Без Веры... - Василий Сергеевич Панфилов

Снова начинает сыпать мелкий колючий дождик, а молебен всё длится и длится. Мелькает неуместная мысль о зассаности окрестных дворов и подворотен после богослужения, и пропадает.

Мёрзнут ноги, начинают мёрзнуть уши. Вот ведь… и оделся по погоде, но настолько уже привык, что по городу передвигаюсь чуть не вприпрыжку, несколько неподрасчитал.

Наконец, неизвестные отцы возглашают «христолюбивому всероссийскому победоносному воинству многие лета», и праздничный концерт заканчивается, начинается патриотический митинг.

Ораторы, сменяя один другого на трибуне, надрывно вещают что-то толпе. Но за их спинами не стоят церковные хоры в сотни глоток, и получается в итоге скорее выкрикивание лозунгов.

«Не видно ни черта», — злюсь на Глафиру и всю эту дурацкую ситуацию. Сильно не факт, что я бы попал поближе к… хм, сцене, но это была бы уже моя собственная промашка!

— … вытеснять немцев! — приносит ветер обрывки речи. Слышно и без того очень плохо, так ещё и в толпе начали разговоры. Одни шумят, поддерживая оратора, другие ведут свои собственные речи, а в итоге…

— … долой немцев! — принесло ветром, и толпа охотно откликнулась на этот лозунг.

С криками «Долой немцев» народ начал расходиться с Красной площади в погромном настроении. От неприятия ситуации в целом ноют зубы, но…

Я прекрасно знаю, что во всей Европе сейчас происходит примерно одно и тоже! Разница только в лозунгах, но везде — требования крови, смерти, территорий и репараций!

И справедливости — так, как её понимают бенефициары этой войны, выкрутившие на полную мощь ̶и̶з̶л̶у̶ч̶е̶н̶и̶е̶ ̶б̶а̶ш̶е̶н̶ прессу, выразителей общественного мнения, политиков и прочих людей, которых по справедливости нужно — судить!

Не могу сказать, что войны можно было бы избежать. Нет, наверное всё-таки нет… Но это сейчас — нет! А пять лет назад? Десять? Двадцать? Неужели правительство не видело, что его недальновидная политика втягивает Российскую Империю в войну?

Войну за чужие интересы! Я могу быть сто раз неправ, да и Германская экономическая политика не была для Российской Империи дружественной. Но неужели нельзя было решить это ранее?

Сесть за стол переговоров, поделить сферы влияния. В крайнем случае, подстелить соломки в преддверии грядущих неприятностей!

А сейчас Его Величество влез в войну потому, что не умеет просчитывать ситуацию на десятилетие вперёд! За французские и британские кредиты, которые возвращались обратно необыкновенно быстро и без особой для нашей страны пользы…

… а эти — радуются! Они видят не гробы и разрушенную экономику, а медали и ордена, Проливы и репарации! Идиоты…

… обыватели, каких большинство. Не способные думать самостоятельно, зато не имеющие иммунитета к ̶и̶з̶л̶у̶ч̶е̶н̶и̶ею ̶б̶а̶ш̶е̶н̶к публикациям в прессе и словам общественных деятелей.

— Долой немцев! — взвивается над толпой ломкий юношеский басок, и в стеклянную витрину летит булыжник, разбивая её на тысячи осколков. Короткая заминка… и радостный рёв толпы, которая вдруг поняла, что — можно!

— Долой! — парнишка в поддёвке взобрался пол плечами товарищей наверх, и булыжником сбивает висящую над дверью вывеску. Всё это как-то очень лично… с такой ненавистью к вывеске, что оторопь взяла.

В полусотне метров от меня погромщики ворвались в магазин готового платья и хапают, хапают… Какой мо́лодец испитого вида затеял переодеваться в новенькое, ничуточки не смущаясь прохожих и своих грязных кальсон, где как в поговорке «Спереди жёлтое, сзади коричневое — не перепутаешь!» Переодеваясь, он хохочет истерически и производит пугающее и одновременно жалкое впечатление.

— … я иудей, господа! Жид! — слышу истошный вопль, — Не немец! просто фамилия похожая! Я Цукерман! Цукерман! Спросите образованных господ, это не немецкая фамилия!

Содрав кепку с головы, прижимаю её к лицу и выдыхаю. Не могу слышать все эти крики… но и не слышать их не могу!

— А что я могу… — уговариваю сам себя, а потом делаю шаг, другой… но порыв мой напрасен. Погромщики, рассадив аптекарю нос, ушли прочь, не тронув более ни аптеку, ни владельца.

— В кои веки при погроме выгоднее быть иудеем! — всхлипывая и смеясь одновременно, говорит пострадавший, стараясь не закапать кровью пиджак.

— Минуточку… — бесцеремонно задрав ему голову, смотрю на зрачок, — Я не врач, но что-то мне подсказывает, что у вас сотрясение мозга, любезный…

— Иуда! — охотно представляется тот, счастливый просто от того, что он — жив! Жив! — Иуда Цукерман к вашим услугам, благородный юноша.

Помогаю ему зайти в аптеку, а там аптекаря подхватывает какой-то мальчик, без лишних слов помогая тому уйти в заднюю комнату.

— Стой! — тот замирает, — Краска есть?

Не отвечает… тонкая фигурка, согнувшаяся под тяжестью навалившегося на него аптекаря, явственно ожидает удара в спину, смерти… но никак не помощи!

— Краска! — повторяю я, — Напиши на двери или на бумаге «Проверено, немцев нет!»

Молчит. Стоит и косится, в глазах ненависть. Я для него такой же погромщик, как и все остальные…

Послушал он меня или нет… а и чёрт с ним! Помогать людям, которые этого не хотят, я точно не собираюсь!

Стало вдруг душно и тошно, я выскочил из аптеки. По улицам всё ещё идут погромщики. Это не сомкнутые колонны с единым предводителем, а бандочки мародёров, рыскающие как крысы. Пока осторожные, не переступающие некую черту.

В глазах — патриотизм и восторг людей, которым вдруг — дозволили! Это не то чтобы официально разрешённое мероприятие, но некую отмашку сверху полиция получила, «Не мешать!»

Погромщиков много меньше, чем видел до войны в колоннах демонстрантов, но тогда полиция, войска и казаки весьма успешно разгоняли их. А ныне… значит, можно! На улицах только полицейские, а казаков и войска не видно в принципе, и что-то мне подсказывает, что я их и не увижу!

Много брезгливых взглядов на погромщиков, но много и одобрительных. Подчас очень неожиданно. Так, пожилая дама явно из интеллигентной среды экзальтированно поприветствовала «Настоящих патриотов», а проходящий мимо заводской рабочий мазнул по ним неприязненным взглядом, сплюнул, и подняв воротник пальто, поспешил дальше.

— Бей немцев! — весело закричал какой-то маленький гимназистик из проезжающей мимо коляски, перегнувшись так, будто захотел выскочить и поучаствовать в таком весёлом занятии. Нарядно одетая дама, очевидно мать, тут же одёрнула его.

Но по улице,