше. То есть просто разговоры. Я и на это ни за что бы не пошла, но носовский шантаж на меня, повторюсь, подействовал. И продолжает действовать. Если бы он угрожал мне, я бы наплевала. Но ведь он угрожает моему любимому, моему Устину.

И эти мои разговоры с Носовым пока еще видятся мне многообещающими. В том смысле, что мне, возможно, удастся убедить его оставить нас