Политэкономия войны. Заговор Европы - В. Галин

17 апреля, на следующий день после того, как Литвинов выдвинул свои предложения о заключении пакта о взаимопомощи между Англией, Францией и СССР, советский посол в Берлине, перед своим отъездом в Москву, нанес визит в МИД к Вайцзекеру. «Как записал статс-секретарь, это был первый визит Мерекалова за все время пребывания на занимаемом посту… Посол говорил приблизительно следующее: «Русская политика всегда следовала прямым курсом. Идеологические разногласия мало повлияли на отношения между Россией и Италией, не должны они повлиять и на отношения с Германией. Россия не воспользовалась существующими трениями между государствами Запада и Германией и не намерена ими воспользоваться, поэтому нет причин, по которым между нашими странами не могли бы существовать нормальные отношения. А нормальные отношения всегда могут улучшиться»891. Тайна необычного визита советского посла прояснилась 3 мая, в этот день Литвинов освобожден от должности Народного комиссара иностранных дел, на его место был назначен В. Молотов.

«Если у Британии были основания для подозрений в отношении России, то и у России (как пишет верный приверженец Черчилля Макмиллан) были свои основания для подозрений: враждебность западных держав после Первой мировой войны, интервенция, потеря Россией территорий — ничто это не было забыто. И все же при Литвинове русская политика была направлена на поиски безопасности посредством Лиги Наций и союза с Западом. Мюнхен был шоком892, но все же Россия выдвинула 16 апреля 1939 года предложение о союзе с Британией и Францией. Это был последний шанс Литвинова, но это был и последний шанс Запада»893.

«Смещение Литвинова означало конец целой эпохи. Оно означало отказ Кремля от всякой веры в пакт безопасности с западными державами и возможность создания Восточного фронта против Германии», — считал У Черчилль894. Однако точка в этом вопросе еще не была поставлена, на смену «прозападному идеализму» Литвинова была поставлена «реалполитик» Молотова.

ЛИТВИНОВ

Влияние Литвинова на советскую внешнюю политику до сих пор вызывает споры. Особенно остро этот вопрос поднимается в работах последних лет в среде левых ревизионистов50. По мнению левых ревизионистов германофобские настроения и личностные мотивы Литвинова сделали невозможным заключение прочного советско-германского, антианглосаксонского союза. Только в этом случае мировой войны, по их мнению, можно было избежать.

В подтверждение своих выводов левые ревизионисты приводят многочисленные факты. И не только они. Односторонняя приверженность СССР коллективной безопасности с откровенно враждебно настроенными в отношении к СССР Англией и Францией вызывала недоумение многих исследователей. Так например, человек, весьма далекий от ревизионизма, М. Карлей пишет:«Принимая во внимание эту англо-французскую предвзятость и недоброжелательство — о которых были прекрасно осведомлены Литвинов и его послы, может показаться даже удивительным, как долго Советское правительство не отказывалось от мысли наладить механизм коллективной безопасности. Можно предположить, что только неприкрытая враждебность Гитлера удерживала Советский Союз от поисков альтернативной линии поведения. Но, как указывал британский посол Чилстон, у советского правительства просто не было возможности вести себя иначе, поэтому оно так и держалось за коллективную безопасность, насколько бы неэффективной она ни оказывалась»895.

На деле отношение Лондона и Парижа к Советскому Союзу были еще более враждебны, чем Берлина.

Веймарская республика, а затем Гитлер, несмотря на антисоветскую риторику, пускай и вынужденно, но поддерживали с Советской Россией режим экономического благоприятствования, они давали СССР кредиты, ни того ни другого никогда не делали ни Англия, ни Франция, ни США. Политика последних ничем не отличалась от настоящей Холодной войны.

Весьма наглядную картину, отражающую настроения правящих кругов Запада, рисуют дневниковые записи посла У. Додда: русский посол «весьма приятный и умный человек, но коммунист. В Берлине его игнорируют почти все дипломаты…»896. «Бедный русский, вероятно, самая светлая голова среди здешних дипломатов, был почти в полном одиночестве…»897, «я посетил советского посла в его великолепном особняке, значительно большем, чем итальянский. Но в его кабинет меня провел один только дворецкий, в то время как другие посольства имеют по нескольку слуг. Он ничем не показал, что жаждет получить чаевые, — это единственное место в Берлине, где вам не надо давать полмарки или целую марку при каждом визите…»898. Советский посол — «безукоризненный джентльмен во всех отношениях: в манерах, одежде, поведении; даже французский посол не может превзойти его. Хотя, как сообщают, русские должностные лица обедают на кухне вместе с прислугой и весьма просты во всех отношениях в частной жизни, дипломатический этикет соблюдался… со всей строгостью…»899, «я пошел повидаться с советским послом, которого все так избегают, что его лишь изредка можно встретить на официальных обедах или завтраках»900. «Русский посол был спокоен и невозмутим, невзирая на то что его страну поносят здесь каждодневно»90'.

Вы «можете быть удивлены, — пишет М. Карлей, — тем, что в течение межвоенных лет советская внешняя политика была прагматичной и созидательной. Комиссариат иностранных дел… управлялся талантливыми, тонкими… дипломатами… Они добивались падения изоляции Советского Союза от Запада путем торговых и партнерских, если не дружеских, политических взаимоотношений. «Принимайте нас такими, какие мы есть, — говорили советские дипломаты, — и мы примем вас такими, какие Вы». Западные силы, в особенности, Великобритания, Франция и Соединенные Штаты Америки, не были готовы к договору с Советским Союзом на таких условиях»902.

Ярко выраженная антигерманская, проанглосаксонская политика Литвинова противопоставляется левыми ревизионистами политике Молотова, который никогда не отказывался от идеи нормализации отношений с Германией. Эти различия отчасти можно объяснить тем, что Молотов рассуждал о проблеме больше в теоретическом плане, Литвинов же стоял на переднем крае борьбы, что неизбежно должно было отложиться и радикализовать его политику. Время закрепляло эти тенденции, заводя ее в тупик. По мнению М. Карлея, «документы, опубликованные в Советском Союзе, все же создают впечатление, что Литвинов до конца был приверженцем переговоров и компромисса с нестоящими никакого доверия правительствами Франции и Британии. Но Сталин, видимо, в конце концов потерял терпение и сделал ставку на непримиримость Молотова»903.

Пакт Молотова — Риббентропа возвращал страны на исходные рубежи к договору о нейтралитете, заключенному между СССР и Германией в апреле 1926 г., о чем говорилось в преамбуле пакта. В отношении Литвинова и его команды советское руководство сделало соответствующие оргвыводы. На них 31 августа 1939 г. указывал В. Молотов в выступлении перед Верховным Советом СССР: «Надо признать, что и в нашей стране были некоторые близорукие люди, которые, увлекшись упрощенной антифашистской агитацией, забывали об этой провокаторской работе наших врагов…»904. Сам Литвинов не пострадал, но многие дипломаты, его ближайшие сотрудники, были репрессированы,

как троцкисты, стремящиеся торпедировать нормализацию советско-германских отношений в интересах «мировой революции». Примеры этих процессов, в частности над Бессоновым, можно найти в описаниях Л. Фейхтвангера905.

Можно сколь угодно долго морализовать по этому поводу и обвинять Сталина в жестокости, но разве не сами «демократические» английские и французские правящие круги совершенно сознательно сорвали все попытки советской дипломатии предотвратить войну? Какие бы мотивы за этим не стояли. Ведь ставки были невероятно высоки — десятки миллионов человеческих жизней.

По мнению У. Ширера, перелом в политике Советского правительства произошел 19 марта 1939 г., когда Галифакс отклонил предложение И. Майского о созыве мирной конференции, поскольку в настоящий момент все министры его кабинета заняты. «Очевидно, что желания вести дальнейшие переговоры с Англией после такого отказа у русских поубавилось. Позднее Майский говорил, что непринятие русских предложений было расценено как очередной сокрушительный удар по политике коллективной безопасности и что это решило судьбу Литвинова»906. «Непосредственной причиной отставки, — считал Пайяр, — послужило последнее заявление Галифакса Майскому (от 29 апреля) о том, что британское правительство опять готово предложить Советам лишь декларацию об односторонних гарантиях, не принимая в расчет литвиновского проекта о трехстороннем альянсе»907.