Затерянный остров - Джон Пристли

Далее среди пассажиров-англичан числилась мисс Сеттл — энергичная старая дева лет шестидесяти, снующая от человека к человеку, от группки к группке, склевывая крупицы сведений и сплетен, словно курица зерно. Как и большинство плывущих на «Марукаи», она следовала в Новую Зеландию. Затем шел мистер Бутройд — рослый, дородный скандинав, напоминавший Уильяму мистера Рамсботтома, только не такого шумного и необъятного. Любимым его занятием было наблюдать с добродушной усмешкой за остальными, и каждый из пассажиров по несколько раз на дню, обернувшись, утыкался взглядом в его круглое, как картофелина, лицо. Был там и еще один английский бизнесмен средних лет, фамилия которого постоянно ускользала из памяти Уильяма. Он помнил только, что человек этот живет где-то в Южном Норвуде. Это был достаточно неприметный персонаж, настолько вежливый, что с ним оказалось совершенно невозможно беседовать — он моментально соглашался с каждым вашим словом, обрекая вас на бесконечные поиски новых и новых реплик. Однако в качестве четвертого в бридже он был незаменим.

Далее шли несколько симпатичных безобидных новозеландцев, не доставлявших никому никаких хлопот, в отличие от своих соседей, австралийцев. Австралийцем был и самый неприятный Уильяму пассажир — Роджерс, инженер из Сиднея, высокий, загорелый, спортивный молодчик лет тридцати, недурной наружности, но с какими-то лисьими повадками и прищуром. Как и большинство сиднейцев, он отлично плавал и не упускал случая продемонстрировать в бассейне свое мастерство и загорелый мускулистый торс. Мистер Роджерс не знал устали, его громкий голос с режущим слух сиднейским акцентом раздавался повсюду. Уильям не выносил его, с самого начала классифицировав как первостатейного фанфарона, однако имелась еще одна тайная причина. Роджерс, типичный дамский угодник, сразу окружил Терри вниманием, а она, к неудовольствию Уильяма, не спешила разглядеть в нем хлыща. Иными словами, Уильям ревновал.

Австралийкой была и миссис Матерсон, тучная женщина с заученной улыбкой приверженки христианской науки и тяжелым взглядом, а также ее молодая подруга мисс Страуд — длинноносая и узкогубая, акцентом перещеголявшая даже Роджерса. Обе дамы были отчаянными сплетницами, и Уильям, стремительно проникавшийся неприязнью к Австралии, невзлюбил обеих.

Среди представителей колоний выделялся еще таинственный невеселый канадец по фамилии Форест, почти не вылезавший из курительной, где потягивал джин. При всей его молчаливости было в нем что-то театральное — словно ему запала в душу какая-то пьеса из тропической жизни, и теперь он изо всех сил вживается в роль бесшабашного кутилы, не просыхающего от джина.

Тягаться с Форестом по времени, проводимому в курительной, могли только Бурлекеры и Стоки — две довольно молодые супружеские пары со Среднего Запада. Мужья походили друг на друга, словно братья, — горластые увальни, душа нараспашку, тогда как жены у них, напротив, были миниатюрные и какие-то плотно сбитые, словно слепленные из более крутого теста, чем остальные, да еще покрытые эмалью и лаком в десять слоев. Временами вся четверка спускалась в ресторан, могла наскоро переброситься кольцами на палубе, но большей частью посиживала в курительной, наслаждаясь свободой от сухого закона, заказывая и поглощая все, что булькало, к растущему отчаянию долговязого пожилого стюарда, который, кажется, опасался свести их в могилу раньше срока. Ничем выдающимся ни Бурлекеры, ни Стоки не отличались, заботясь только об одном — собрать вокруг побольше веселящегося и пьющего народа. При этом предпочтение они отдавали американцам, чем и заслужили неодобрение Уильяма, поскольку постоянно зазывали Терри, а когда она соглашалась — временами, перед Уильямом вставала печальная альтернатива искать себе другое занятие или вливаться в шумную компанию не знающих меры в питье.

Иногда к этой же когорте присоединялась миссис Киндерфилд — еще одна уроженка Среднего Запада из окололитературных кругов. Она — уже не первый раз — ехала на Таити отдыхать. Высокая, сутулая, очкастая, с несколько смазанным нечетким профилем, она могла пускаться в задушевные беседы с каждым входящим, а могла просидеть полдня и полночи с Бурлекерами и Стоками, не отставая ни на бокал и то и дело закатываясь визгливым смехом. Захаживал в курительную и еще один американец, который, впрочем, от шумной компании держался в стороне, — невысокий замкнутый тип по фамилии Джабб, откуда-то из киноиндустрии. Он бессменно носил один и тот же потрепанный костюм и производил впечатление самого неудачливого человека на земле. В два счета перепив всех собравшихся, он тихо удалялся, чуть мрачнее, чем приходил.

Разумеется, за пределами этого круга имелся более обширный расплывчатый круг безымянных лиц. В него входила монументальная американка, всегда садившаяся в шезлонг поодаль от остальных, богатая (по слухам) и постоянно донимающая помощников капитана жалобами; болезненный типчик, появлявшийся и исчезавший, словно призрак, и несколько французов, следующих на Таити. Самым заметным из них был пожилой мужчина в черном берете, без устали наматывающий круги по палубе. Мистер Бурлекер прозвал его «мсье» — что думал о мистере Бурлекере пожилой француз, история умалчивает.

Завершал список мистер Уильям Эрнест Тифман из Цинциннати, Огайо, не принадлежавший к кругу безликих. Мистер Тифман резко выделялся из всех пассажиров «Марукаи» и в первой половине рейса невольно помог растопить лед, неизменно оставляя позади себя шлейф оживленных разговоров. Это уже под конец плавания, когда все всё про всех знали, палуба пустела при его появлении. Терри обнаружила его первой — он тоже не мог пройти мимо красивых глаз, — сразу же поделилась им с Уильямом, и вскоре они дивились на него уже вдвоем. Смотреть, впрочем, было особенно не на что: полноватый коротышка лет пятидесяти, обозревающий мир через толстые очки в роговой оправе. В биографии его тоже ничего примечательного не значилось: родился на Среднем Западе, в бедной семье выходцев откуда-то из Центральной Европы, после долгих мытарств наконец открыл свое дело, занявшись оптовой торговлей мясом. Незаурядность мистера Тифмана состояла в его подходе к путешествиям. Всю жизнь просидев дома, он вдруг — пять лет назад — решил повидать мир и с этой целью принялся собирать справочники, путеводители и туристические брошюры, сделавшись в итоге владельцем внушительной коллекции, охватывающей все мало-мальски привлекательные для путешественника места. «Да, сэр, — заявлял он с гордостью, — у меня, наверное, самая полная туристическая библиотека во всех Штатах». Но это было лишь начало. Перелопатив свою библиотеку, он принялся составлять маршрут, позволяющий объехать мир, не пропуская ни одной стоящей внимания достопримечательности. Мистер Тифман намеревался заткнуть за пояс все туристические агентства — и ему это удалось. Спустя четыре года кропотливого труда он стал обладателем «Великого путеводителя», подробно расписывающего все передвижения на год вперед и занятие на каждый час каждого дня, за исключением периодов вынужденного безделья вроде подобного морского перехода. Путеводитель представлял собой увесистый томик, который мистер Тифман таскал с собой и с гордостью всем демонстрировал, называя «маршрутником». Кроме этого маршрутника, он не читал ничего и никогда с ним не расставался. «Вот, — возвещал он при знакомстве, — это мой маршрутник. Тут весь мой маршрут. А ваш где?» Мистер Тифман несказанно изумлялся — раздуваясь от гордости и округляя глаза от ужаса, — когда узнавал, что окружающие его путешественники имеют самое смутное представление о маршрутах и передвигаются по миру без малейшего намека на график. Очень скоро весь «Марукаи» развлекался тем, что задавал мистеру Тифману провокационные вопросы по маршруту, выявляя удивительные подробности туристического дела.