Мера моря. Пассажи памяти - Ильма Ракуза

Лена действует на меня как прямые, залитые светом аллеи Летнего сада: благотворно, освежающе. Мерцающая тьма ей совершенно чужда. Анализ, а потом действие, вот ее нехитрый девиз, руководствуясь которым она уже совершила маленькое чудо: например, свезла всю семью в один город. Родилась она в сибирском городе Омске, мать – еврейка, отец – дворянского происхождения, был сослан в Сибирь Сталиным. В Омске она выросла, поехала учиться в Ленинград. И осталась. Сначала забрала брата, потом – после смерти матери – отца, что было очень сложно, поскольку этот город считался «закрытым» для приезжих. Ей удалось, хватка и терпение. И закончила на этом главу истории семьи, оказавшей в провинциальном изгнании.

Все замкнуто на Лене: ее брат-актер Миша (жизнерадостный мечтатель), ее отец (утонченный пожилой господин), ее бесчисленные друзья, которых она непрерывно снабжает советами. У Лены всегда есть время, Лена поможет в любой ситуации, стоит только позвонить – и Лена-Леночка не пожалеет ни сил, ни связей. Это называется самоотверженностью. Или проще: я нужна.

Все это приносит радость, удовлетворение, если получается. Например, приобретение билетов на самые востребованные спектакли сезона. Благодаря Лене я регулярно хожу в товстоноговский БДТ, Большой драматический театр, смотрю «Белую гвардию» Булгакова, «Мать» Горького, Чехова и О’ Нила. Театр набит битком, билеты на каждый спектакль распроданы, потому что Товстоногов обходит идеологические «задачи», создает свободное пространство в ужесточившемся в идеологическом плане времени. Здесь можно дышать, говорит Лена, и: посмотрим, как долго ему еще позволят делать то, что он хочет. Всякий успех бюрократам подозрителен.

Уже при входе в театр эта будоражащая, заговорщицкая атмосфера, далекая от серых будней. Публика понимает каждый полунамек, реагирует восторженно – неистовыми аплодисментами. Так же встречают актеров, мастеров своего дела. Я понимаю, что понимаю, во всяком случае, достаточно, чтобы разделить восторг. Непонятое мне разъясняет Лена. Лена и ее помешанный на театре кружок, к которому принадлежит и Юра, его жена – балерина в Кировском театре. Вот мы, взбудораженные, сидим у Лены на кухне, провожая угасающий вечер.

С кухонными дебатами à la russe я познакомилась в Ленином доме, куда стекается все. Поскольку Лена не только умна, но и прекрасная хозяйка. Столик-накройся – и как по волшебству появляются у нее на столе пирожки и печенье, сыр и колбаса, и грузинское красное вино. Вскоре разговор переходит на политику. Вступление советских войск в Прагу: скандал. Дурной знак. Обстановка ужесточается. Надо что-то делать. Искусство становится средством.

Друзья Лены инакомыслящие, но диссидентами они себя бы не назвали. Да и Лена не выступает с громкими лозунгами. Чтобы взорвать систему изнутри, нужна тихая, непрестанная подрывная деятельность. У Кирилла, к примеру, интерес к религиозной философии, он общается с семинаристами и послушниками, редкий экземпляр. И потихоньку читает Бердяева, Флоренского, Шестова. А еще он тайный монархист.

И, разумеется, здесь спорят. О юдофильстве и юдофобстве Достоевского, о едких парадоксах писательской души. И о бездеятельном русском интеллигенте, который, как «лишний человек», находит себя в красивых словах. Пока чаша не переполнится. Пока не назреет революционное возмущение в порабощенных массах. Нет, эту Россию не стоит спасать. «И вечно мы занимаемся самими собой, вечно рассматриваем свой пупок».

Возбужденные полуночные кухонные разговоры, которым нет конца. Мне больше по душе Ленины поэтические «субботы». Суббота становится особенным днем: сначала урок по фортепиано в консерватории у профессора Аронова, потом поход в расположенную по соседству баню, и в завершение Лена и лирика, с открытым концом. Порядок событий верен: после сосредоточения на фугах Баха я расслабляюсь в облицованной белым кафелем бане в стиле модерн, меня массируют и хлещут березовым веником, разморившись в пару, сонно наблюдаю за колоритными сценами помывки (общественная баня). И радостно-голодная иду к Леночке, которая уже ждет. И Миша тут, в компании двух прелестных юных актрис. Угощают чаем и пирогами. Комната заполняется, заваливаются еще друзья и знакомые. Мы сидим тесно, или просто на полу, где уже устроился Миша со своей гитарой и начинает петь. Старые русские романсы, потом песни Высоцкого и Окуджавы. Постепенно все начинают подпевать.

И пауза. Миша пытается вспомнить текст. «Прекрасно в нас… влюбленное вино… и добрый хлеб, что в печь для нас садится… и женщина, которою дано… сперва измучившись, нам насладиться…». Лена:

«Но что нам делать с розовой зарейНад холодеющими небесами,Где тишина и неземной покой,Что делать нам с бессмертными стихами?Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.Мгновение бежит неудержимо…»

Николай Гумилев, «Шестое чувство». Для меня новое и поразительное, а здесь это просто передается из уст в уста. Из архива в голове прямо на язык. Ведь книги, книги, говорит Лена, не купить.

Тайные посиделки, словом. За Гумилевым следует Ахматова, Мандельштам, Цветаева. Лена, Миша и остальные помнят все наизусть, перебрасываются строками, словно мячиками. Самая надежная – Лена, она без промедления подхватывает и продолжает стихи. Ее поэтический запас неисчерпаем.

«В Петрополе прозрачном мы умрем,Где властвует над нами Прозерпина.Мы в каждом вздохе смертный воздух пьем,И каждый час нам смертная година…»

Мандельштам – один из ее любимых поэтов. И больше всего ей нравится его щемящие шуточные стихи: «Жил Александр Герцевич, еврейский музыкант…» или:

«Я пью за военные астры, за все, чем корили меня:За барскую шубу, за астму, за желчь петербургского дня…».

Лена пропевает стихи и качает головой, подчеркивая рифму и размер.

«Я пью за бискайские волны, за сливок альпийских кувшин,За рыжую спесь англичанок и дальних колоний хинин,Я пью, но еще не придумал, из двух выбирая одно:Душистое асти-спуманте иль папского замка вино…»

Чарующее действо. Вечер на высоте, я познакомилась с лучшим в русской поэзии, в самом прекрасном изложении.

Нашего богатства у нас никому не отнять, говорит некая Раиса. Я не спрашиваю, как им удается все это хранить в библиотеке памяти, сотни, нет, тысячи стихов. Стратегия выживания, вот ответ. Все, чего нас лишают, мы находим неподражаемо запечатленным в поэзии. Один передает другому. Так это происходит: по рукам ходят копии старых или западных изданий, приходится учить наизусть.

Мандельштам близок нам, увлеченно говорит Раиса. То, что написано в тридцатые годы, и сегодня сшибает нас с ног.

«Мне на плечи кидается век-волкодав,Но не волк я по крови своей:Затолкай меня лучше, как шапку, в рукавЖаркой шубы сибирских степей»…

Миша, притаившийся в своем гитарном уголке, обращает на себя внимание: «Сыпь, гармоника. Скука… Скука… Гармонист пальцы льет волной… Пей со мною, паршивая сука, пей со мной». Есенин. Повесился в 1925 году, неподалеку отсюда, в гостинице «Англетер» на Исаакиевской площади, за десять лет до того написав:

«Устал я жить в родном краюВ тоске по гречневым просторам,Покину хижину мою,Уйду бродягою и вором…».

Растроганная тишина. Спасибо, Миша, говорит Лена и подает ему его стакан с чаем.

Но все продолжается. Время в этих широтах не играет никакой роли. Мы находимся в пространстве поэзии, и одно вытекает из другого. Роман в стихах «Евгений Онегин» Пушкина повергает всех в смех, эстафета цитирования. После чего начинает наваливаться усталость. Уже восемь!

Кто хочет уйти, уходит, кто хочет остаться, остается. Миша держит гитару под рукой и еще более искрометен, чем в начале. Только теперь он подбирается к пику формы («моя актерская доля»). Мы едим, а Миша выдает номера. Причем его жизнерадостной натуре вовсе не мешает, что разговор касается смерти, самоубийств Есенина, Маяковского, Цветаевой. («Поколение, растратившее своих поэтов»). Я узнаю больше, чем за все время моей учебы. И так, что это отпечатается в памяти навсегда.

Я ухожу из дома Лены последней, далеко за полночь, тороплюсь на последний трамвай. Он закладывает виражи на рельсах, проносится по вымершему мосту имени лейтенанта Шмидта и выплевывает нас на Васильевском острове. Меня, еще одну женщину и ее пьяного мужа. Спокойной ночи.

Такие субботы происходили регулярно, но бывали и непредвиденные встречи: «У Коли день рождения, я готовлю цыпленка-табака» или «Мне перепали два билета на Островского в Малом». Я всегда готова, с Леной –  всегда. Она была мне опорой, очагом, учителем, радостью. Подругой, к которой я из любви и уважения обращалась на вы, и которая – без фальшивой задушевности, без дешевой болтовни – приросла к сердцу. Никто не умел так смеяться, как Лена, гортанно, нисходящим звуком и немного застенчиво. Никто не умел так безоглядно распространять вокруг себя хорошее настроение. Я никогда не слышала, чтобы она жаловалась, это ниже ее достоинства. И пустая трата времени, ведь проблемы должны решаться активно. Будучи активисткой (добра, красоты, истины), она брала меня и многих других под свое крыло, не ожидая отдачи. Она была счастлива, если могла сделать счастливыми нас.