Затерянный остров - Джон Пристли

Он вернулся поближе к танцующим и, облокотившись на поручень, снова устремил взгляд вдаль. Музыка смолкла, ночь вдруг стала непроницаемой. Уильям, не оборачиваясь, продолжал угрюмо смотреть на горизонт.

— Хеллоу, Билл! Я думала, ты ушел в бар.

Увязавшийся за Терри Роджерс нерешительно следовал чуть позади. В светло-голубом слегка мерцающем вечернем платье, которого Уильям прежде не видел, Терри выглядела очаровательно. Уильям окинул ее взглядом и отвернулся. Он знал, что ведет себя по-дурацки, но ничего не мог с собой поделать.

— Да, я пошел в бар, — ответил он сдавленно. — Но это было давно.

— Так давай сходим еще, — жизнерадостно предложила Терри. — Самое время.

— Не испытываю желанию. Но если тебе угодно…

— Что такое? Откуда вдруг апатия?

— Там слишком шумно. — Уильям нахохлился. — Толпа меня угнетает. Хочу побыть в тишине для разнообразия.

Терри облокотилась на поручень рядом с ним.

— Билл, ты просишь меня уйти?

— Нет, — замялся он. — Конечно, нет.

— А похоже. Наверное, правда, пойду. Мистер Роджерс хотел угостить меня большим коктейлем.

— И правильно, — не смог скрыть горечь Уильям. Вот остолоп. Сорок лет, а ведет себя будто обиженный мальчишка. — Ты заслужила.

— Вот как! — Терри отодвинулась, словно собиралась развернуться и уйти. Но потом, рассмеявшись, ухватила его под руку и потащила прочь. — Что с тобой сегодня такое, Билл?

— Ничего.

— А по-моему — я просто уверена, — ты ревнуешь к мистеру Роджерсу.

Уильям промолчал.

— Давай здесь постоим. — Они остановились в неосвещенном углу, опираясь на поручень. Ночь окутала их, словно мягчайший плед. На небе мерцали звезды. Знакомые созвездия вели странную игру, смещаясь с привычных мест и переворачиваясь вверх тормашками. Каких-нибудь два дня, и «Марукаи» пересечет экватор. Удивительно.

— Если ты и впрямь ревнуешь к мистеру Роджерсу, Билл, то ты спятил.

— Наверное, спятил.

— Ты? Да не может быть, мистер Уильям Дерсли из Бантингема, Суффолк, Англия! Ни за что. — Терри посерьезнела. — С тобой все в порядке, Билл, на самом-то деле? Жара кого хочешь доконает, если ты к ней не привык.

— Жара на меня не действует. Разве что сплю плохо. Просыпаюсь среди ночи, иногда просто лежу без сна в темноте, между сегодня и завтра, будто над бездной, и это очень угнетает. Кажется, что все пропало. Тебе такое вряд ли знакомо.

— Еще как знакомо.

— Никогда бы не подумал.

— Сразу видно, какого вы обо мне мнения, мистер Дерсли. Нет, у меня тоже случаются приступы глубочайшего уныния — когда я задумываюсь о жизни. Девушкам нельзя задумываться о жизни, вот что.

Уильям был поражен. От себя он еще мог ожидать таких слов, но от Терри… В любых других устах они бы его, пожалуй, разочаровали, потому что чужой пессимизм всегда отдает инфантильностью. Упиваться подобными настроениями абсурдно.

— Вот это, — Терри обвела рукой звездное небо, — совсем другое дело. Я готова стоять здесь часами — да, совсем одна, просто глазеть и думать о разном, чувствовать себя песчинкой в огромном мире и предаваться прекрасной печали. Это же так чудесно, Билл. Я люблю строить из себя непробиваемую, но на самом деле я сентиментальна, как поздравительная открытка. Ты, насколько я понимаю, тоже. Правда, Билл?

Билл согласился.

— Как и все милейшие люди, — протянула Терри. — А в наше время нужна жесткость, особенно девушке, иначе тебя растопчут коваными сапогами. Хотя в конечном итоге женщину все равно растопчут.

— Почему ты так решила? — Уильям не переубеждал, всего лишь любопытствовал. — Ты вроде бы неплохо живешь. Если на то пошло — я не жалуюсь, заметь, — тебе живется гораздо лучше, чем мне. До последнего времени у меня не было ни малейшей возможности заняться по-настоящему захватывающим делом. Сначала война, потом кончина отца с матерью — а семейный бизнес нужно продолжать. И ты отодвигаешь свои интересы на потом — на год-другой, затем еще на пару лет, и вот половина жизни уже позади, причем лучшая половина. Если бы не случайное появление моего дядюшки в нужный момент, я до сих пор вязнул бы в этой трясине.

— Да, Билл, помню. Хотя твои попытки выставить себя стариком немного утомляют. Должно быть, это вредная английская привычка. У калифорнийцев все наоборот, особенно при девушке и в такую ночь. Видел бы ты некоторых наших «мальчиков» — такие мне сказки рассказывали, не передать, а ведь им лет по пятьдесят пять — шестьдесят, все сморщенные, ужас.

Вместо того чтобы утешить, слова Терри только задели. Но Уильям промолчал.

— А что ты имел в виду, говоря, что мне хорошо живется?

— Ты не испытываешь недостатка в друзьях, — начал рассудительно перечислять Уильям. — И поклонниках. Тебя все любят. Ты молодая, сильная, цветущая…

— Продолжай, Билл, — рассмеялась Терри. — Давай начистоту.

— И хороша собой, — закончил Уильям с серьезным видом.

— Вот так, как ты сейчас сказал, тихо и просто, мне комплиментов еще никто не говорил, — восхитилась Терри. — Если это не экспромт, ты хорошо подготовился.

— Я ничего не готовил. Тут нечего готовить. Я всего лишь пытаюсь объяснить, почему тебе хорошо живется, Терри. Ты хорошенькая — и знаешь это, и должна этому радоваться. Боевого духа у тебя хоть отбавляй, значит, всегда найдешь занятие по душе: задумала — сделала. Захотела побывать в Южных морях — и вот ты на пароходе. Готов спорить, ты не терзалась и десятой долей моих сомнений. Возможно, потому что ты американка. Наверное, в мире всегда должна быть нация, которая следует велению души. Сто лет назад это были англичане. Они шли куда хотели, не оглядываясь на остальных. Теперь их сменили американцы, а лет через двадцать — тридцать, возможно, сменят русские или китайцы. Но суть одна.

— При таком раскладе мне действительно грех жаловаться — не жизнь, а мед. Но я имела в виду немного другое. То, что происходит у меня в голове. Видимо, девушек это больше волнует, чем мужчин.

— Вряд ли, — не согласился Уильям.

Терри продела руку под его локоть, и их пальцы сплелись. Уильям замер, окутанный ласковым, слегка соленым дыханием ночи. Взгляд его уткнулся в ямочку на щеке Терри, по-прежнему смотрящей вдаль.

— Я недавно пережила трудные времена, Билл, — проговорила она тихо, не поворачивая головы. — Не первые, однако самые худшие. Я влюбилась в одного человека, и он полюбил меня — но он был женат. Ничего сверхъестественного и ничего хорошего. Мы не могли быть вместе, и расстаться не могли. Три раза мы уезжали вдвоем, не навсегда, просто посмотреть, что выйдет. Выходило ужасно, с каждым разом все хуже. Я чувствовала, как он разрывается надвое, я читала ненависть в его глазах и ненавидела его в ответ, а иногда ненавидела себя. Мы говорили обидные слова. Даже сбегая, мы продолжали причинять друг другу боль. Почему мы всегда раним себя, Билл? В общем, нужно было как-то заканчивать, нельзя разрываться надвое бесконечно. Я сказала, что не буду больше с ним видеться. Он перевелся на Восток — в Филадельфию, кажется, — и пропал. Я ничего не знала, до тех пор пока не сломалась и меня не потянуло к нему снова. Вот тогда я и обнаружила, что он уехал. За это я себя тоже ненавидела. Слабость — это страшно, однако еще страшнее — напрасная слабость, если ты понимаешь, о чем я. Мне нужно было выкарабкиваться. Видел бы ты меня тогда — какой там боевой дух… Внутри пустота, пепелище. Иногда казалось, что сердце останавливается. Вот что я имела в виду, говоря о женщинах. Ни один мужчина не стоит такой боли. — Она замолчала.