Загнанная в ловушку. Дело Пентагона [СИ] - Александра Гейл

— Это именно то, чего я хочу больше всего на свете, — бормочет он и делает большой глоток. Ему определенно повезло, что на бутылке крышка, а не пробка. Некачественное вино только что спасло жизнь Шона Картера. Ха-ха.

— Дай и мне, — говорю я и, выхватив у него бутылку, сама пью прямо из горла. Простыня при этом практически падает, обнажает мой бок, и я не могу дотянуться, чтобы ее поправить. Не хочу, чтобы Шон видел меня голой теперь. А его глаза уже изучают мою кожу. Возвращаю бутылку и поправляю простыню. Его глаза горят, прожигают дыры в ткани. — Шон не смотри так на меня. Одна ночь. Таков был уговор.

Он просто смотрит на меня, я вижу как на его виске начинает пульсировать жилка. И я не хочу смотреть ниже, я не выдержу если взгляну!

— ШОН! — окликаю я его громко.

— Да? — спрашивает он так, словно контролирует не только себя, но и весь мир. И я все-таки смотрю ниже. Мда, до настоящего самообладания ему далеко.

— Одна ночь. И все.

— Одна ночь, из которой я ничего не помню, — буднично сообщает мне он.

Вот это новость… как я жалею, что не знала об этом раньше. Я бы позволила себе больше, в десятки, сотни раз. Я могла бы заставить его говорить, заставить объяснить все, что я так и не поняла о нас. И самое важное: почему он сделал все, чтобы я ушла? Это больно. Прошло три года, а рана не заживает. Ведь вопрос остается без ответа. Почему он даже шанса не оставил мне остаться? Измены? Их я терпела, обижалась, но привыкла. Унижения… он умел извиняться в своей единоличной эгоистичной манере, что я, в конечном счете, научилась понимать и принимать. Но последнее, что он сделал, не оставило мне шанса. Сознательно причиненный вред — не то, что я смогла бы пережить. Тогда встает вопрос: почему я в этом номере, наедине с голым Картером, который не помнит ни одной позы, в которой имел меня прошлой ночью?

— Это не моя проблема. И, поверь, тебе повезло.

— Я был настолько плох?

— Если подпевание Тине Тернер считается.

— Я был настолько плох, что ты отказываешься со мной спать? — полностью игнорирует он мои слова.

— Шон, ты не был плох, и мы оба это знаем. А еще мы оба знаем, почему я с тобой отказываюсь спать и дальше.

Внезапно он встает и подходит ко мне.

— Один раз, чтобы я запомнил. Иначе это эгоизм.

— Ты был пьян, но свое получил.

— Фактически, о том, чтобы я напился, меня попросила ты. Косвенно, но все же. И мне нужно получить то, о чем просил тебя я.

Он рывком выхватывает у меня простыню. И я стою перед ним голая. Но недолго. В следующее мгновение я уже повисаю у него на шее, обвивая его бедра ногой. Я рехнулась. И не забудьте записать в медкарте!

Ночью мне все виделось иначе. Как-то мягче, без горьковатого привкуса последующего расставания. А он словно делает все возможное, чтобы я пожалела о своем решении. Не может же он в самом деле хотеть, чтобы я вернулась? Или он рассчитывает на курортный романчик, который нам Леклер по доброте душевной позволит? Это безумие, это неправильно. Так не должно быть, то, что уходит, исчезает насовсем, иначе быть просто не может. «Мы» — я и Шон Картер — канули в Лету, возврата нет. Это блажь, уступка прошлому, попытка расставить все по местам, так что он делает? Зачем?

Я лежу на кровати. Воздуха мало, а тот, что остался — слишком горячий. Кожа липкая от пота, но я безмерно, безгранично счастлива. Будто все проблемы решились. Впрыск эндорфинов в кровь и все тому подобное. Черт подери! Что я творю?!

— И ты хочешь, чтобы это не повторилось? — спрашивает Шон.

— Я… согласна на отсутствие рецидивов, — говорю ему я. И искренне верю собственным словам. — Это не значит, что я тебя не хочу, — неожиданно добавляю я. Мне даже не надо поворачивать голову, чтобы знать, что он на меня смотрит. — Но это не меняет того, что мы с тобой совершенно разные. И не меняет того, что я не в состоянии простить то, что ты со мной сделал. Тебе никогда не понять сколько сил я тратила на то, чтобы быть совершенством, чувствовать себя совершенством. А ты только брал и разрушал мои попытки. Унижал, заставлял быть такой же, как ты. Или не ты, но кто-то, кто тебе по духу ближе. А по-моему на этом свете нет ничего, что стоило бы отказа от себя. Я уже пыталась под тебя построиться, ничего не вышло, с чего ты взял, что я хочу рискнуть всем снова?

Может быть, дело не в том, что он осознанно меня ломал раз за разом. Может, само так получалось. Ведь, как бы там ни было, Картер харизматичен. Вы не найдете человека, который остался бы к нему равнодушен. Нет, это не обаяние, он ублюдок, и это видно… но харизма — она есть. Да. Без нее Шон при всем своем уме был бы ничуть не лучше любого мальчишки.

Из отеля мы выезжаем крайне весело. Шон в бешенстве. Не знаю из-за моих слова или тараканов в собственной голове, но он очень зол. На его рубашке осталась лишь половина пуговиц, а потому только она и застегнута. Его прическа свидетельствует о том, что он занимался сексом всю ночь и до душа не добрался по странным сомнительным причинам. Глаза у него с похмелья все еще красные и воспаленные. Но все-все-все это меркнет по сравнению с выражением лица. Ах, сколько достоинства, он же властелин мира. Отвергнутый, обиженный и рассерженный. Меж бровей глубокая складка, губы сжаты в ниточку, подбородок поднят.

Администраторша поглядывает на нас очень заинтересованно. Я ее понимаю, сейчас Шон не очень похож на человека, который может запросто завопить на весь вестибюль, что он австралиец. Однако, Картер как всегда непрошибаем, успешно делает вид, что ничего странного не происходит.

— Признаться, я не ожидала, что сегодня вы вообще выедете, — говорит администраторша, сверкая улыбкой и поглядывая на Шона. Он смеряет ее подозрительным взглядом, но вместо того, чтобы ответить, обращается ко мне:

— Не напомнишь, что было?

— Ты пел I will survive, обещал обыграть в бильярд каждого студента в округе, вопил, что ты австралиец, ползком выбирался из лифта и пятнадцать минут пытался открыть замок номера. — А Шон ничуть не смущает, просто закатывает глаза.

— Надеюсь ты удовлетворена моей «человечностью».

— Вчера была, сегодня протрезвела. Ты на машине?

— Нет. Я знал, что придется пить.

— По-моему ты пришел ко мне, собираясь бросить это пагубное пристрастие.

— Не рассчитывал, что ты так легко согласишься.

У меня отнимается дар речи. И правда. Иногда я сама себе поражаюсь. Что он со мной делает? Как? Где, в конце концов, моя голова? Почему в присутствии Картера мне регулярно сносит крышу?

Но на лице у Шона ни торжества, ни ехидных ухмылок. Он равнодушно постукивает кредиткой по стойке рецепшна. Будто не ошарашил меня новостью про мою же непозволительную сговорчивость. Поэтому я просто меняю тему: