В лесах Урала - Иван Арамилев

Вспоминаю книги, где рассказывается о любви, и думаю: неужто это и есть любовь?

Бардадым лягнул меня в бедро. Ушибленное место вспухло, началось воспаление. Я слег в постель. Голова горит, стены кружатся, и все проваливается в какую-то серую муть. Придя в себя, вижу в каморке Тоню. Она поправляет подушку, укрывает мои ноги старой попоной. И так досадно, что девушка забегает только украдкой, когда нет хозяина.

Дни проходят. Я начинаю поправляться. Заглядывает хозяин.

— Лежишь? На даровых харчах можно дрыхнуть. А кони стоят, убыток несу.

— Что ж делать? Видишь, вот нога…

— Превозмоги хворобу, — советует хозяин. — Парень молодой, нечего киснуть. Понатужься и встань, разомнешься как-нибудь.

Я пытаюсь подняться. Боль опять валит в постель. Хозяин уходит обиженный.

Прошу Тоню отнести Яхонтову прочитанную книгу и взять, если разрешит, новую. Девушка возвращается с двумя книгами, сияющая, оживленная.

— Николай Павлович кланяется и говорит — не нужно ли доктора? У него есть знакомый доктор. Все, говорит, бесплатно сделает, лекарства даст.

— Понравился Яхонтов?

— Ужасно, миленький. Такой обходительный, добрый.

Я хочу, чтобы Тоня почитала вслух. Она краснеет.

— Смеяться будешь. Я ведь не могу быстро.

Читать ей в самом деле трудно: спотыкается на каждой строчке, перевирает слова. Закрыв глаза, слушаю, забываю про боль. Прочитав страницу, Тоня убегает во флигель: ее ждут дела.

Через неделю, еще слабый после болезни, вожусь около санок, перетягиваю гужи. Калитка с шумом открывается, вбегает Тоня. За ней гонится высокая женщина в плисовой кацавейке, визгливо кричит:

— Шлюха! Законных мужей отбивать вздумала. Я тебе зенки выдеру.

Она хватает Тоню за воротник. Тоня отбивается. Во двор выбегают жильцы, белошвейки, обитатели соседних домов.

— С женатиком схлестнулась девчонка. Ну и ну!

Все до того непонятно, что я стою над хомутом, не могу произнести слова.

Никто еще не знает, в чем дело, но все поверили, что девушка совершила дурной поступок. Бабы волнуются. Пожилая прачка Матрена, захлебываясь, кричит женщине в кацавейке:

— Ульяна, дай ей выволочку! Взяли моду, бесстыдницы, к женатым прилабуниваться. Али порядок?

— Лупи, кроши, поддавай! — подстегивает кривой мещанин. — Бабоньки, милые, покажите, почем сотня гребешков!

Ульяна ободрилась. В цепких руках ее голубой шарф, и она рвет его на мелкие ленты.

Я кидаюсь на помощь Тоне. Прачка хватает меня жилистыми руками за карман.

— Не твое дело, парень, не суйся, когда бабы дерутся.

Наотмашь ударяю прачку по затылку. Она покачнулась. Еще две бабы наваливаются на меня, опрокидывают в снег. А женщины помогают Ульяне избивать Тоню. Слышу ее надрывный крик.

— Не стыдно вам, бабы? — кричит незнакомый старик в бобриковой поддевке. Он расталкивает баб. — Ну и народ! Расходись по домам!

Я поднимаюсь на ноги. Тоня, растрепанная, идет в мастерскую. Навстречу выплывает Елена Федоровна.

— Прочь, мерзавка! — говорит мадам. — Я не позволю пачкать имя моей мастерской.

Тоня молча шагает в подъезд.

…Елена Федоровна уволила Тоню. Я отвожу девушку в город. Тоня сидит в санках, смятая и грустная, с заплаканным лицом.

— Не виновата я, Мотя, ни в чем не виновата, — говорит она. — Я его, мужа этой дурехи, совсем не знаю. Шла по улице, он привязался, идет рядом со мной, болтает всякую чепуху, а она из переулка бросилась, как бешеная! Господи, до чего люди злые и непонятные!

Я знаю, что девушка не лжет. Думаю, как бы ей помочь, и ничего не могу придумать.

— Куда подашься?

— Место искать буду, — говорит она. — Может быть, в другую мастерскую поступлю или в прислуги. Только вот горе: везде начнут бумажку о прежней службе спрашивать, а я ничего не взяла от мадам: разве даст она хорошую рекомендацию?

Тоня обещает написать мне, когда устроится.

Прощаемся в центре города. Я остаюсь на колоде. Девушка медленно идет по тротуару, помахивая узелком. Уходит мое счастье, уходит моя радость!

— Не забывай меня, миленький!

— Не забуду!

Как стало пусто и одиноко!

Тоня снится по ночам, и днем, что бы я ни делал, мысли заполнены девушкой. Я жду от нее письма.

А она — словно в воду канула. Сколько раз я обознавался. Мелькнет где-нибудь на перекрестке голубой шарфик, срываюсь с колоды, гоню Бардадыма, заглядываю в лицо проходящей девушке.

Нет, не она…

Вечера длинные, ночи тяжелые. За окном трещит мороз. Печь в комнате испортилась и дымит. Тусклый чад поднимается к потолку. При бледном свете коптилки раскрываю полученные от Яхонтова книги. Комнатушка опять наполняется песнями, музыкой, солнцем, улыбками далеких и близких людей. Но даже книги теперь не увлекают, и только «Спартака» Джиованиоли читаю в эти дни жадно, волнуясь и плача. Легионы восставших рабов, казалось, шагают где-то совсем рядом, и в завываниях ветра под окном долго чудится шум великой битвы, звенят мечи гладиаторов, идущих на смерть.

Глава двадцатая

К хозяину заглядывает сваха — упитанная, бойкая мещанка. Ее круглое лицо покрыто сетью красных жилок, в разговоре тонкие губы брезгливо выпячиваются. Попивая из блюдца чай маленькими глотками, она закатывает глаза, хвалит невесту. Хозяин щурится.

— Что ты, какой я жених в мои-то годы?

— Не притворяйся, Агафон Петрович, ты мужчина в полном соку, — льстиво улыбается сваха. — На тебя заглядится любая. Что толку в молодых-то? Молодые ноне хлибкие. Старички вполне надежнее.

— На мои капиталы зарится, шельма, — ворчит хозяин. — Чую, куда гнет.

— Ой, да за кого меня считаешь? — обижается сваха. — Неужто подсуну какую вертихвостку?

— Надумаю в брак вступить, капиталы на церковь отпишу, — говорит Агафон. — Жене после моей смерти ничего не достанется. Коли денежный интерес имеет — просчиталась. Так и скажи.

— Господи! — вздыхает сваха. — Ничего-то ей не надо. Это ж ангел — не девушка. Восемнадцать годков исполнилось, совсем еще дитенок, несмышленая отроковица.

— Несмышленая, а жениха с богатым карманом ловит. Про мои капиталы весь город наслышан.

Сваха обтирает подолом платья лицо, крестится на иконы, вновь начинает:

— Одно пойми: бедность, сиротство — ни отца, ни матери. Ну куда ей податься? А девка — золото: тихая, смирная. Благодарить будешь. Ей не деньги, а хороший человек нужен.

— Знаем вас, женский пол, не улещай.

Хозяин достает из сундука толстую книгу в кожаном переплете с медными застежками, надевает очки.

— Ты послухай-ка, что святые отцы писали о бабах. — «Что есть жена? — читает он гнусаво. — Сеть прельщения человекам. Светла лицом и высокими очами мигающа, ногами играюща, много тем уязвляюща и огонь лютый в членах возгорающа. Что есть жена? Покоище змеиное, соблазн адский, увет дьявола».

— Это скопцы-монахи злобствуют на бабу, — улыбается сваха. — Естество им обрезали, а плоть все ж таки свое требует, по ночам беспокоит. Вот они и ругаются. Здоровому человеку такие слова ни к чему. Без бабы род людской давно бы кончился, а господь наказывал людям жить, размножаться.

Хозяин сдается. Сваха ведет его на смотрины.

— Женюсь, брат, — говорит хозяин, придя со смотрин. — Придется тебя поселить на кухне, сундук поставим, на нем спать будешь. Здесь неудобно чужого человека держать: переборка тонкая, все слышно, да и парень ты на возрасте. Разгорится глаз на молодуху, а я ревнивый.

Он нехорошо смеется.

Начались приготовления к свадьбе. Квартиру чистят, моют, скребут. Сваха распоряжается как дома. Ей помогает во всем ханжушка Елена Федоровна Губина. Глуповатая Фекла, видимо, боится, что молодая хозяйка вытеснит ее, — ходит злая-презлая.

Венчание состоялось днем. Я везу новобрачных из церкви на убранном цветами, лентами и бубенцами Бардадыме. Сзади едут дружки и шафера. Хозяин доволен, шутит:

— Погоняй, извозчик, на чай получишь.

На свадебный пир приглашены соседи, приятели Агафона. Со стороны невесты явились, дядя с сыном — шумные мещане в старинных сюртуках.

Хозяин усаживает меня за стол.

— Садись как гость, но веди себя прилично, много не пей, вино дорогое.

Я гляжу на молодую — девушку среднего роста с веснушчатым лицом и голубыми глазами. Кисейное платье — подарок хозяина — сидит на ней мешковато. Хороши у нее только волосы — пышные, с золотистым отливом.

Гости пьют вино и пиво. Кричат «горько». Хозяин наклоняется к молодой, чмокает в губы. Молодая конфузится и робеет. Подвыпившая сваха командует новобрачной:

— Евдокия Васильевна, не вешай голову, не кручинь хозяина! День-то какой сегодня!

Заводят граммофон. Под звуки вальса пары кружатся по комнате, тяжело топая ногами. Хозяин улыбается.