Опаленные войной - Богдан Сушинский

Нет, на месте германского офицера он, наоборот, сделал бы все возможное, чтобы поскорее выманить гарнизон на поверхность и тем самым обезвредить дот. Рассредоточить своих солдат, создать у русских иллюзию, что осуществить прорыв несложно… Впрочем, может, фашисты так и поступят: выпустят его бойцов из кольца, чтобы расстрелять где-нибудь на верхней террасе?

— «Беркут»?

— Слушаю, слушаю тебя, лейтенант. — Хотя Петрунь передал ему трубку молча, Громов сразу узнал голос Родована. И даже обрадовался ему. В суете этого дня Андрей не часто вспоминал о нем. Правда, они перебросились несколькими словами, но звонил все же не он, Громов, а комендант «Сокола». — Так что ты решил? Будешь прорываться?

— Да, часть гарнизона уйдет. А когда ты выходишь?

— В два ночи. Фашисты близко. Они смяли троих последних бойцов моего прикрытия и буквально облепили дот.

— Слушай меня. Выходи в час. Без десяти час мои пушки накроют твой дот. Считай: будет десять снарядов. Сам в это время тоже бей их, чем только можешь. То есть прорываться следует одновременно. Сколько вас там осталось?

— Семеро. Да еще пятеро раненых. Раненые уйти не смогут. Они вызвались прикрывать отход, оставаясь в доте. Иного решения не существует.

— Пожалуй, да… Мой тебе совет: прорывайся к Днестру.

— Что, к Днестру? Какой смысл?

— Мои пушки смогут проложить тебе путь вниз до самой реки. А до верхнего карниза я не дотянусь. Сектор обстрела не позволяет. К тому же путь наверх у тебя слишком крут. А главное, фашисты не ждут, что ты пойдешь к Днестру. Ты свалишься со своей кручи прямо им на головы. И попытайся уйти вплавь, к тому берегу. В воде преследовать они не станут. А там — исходя из ситуации: может, лодка, может, бревно… Ребята твои наверняка из местных, плавать умеют.

— Некоторые — да.

— Вот и пробуй.

— А ведь я родом с того берега, из Молдавии.

— Значит, сам бог велел.

Они помолчали. И молчание это было тягостным.

— Честно говоря, никакой надежды пробиться к берегу у меня нет, — прервал его Родован. — Никакой.

— Только не надо заранее обрекать себя.

— Это я реально, лейтенант.

— Тогда зачем зря рисковать? Посиди еще пару суток, поиграй им на нервах. А потом уже попытаешься вырваться. Долго держать здесь такую уйму солдат командование им не позволит. Нечего отсиживаться в тылу, возле нескольких обреченных дотов.

— Понял, «Беркут». Дельный совет. Я подумаю.

41

После двенадцати ночи, словно предчувствуя, что через несколько минут гарнизон начнет вылазку, гитлеровцы вдруг ударили по доту из нескольких орудий и минометов. Кроме того, непрерывно подсвечивая себе ракетами, они вели прицельный огонь по амбразурам из пулеметов и доброй сотни карабинов.

Чтобы избежать потерь, Громов приказал закрыть амбразуры заслонками, оставив только одну — для пулемета, прикрывавшего вход. По сторонам ее, прячась за стены, притаились Абдулаев и Гранишин. Расчет оказался точным. Во время небольшого затишья несколько вермахтовцев попытались подкрасться к входной двери и к амбразурам, чтобы забросать их гранатами. Но, очевидно, офицер, пославший их, еще не понял, что имеет дело не с обычным полевым дотом, наспех построенным где-нибудь на передовой, и что противопехотными гранатами здесь ничего не сделаешь. К тому же Абдулаев снайперски поражал почти каждого, кто попадался ему на мушку.

Прекратив стрельбу, фашисты еще интенсивнее начали освещать местность ракетами, наверное, решив, что именно сейчас гарнизон начнет выходить из подземелья. Но вместо этого, используя «иллюминацию», орудия и пулеметы «Беркута», дружно ударили по южному флангу.

Громов посмотрел на часы. Без десяти час.

Вся группа прорыва уже собралась у входа и, увешанная гранатами, ждала сигнала командира. Ждала его, замерев у пулеметов и орудий, и группа прикрытия: Конашев, Коренко, Газарян, Абдулаев.

Первыми из дота вышли Крамарчук и Громов. В окопе их уже ждали перебежавшие сюда с пулеметами два бойца из группы сержанта Степанюка. В последний момент к ним вдруг присоединился Ивановский, заявив при этом, что после прорыва твердо намерен вернуться в дот.

«Причесав» немцев несколькими очередями, они оставили пулемет и поползли вслед за Крамарчуком. Лейтенант обратил внимание, как хладнокровно вел себя Крамарчук перед этой вылазкой, как спокойно готовился к ней и как потом, зажав нож в зубах, тихо исчез в темноте. Готовясь к операции, сержант сам вызвался пойти первым, объяснив, что в армии, на действительной, четыре месяца проучился в школе полковых разведчиков и даже подавал там всяческие надежды, но потом был изгнан оттуда, как он выразился, в связи с его «сердечно-амурной неустойчивостью».

Тогда лейтенант подумал, что про «школу разведчиков» Крамарчук просто-напросто приврал, чтобы командир не вздумал оспаривать его право пойти первым. Однако сейчас понял, что кое-какими навыками тот действительно владеет.

Ну а последним, успев передать оставленный пулемет кому-то из бойцов, пополз в ночь Петрунь.

Крамарчук продвигался медленно, пытаясь бесшумно достичь позиций врага, в то время как следовавшие за ним на некотором расстоянии лейтенант и бойцы, наоборот, открыли пальбу, вызывая на себя огонь тех фашистов, что засели на верхнем ярусе.

Небо было затянуто черными с сероватым отливом тучами. Моросил мелкий, по-осеннему холодный дождик, и поскольку видимость была почти нулевая, и те и другие стреляли, ориентируясь по выстрелам, по едва уловимым звукам, шорохам, по искаженным ночной теменью силуэтам, а чаще всего — наугад. Прикрывая этот лжепрорыв, Громов и Петрунь залегли в небольшой воронке, и вскоре слева от реки к ним начали подползать немцы. Ситуация становилась критичной. Нужно было отходить. Какое-то время Громов еще мог видеть, как, то замирая, то вновь оживая, отползали от них по пологому скату долины Ивановский и пулеметчики группы Степанюка. Но куда исчез Крамарчук — это оставалось для него загадкой. А значит, отходить нужно было без него.

— Так, может, мы тоже прорвемся, а, лейтенант?! — почти прокричал Петрунь, когда лейтенант приказал ему отходить к доту. — Они ведь уже прошли! Наши уже там!..

— Отходи, потом прикроешь меня, — будто и не слышал его Громов. И, бросив гранату за ближайший валун, выбрался из воронки вслед за Петрунем.

— Может, все-таки попробуем, а, лейтенант?

— Хорошо, пробуй. Я прикрою.

Но ударивший с верхней террасы пулемет на какое-то время прижал их обоих к земле, заставив буквально врасти в едва заметную ложбинку.

— А вы? — спросил боец, когда пулеметчики начали короткими очередями прощупывать пространство уже далеко впереди лейтенанта.

— Как же я оставлю дот? На кого? Иди, наши действительно прошли.

— Нет, сам я не пойду. Без вас — нет, — нервно затараторил связист. — Вот если вместе.

— Тогда к доту! — перебил его лейтенант. — Быстро! Основная группа, видно, напоролась.

В ту же минуту они услышали, как впереди вскрикнул кто-то из двоих пулеметчиков Степанюка. Потом крик повторился, но уже сильнее и отчаяннее.

— Все! — донеслось до них. — Прощай! Прикрою!..

И фашистский пулеметчик, и те, что наседали со стороны реки, сразу же начали стрелять на крик. Только это и помогло Громову и Петруню выйти из зоны огня.

Первый разорвавшийся между рекой и «Беркутом» снаряд, очевидно, поверг фашистов в изумление. Они не могли понять, откуда бьет это орудие, откуда оно вообще могло взяться. После разрыва кто-то даже закричал по-немецки: «Прекратить огонь, здесь свои!», полагая, что стреляют немецкие или румынские артиллеристы. Но орудие продолжало обстрел. Следующие снаряды легли уже на гребне, вызвав панику среди тех немецких солдат, которые отрезали путь прорывавшимся к лесу.

Однако эти пять выстрелов, сделанных орудием Шелуденко, уже не могли спасти ситуацию, сложившуюся на склоне. На верхней террасе и в долине почти одновременно взревело несколько моторов, и лучи мотоциклетных фар начали шарить по склону, высвечивая движение прорывающихся. К тому же в небо взвилось сразу несколько осветительных ракет. Метким выстрелом Газаряну удалось уничтожить один мотоцикл, вновь ожили два пулемета «Беркута», но против заслонов, выставленных фашистами на верхней террасе, они были бессильны.

— Назад! Отходить! — скомандовал Громов, уже находясь в окопе. — Всем отходить! Мы прикроем!

Но и сам он уже понимал, что подал эту команду слишком поздно.

Около второго часа ночи в дот приполз последний, кто сумел вернуться, — это был легко раненный в ногу боец группы Степанюка ефрейтор Загойный.

— Там еще кто-то отстреливается, сержант, — сообщил он Степанюку, когда тот вместе с Громовым подхватил его и втащил в окоп.

— Слышим, — ответил лейтенант. — Но кто это может быть?