Алая радуга - Сергей Иванович Черепанов

В центре пожарища огромная толпа пьяных погорельцев выкрикивала угрозы, проклятия, ревела. И сжалось сердце у Павла Ивановича в предвидении второй неминучей беды. Началось самое страшное: когда горит в человеке душа, то становится совершенно слепой.

— Нельзя дальше! — остановившись, сказал Михайло Чирок. — Кинет сейчас кто-нибудь мужикам неподходящее слово — разорвут они нас. Они теперича никакой власти не признают. Объедем лучше стороной. Подождать надо, пока чуток угомонятся.

Павел Иванович взглянул на Еремеева. По сосредоточенному, потемневшему лицу понял, как нелегко ему пойти навстречу опасности. И все-таки преодолел себя, решительно шагнул вперед:

— Пойдем!

Они подошли к толпе и осмотрелись. Несколько пьяных уже спали на горелой земле, широко раскинув руки. Ругались между собой бабы, не поделившие какую-то старую одежину. Остальные мужики и бабы лезли к телеге, тянули руки за угощением, вырывая друг у друга ковши с самогоном.

Увидев Павла Ивановича, от толпы отделился Санька Субботин, искавший на пожарище Иванка Петушка.

— Там Большов, — подбегая сообщил он, — поит погорельцев вином. Против тебя их настраивает.

— Ладно! А ты не мешайся здесь! — Павел Иванович отстранил Саньку, но на минуту задумался, вынул из кармана вороненый наган и подал ему. — Беги, отнеси кому-нибудь из наших!

— Не ходи, дядя Павел! С голыми-то руками совсем будет плохо.

— Не спорь! Исполняй, как приказано!

Санька спрятал наган. Федот Еремеев, наклонившись к нему, шепнул:

— Найди коммунистов и передай: пусть немедля собирают актив, поспешают сюда. Нам одним здесь не управиться. Айда, сейчас же, бегом! Да поясок-то потуже перетяни на шароварах, не потеряй револьвер!

Не слушались ноги Саньку. С тоской проводил он смешавшихся с толпой старших товарищей. Неладное тут затевалось. Не успеть вовремя добежать до сельсовета, вызвать подмогу. Эх, где же Иванко Петушок? Как он нужен сейчас!

Петушок сидел на земле, опустив голову, и плакал.

Санька поднял его.

— Слезами горю, братан, не поможешь!

Как ни было велико горе у Петушка, но послушался он Саньку, утер лицо, помчался в сельский совет. А Санька вернулся обратно.

Погорельцы продолжали бушевать. Большов не успевал раздавать ковши с самогоном. Наливал его из лагунов, как воду. Не жалел. Наконец-то дождался он нужного часа. Хорошо самогонка распаляет мужиков. Крепко действует им на головы! Берегись теперь Пашка Рогов! За все ответишь: за налоги, за зерно, за отобранную землю, за урезанные покосы, за лишение права голоса! Не хватит у тебя крови, чтобы рассчитаться, много ты задолжал!

На телеге, потрясая кулаками, орал и сквернословил по адресу сельсовета и коммунистов похожий на журавля Фенька Кулезень. И его успел разыскать Максим Большов, дать ему денег, напоить, положить ему на язык то, чего сам вслух не мог высказать. Нанятый пес пусть брешет!

— Для кого у нас хлеб отбирают! — орал Фенька. — Пошто последней кусок изо рта рвут? Зорют деревню! В городу народу-то много, всех не прокормишь. Коли им жрать нечего, пусть дохнут. А пошто мы должны дохнуть?

Были бы мужики трезвые, так сказали бы Кулезеню: чего ты орешь? Когда у тебя бывал хлеб? Ты хоть фунт зерна отдал на пользу советской власти? Не тебе ли комитет бедноты выделял весной семена, чтобы ты землю засеял, перестал побираться? А ты, сукин сын, семена-то пропил! И совесть свою пропил дочиста! Шкура ты продажная! Однако одернуть его некому. Пьют мужики. Ругаются. Остервенело рвут на себе рубахи.

Большову этого мало.

— Не те слова говоришь, Феофан! — Сердито ворчит он, дергая Кулезеня за штаны. — Насчет пожара им кинь! На вот выпей еще и скажи: откудов пожар-то взялся?

Крупно глотая, выпивает Кулезень подачку и снова, стараясь перекричать разноголосую толпу, кидает слова, но на этот раз каленые, как угли с пожарища:

— Без причины, что ли, дворы-то сгорели? Где теперича председатель совета Федот Еремеев? Где партейный секретарь Пашка Рогов? Куда они подевались? По лесам гоняют, хлебушко ищут или в совете отсиживаются? Может, они и дали команду село пожечь? Не им ведь по миру-то ходить, а нам! На-а-ам!

Искра брошена и, как ветром, подхвачена. На мгновение над пожарищем повисает тишина, затем раздается еще более мощный, неудержимый крик и рев погорельцев. Ни одного слова не разобрать в этом реве. Большов кривит рот усмешкой: ай да Фенька! Вот она, главная струна, когда загудела! Разве станут пьяные мужики искать сейчас правду? Разберутся потом, но уж поздно будет!

Группа мужиков побежала к уцелевшим от пожара пряслам, начала ломать колья. А уж если появились в руках колья — не миновать драки, несдобровать тому, на кого они упадут.

— Им-то что-о! — кричит Кулезень. — И Пашка, и Федот — оба от советской власти жалованье получают. Им нашего брата не жаль!

Павел Иванович, охраняемый сзади Федотом, протолкался к телеге. Фенька, увидев их, попятился и попытался спрыгнуть, скрыться. Павел Иванович задержал его и, встав на телегу рядом с ним, громко сказал:

— Повтори, Феофан, брехню!

— И повторю! — захрипел Кулезень, вырываясь из его рук. — Не побоюсь!

— В контры лезешь? Эх ты-ы, Феофан бездомный! Дешево ты, однако, душонку свою продаешь! И кому? Кому служишь?

— А ты горло не затыкай! На это правов твоих нету!

— Есть мои права! — загремел Павел Иванович. — Сам-то ты не додумался бы советской властью здесь помыкать. Под дудку Большова поешь, гад!

Большов ощерился, молча выплеснул на землю полный ковш самогона.

— За мое добро мне в глаза плюешь! И снова выплеснул ковш самогона.

Мужики обступили телегу плотным кольцом. Пронзительно завизжала какая-то баба. Кого-то смяли, сдавили, а может быть, и ударили. Беспокойно озираясь, прижав уши, бьет копытами впряженный в телегу конь. Быть драке! Свистит в воздухе камень возле головы Павла Ивановича, но, не задев, пролетает дальше, падает в пепел. Лезет к телеге Осип Куян, пытается схватить Павла Ивановича за ноги, стащить на землю.

— Кто-о подже-ег село? О-отве-ечай! Кто-о-о?!

Между тем Еремеев в суматохе вырвал из рук Максима Большова лагун с самогоном, опрокинул его. Падая с телеги, лагун ударил хозяина по ноге. Большов охнул, как гусак, поджал под себя ушибленную ногу и, не раздумывая, толкнул Еремеева в грудь. Федот пошатнулся, отлетел в сторону и чуть не сбил Осипа Куяна. Тот, не дотянувшись до Павла Ивановича, сгреб председателя сельсовета и, размахнувшись, хряснул его по скуле.

Санька, стоявший поодаль, видел, как рухнул Федот Еремеев, как на телеге схватились за грудки Фенька Кулезень и Павел Иванович. Не устоял бы Фенька, но вот он наклоняется, выхватывает из-за голенища нож… Санька закрыл глаза от ужаса, затем не помня себя, с вороненым наганом в поднятой руке бросился на помощь.