Двойная тайна от мужа сестры - Яна Невинная

не могу раскрыть рта на эту тему, будто его запечатали сургучом. Мне даже страшно представить последствия.

— Чувства между нами… — роняет в тишине гостиной. — Разве можно их отодвинуть и сделать вид, что их нет?

Сглатываю, смеживаю веки, дыхание вырывается толчками, тело слабеет и наливается волнением, ведь его слова… Лишают меня сил.

Но есть обстоятельство, которое не дает мне потерять голову окончательно.

— У тебя есть дочь от Миланы, Давид, — качаю головой. — Ты бросишь ее?

— Я не думаю, что этот ребенок существует, — цедит твердым голосом, и я верю.

Верю каждому слову. Не фактам, а его убежденности, тому, что он меня не обманывает. Если Милана обманула, то и его тоже. Всех нас.

Однако…

— В наших ты тоже не верил, — говорю обреченно, слова вырываются сами собой. — И с чего не веришь? — добавляю с горечью. — Хочешь просто сделать вид, что ее нет? А так не выйдет!

— Хочу сказать, что этого ребенка, если он существует, я заберу от нее, потому что Милана не может называться матерью. Ева, нашей семьи с Миланой нет, как и нет твоей семьи с Олегом, — говорит проникновенно, обхватывая мою щеку ладонью и стирая слезу. — Ты просто отталкиваешь неизбежное. И отрицаешь очевидное.

Всхлипываю, не могу не согласиться с ним. Меня подкупает твердость Давида и его уверенность в нашем будущем. Начинаю склоняться к тому, что он полностью прав.

— Прошло шесть лет, но ничего не изменилось. Между нами все те же самые чувства, русалочка, я люблю тебя, и эти чувства сильнее в шесть, нет, в шесть миллионов раз, — завершает свою фразу, приближая свои губы к моим, а я… я капитулирую перед его натиском.

Может быть, я слабая, может быть, слишком легко поддаюсь обстоятельствам или влиянию людей, а может быть, я просто устала бороться со своими чувствами, которые прятала за семью замками целых шесть лет!

Но как же здорово наконец отпустить себя и свои желания на волю.

Его губы осторожно касаются моих, лоб прикасается к моему, и какое-то время мы просто сидим, прислонившись друг к другу. Наслаждаемся моментом единения и тишины.

Может быть, позволить себе этот последний раз? Насладиться, отдаться чувствам. Я же вижу его последний раз перед своим отъездом, а я намерена уехать, несмотря на этот разговор.

По щеке скатывается слезинка, которую он тут же ловит губами.

Что ж, Ева, позволь себя любить в последний раз.

Давид целует меня сначала нежно, смакуя каждое касание, а я распадаюсь на частицы в его умелых руках, поражаясь, что прошло столько лет, а мы всё еще настроены друг на друга и тонко чувствуем, двигаемся в унисон. Он помнит все потайные местечки, где можно меня приласкать, и бессовестно пользуется этими знаниями, заставляя меня сначала краснеть, а потом позволять ему больше… И больше…

Он берет бразды правления в свои руки, давая ощущение, что он — сильный мужчина, который будет заботиться о своей маленькой слабой женщине, и мне так отрадно отдать ему всю власть, подчиниться, побыть беспомощной и ведомой, потому что я устала бороться и быть одна…

Страстные поцелуи, крепкие объятия, обжигающие касания и полное отсутствие границ, как будто мы одни на этом свете или попали на необитаемый остров и нашли друг в друге спасение.

Как будто дышим одним воздухом, умираем друг без друга и вообще стали единым организмом.

Когда мы соединяемся, я четко понимаю, что он единственный, кто может владеть мной. Другого уже не будет, потому что я полюбила его с первого взгляда и любила все эти горы наперекор обидам…

Моя рука на его груди, под ней бьется сердце. Мощно, отрывисто, и каждый удар отдается во мне.

С каждым движением Давида уходит душевная боль, оставляя вместо себя ослепляющее счастье.

Страсть пугает своей силой, Давид набрасывается на меня голодным зверем, позабыв о щемящей нежности, которая только что была между нами. Он горячий, напористый, именно такой, каким я его запомнила. Горячее пламени костра, которое освещает наши обнаженные тела на толстой пушистой шкуре. Он жадно берет свое, заявляя на меня права, а я даже не понимаю, как… как я могла жить без этого?

Как уеду и откажусь от нашей любви? Эти эмоции несравнимы ни с чем, ни с чем испытанным ранее, даже с теми, которые я испытывала с ним самим, потому что всё усилилось многократно, превратившись в мощный тайфун, смывающий меня с берега и затаскивающий в безбрежный океан чувств…

Глава 25

— Всё ясно, я так и поняла, что вы вместе ночевали! — мама стоит на пороге и встречает нас обвинениями, когда мы с Давидом и детьми приезжаем с утра после ночевки у деда в доме.

— По-моему, объяснения излишни, — Давид выступает вперед, беря на себя роль нашего защитника.

— Да уж вижу! — мама трясется от злости, смотря только на меня, на одну меня, и я знаю, что сейчас разразится страшный скандал и нужно срочно удалить детей из гостиной.

Давид смотрит на меня теплым взглядом, выражая поддержку и как бы интересуясь: «Ты справишься здесь одна?» И я киваю ему, понимая, что с матерью необходимо обсудить эту ситуацию, и я выдержу, не буду мямлить, а твердо скажу о своих намерениях, к тому же поддержка Давида вливает в меня новые силы, а еще радует то, что мы понимаем друг друга с полуслова и полувзгляда.

Но я совсем не ожидаю того, что происходит в дальнейшем, когда мама, едва дождавшись ухода Давида и детей из гостиной, подходит ближе, замахивается и влепляет мне хлесткую пощечину, от которой я дергаюсь и хватаюсь за горящую огнем щеку.

— Дрянь!

— Мама, — сиплю я шокированно.

— Как тебе не стыдно, мерзавка? Мужа уводить у собственной сестры! Да еще таким показательным образом! Демонстративно ночуешь с ним! Дети всё это видят!

Мать продолжает наседать. Я же испытываю злость от несправедливости, которую она выказывает.

— Может, в комнату на кровать к ним ляжешь? Пойти постелить вам? Совсем стыд потеряла.

— Давид — отец моих детей! — кричу ей, чтобы образумить.

Она же лишь фыркает и надменно задирает нос.

— А Олег? Как ты ему в глаза будешь смотреть? У тебя муж замечательный, а ты променяла его на чужого! Легла один раз под него и счастлива? Милана — его законная жена уже много лет.

— Моя личная жизнь тебя не касается, мама! — цежу сквозь зубы, окончательно теряя терпение.

Почему всегда я выступаю грушей для битья? Почему, зная об этом, всё равно надеялась