Опаленные войной - Богдан Сушинский

— Вы — мужественный боец, красноармеец Коренко. Самое сложное при прорыве — решить, как поступать с ранеными, — молвил комендант. — И то, что сами вы и ваши товарищи, раненые, предложили свой вариант прорыва… Такое не забывается. От лица службы, Коренко… Каравайный, ваше решение?

— Как все, как будет приказано.

— Петрунь?

— С вами, товарищ лейтенант. Как вы, так и я.

— Санинструктор Кристич.

— С ранеными. Куда мне без них?

— Ну что ж, спасибо за искренность, — задумчиво произнес Громов, когда высказались все до одного. — Независимо от того, какое решение каждый из вас принял, мое мнение о вас не изменилось, все вы — храбрые бойцы, и это очевидно. Перед построением я беседовал с комбатом. Майор Шелуденко со своим гарнизоном решил давать бой фашистам, не покидая дота. Возможно, он мыслит так же, как сержант Крамарчук: долго держать здесь войска немцам не резон.

— Чего же сразу не сказал об этом? — удивился старшина.

— Не хотел. Теперь каждый гарнизон сам решает свою судьбу.

— А как соседние доты? — несмело поинтересовался Гранишин.

— Соседние? Там дела обстоят не лучше, чем у нас. Остатки гарнизона Родована, что южнее нашего «Беркута», ночью будут прорываться из окружения. Это уже решено. Гарнизон дота, что севернее нас, — их осталось там всего четверо — вынужден вести бой до конца. Прорываться у них уже нет ни сил, ни возможности. Группа прикрытия сержанта Степанюка тоже решила прорываться. Вот так. Теперь вам ясна вся картина нашего участка фронта.

Громов ожидал новых вопросов. Но строй молчал. Долго и угрюмо. Даже две короткие пулеметные очереди, вспахавшие бруствер у дота, не нарушили этого молчания.

— Ладно, — заговорил Громов, признаваясь самому себе, что окончательного решения принять так и не сумел. Хотя помнил армейский завет отца: «Никогда не тяни с решением. Солдаты всегда должны быть убеждены, что их командир знает выход из ситуации, что он поддержит и спасет».

— Договариваемся так: думают все. Решение примем через полчаса. А сейчас командиров отделений и вас, Ивановский, прошу зайти ко мне. Все остальные — по своим местам. Задача одна: прицельный огонь по врагу, по любой реальной цели.

39

Как только они собрались в командном отсеке, позвонил Шелуденко.

— Не могу дождаться твоего решения, лейтенант. Извини…

Громов обвел взглядом собравшихся. Говорить командиру батальона, что ни на что конкретное они не решились, так что пусть позвонит позже, было бы неэтично. Но, может, это и к лучшему, что суть будущего приказа младшие командиры узнают из его доклада майору.

— Выход, товарищ майор, вижу один: одна часть гарнизона прорывается, другая — прикрывает прорыв и остается в доте, чтобы сражаться до последней возможности. Более подробный план изложу через несколько минут.

— Но почему прорывается только часть? Почему так получилось, Громов? Что, в гарнизоне разлад?

— Никак нет, товарищ майор. Дело не в разладе. Гарнизон свою задачу выполнил, а дальше… Дальше или идут на прорыв, или остаются в доте только добровольцы. Я не хочу, чтобы люди чувствовали себя заживо мною похороненными здесь, в казематах, или смертниками там, наверху. Это их выбор.

— Да, конечно… — согласился Шелуденко, немного помолчав. — Если есть возможность выбора и хоть какой-нибудь шанс на прорыв — тогда решение, конечно, правильное.

— В случае провала вылазки, часть людей мы сумеем сохранить.

— По-армейски, — вновь признал Шелуденко. — Сообщишь, когда начнете операцию, я ударю из своего оставшегося орудия, отвлеку их. Местность возле «Беркута» у меня пристреляна. Да, людей ты поведешь?

— Только для того, чтобы помочь прорваться. Потом попытаюсь вернуться в дот.

Комбат натужно прокашлялся, прохрипел в трубку что-то невнятное и прервал разговор.

Уже по сказанному лейтенантом в беседе с комбатом все поняли, что гарнизону придется разделиться. И для всех их это было неожиданностью, поскольку все трое считали, что лейтенант или попытается всех, за исключением раненых, увести из дота, или же всем прикажет остаться.

— Ну вот, решение мое вы слышали, — проговорил Громов, положив трубку. Звонок Шелуденко действительно оказался очень кстати. Он избавлял его от долгих объяснений и споров. — Остается согласовать детали. Прорываться будем со стороны артиллерийской точки. Группа сержанта Степанюка спровоцирует на этом участке перестрелку. Мы ударим беглым огнем из орудий и поддержим пулеметами. А потом резко перенесем огонь на северную часть, где я вместе с тремя добровольцами буду имитировать прорыв. Если это удастся, большая часть засевших на верхней террасе немцев перейдет на северную часть, и это облегчит прорыв с юга и выход наверх, к лесу. Мы же вернемся к доту и начнем отвлекать огонь гитлеровцев на себя. В это же время орудие Шелуденко будет долбить немцев, засевших со стороны реки.

— Приемлемо, приемлемо… — ворчливо похвалил старшина. — Лично я приказал бы так: вырвемся из дота, а там видно будет.

— Я так приказывать не могу.

— Вижу. Потому и одобряю.

— Группу прорыва возглавляют Дзюбач и Назаренко. Старшина, возьмете троих бойцов и пойдете первым. Назаренко поведет основную группу. Сержант Степанюк со своими бойцами будет прикрывать ваш отход. Санинструктора возьмете с собой. Операцию начнем в час ночи. Взаимодействие с группой Степанюка и пушкарями Шелуденко я сейчас налажу. Вопросы?

На какое-то время в отсеке воцарилось молчание. Все понимали, что в эту минуту решается судьба большинства бойцов гарнизона, а возможно, и судьба самого дота.

— Кто же все-таки останется в «Беркуте»? — спросил Дзюбач, не отрывая взгляда от едва освещенного тусклым светом лампочки запыленного пола.

Громов вырвал из блокнота листик, подсунул его старшине, сверху положил карандаш.

— Составим список. Пишите, старшина: «19 июля 1941 года. Приказ. Выполнив свою задачу, часть гарнизона оставляет дот и идет на прорыв». Написали? Дальше: «В доте остаются: Громов, Крамарчук, Ивановский, Газарян, Конашев, Абдулаев, Коржевский, Петрунь и трое раненых: Коренко, Роменюк, Симчук».

— Я думаю, Конашеву нужно идти с группой прорыва, — вдруг сказал Крамарчук. — Он, конечно, согласился остаться. Но это из солидарности, чтобы не отставать от расчета. Вы помните его страхи. Как у Сатуляка…

— Но он, кажется, переборол себя, — возразил Ивановский. — Я сам несколько раз беседовал с ним. Да и товарищ лейтенант — тоже.

— Почему же тогда он решил остаться? — слегка возмутился Дзюбач.

— Да потому что выходить из дота, под пули, еще страшнее, нежели оставаться в нем, — нахраписто объяснил Крамарчук, уже прослывший в доте знатоком солдатской психологии. — Опять же гонор, мол, умирать — так с музыкой.

— Но это он пока хорохорится. А дальше, когда нас совсем зажмут, может запаниковать.

— Тогда так, — вклинился в их диалог лейтенант. — Вы втроем еще раз поговорите с каждым в отдельности. Без меня. Пусть их не смущает присутствие коменданта. Если кто-то из раненых считает, что мы должны попытаться спасти его, унести из дота, значит, действительно попытаемся сделать это. Тут вопрос чести. Хотя его решение сразу же усложнит задачу.

40

Никогда еще за время своего пребывания в доте Громов не волновался так, как перед этой операцией. Он не верил в ее успех. С боем пробьются один или двое бойцов, остальные погибнут. Так, может, попробовать небольшими группами? В разные стороны? Несколько человек в эту ночь, остальные — в следующую, завтра?

Лейтенант внимательно осмотрел в перископ пространство вокруг «Беркута». По огонькам сигарет, вспышкам фонариков, по едва различимым теням он легко определил, что кольцо вокруг дота довольно плотное. И что сейчас, к двенадцати ночи, оно заметно сузилось и немцы лихорадочно окапываются.

Он представил себя на месте немецкого офицера, которому поручена операция «дот» (очевидно, так ее и назвали). Что бы он предпринял? Впрочем, кое-что уже предпринято: дот взят в кольцо. Предусмотрено и то, что красноармейцы будут прорываться на верхнюю террасу — там наверняка выставлен заслон, составляющий вторую линию осады.

Предвидит ли этот прусак, что русские попытаются вырваться именно сегодня? Что они продержатся сутки и попытаются уйти? А что в этом предвидении противоестественного? Продержаться, сковать врага, прикрыть отход и… спасать свои собственные души. Другим приказ и не мог быть. Хотя тот, кто отдавал его, отлично понимал, что для гарнизона он, по существу, невыполним.

Но в то же время… Зачем фашистам брать их в кольцо? Зачем держать здесь? Если бы дот был пулеметным, это еще имело бы смысл: окружить, окопаться на почтительном расстоянии, чтобы не нести потерь, и ждать. Посидят и выйдут с поднятыми руками. Но ведь дот — артиллерийско-пулеметный. И пока он будет жить, он будет держать под обстрелом дорогу, понтонную переправу у моста, большой участок берега.