Времена смерти - Сергей Владимирович Жарковский

– Ну уложи Хайка спать, а сам приходи. – Шкаб помедлил. – Что-то мне не по себе сейчас, Марк. Давай дожмём. Ты да я.

– А есть рычаги?

Он картинно усмехнулся. Смысл усмешки был прост и ясен: мол! – но исполнение Шкабу не удалось, вышло слишком натужно, и я обеспокоился. В хорошо известном мне наизусть прайсе пьяных состояний Шкаба позиции «душевный упадок» никогда не стояло.

– ОК, шкип, – сказал я, не подавая к виду беспокойство. – Дожмём ваш день рождения. Если не я – то кто же? Я вам многим обязан.

Хайк засыпал у меня сразу, стоило ему убедиться, что штаны снял я и банку свою разбираю. Так я обманул его и сегодня. Снял штаны и рванул плёнку на постели. Он важно кивнул, лёг, подложил под щёку кулак, накрыл голову подушкой и выключился. Теперь, с единичной вероятностью, он не должен был проснуться ни за чем верных часов пять, хоть его ты бей, хоть над ним ты пой. Я надел штаны обратно, просунулся в умывальник, плеснул в лицо воды, попортил очередную салфетку, погасил в личнике свет – и стукнулся к моему шкиперу через пять минут, не больше. Шкаб успел переодеться в шорты и распашонку, опустить столик и легко накрыть его чем накопил. И музыка чуть тихо играла – именно что Allend Джексона, что вызывало у меня довольно нервный смешок; и его я постарался от Шкаба скрыть, и успешно, он ничего не заметил, вскрывая галеты. Я занял свой насест, спиной к двери, Шкаб сидел от меня через стол на затянутой плёнкой спальной банке. Придвинув ко мне галеты, он взял из раскрытого портсигара мундштук и, сосредоточенно посапывая, приступил к его снаряжению. Личник освещала только столешница, а два зелёных линка, сидящих на настенном щитке сервиса, добавляли пару свечей от силы. Молчанье затянулось. Пара тысяч землян родилась.

– С днём рожденья, исповедник, – сказал я.

Он включил зажигалку, затянулся и, высопнув дым через нос, уставился на меня сквозь образовавшееся над столом облако. Личник Шкаба сквозило недостаточно: тупик, поборт, – обычно Шкаб спал с открытой дверью. Дополнительный воздуховод он завести к себе не позволил, его раздражало пыхтенье в рукаве.

Вербально Шкаб не отреагировал.

– Вы что, шкип? – спросил я, когда прошла пара минут. У меня шею заломило молчать.

Он спросил в ответ:

– Ты ей поверил, Марк?

– Туче?

– Ну да, Туче. Вот это всё, что она сегодня.

Я взял с пластикового квадратика один из семи ломтиков Шкабова лимона, отодрал полоску шкурки и откусил кусочек.

– История мне понравилась, – жуя, сказал я недовольно. – Туча отличная байчила.

– Угу. Ясно, – сказал Шкаб. – Понимаю… Без комментариев… Своих проблем хватает.

– Ну да, – кивнул я и спохватился. – Каких проблем, Шкаб? Неотчётливо.

Он вертикально махнул на меня рукой, разделив табачное облако надвое. Глядел он мимо, но, нет, не ловил он меня на реакцию, как бы выбрав момент и подкинув заманку. Он разговаривал как бы сам с собой. Себя ловил. Левую половину его лица, от складки на краю рта, вдруг как рвануло тиком книзу, да так и приморозило. Шкаб страдал от тика, да и кто из нас не страдал, в большей или меньшей, но сейчас у него прямо голова дёрнулась, и я дёрнулся эхом.

– Может, релаксанчику? – сдерживаясь, спросил я. – Чего вас разобрало, старичина, в виду рабочего дня грядущего?

– Обеспечение жизнедеятельности,– сказал он.– Вот наша проблема. Она же – смысл жизни… Я отвечаю на твой вопрос, Марк. Обеспечение жизнедеятельности. От веку, поныне, в данный момент, и далее, в простор планетный. Бескрайняя эта проблема, (…)[20], сынок, бля. Сюда льём, отсюда выливается, а излишки вручную отчёрпываем. Ты знаешь, сынок, когда летали первые русские (орбитально ещё), официальная формулировка была: «Запущен корабль-спутник с человеком на борту».

– Не понимаю вас, шкип. Что изменилось-то?

– А вот и ничего. То-тэка и оно.

И мне снова пришлось ждать продолжения. Опять он замолк. МолчА, закрыл клапан на мундштуке, помедлил, пока картридж довыгорит, выбил его в мусорную нишу на столешнице, уклал мундштук на место в портсигар, налил мой и свой по край стаканчики прозрачной жидкостью из бутыли, и вприкуску с икорными палочками мы стаканчики опустошили, без объявлений, по взаимодействию, туттейно на одну из сильных долей Джексона. Я ждал, ждал-то. А Шкаб, видимо, ждал от меня поддержки. Но у меня-то не было вопросов, это ведь Шкаба что-то ломило. Но вопросы пришлось изобретать, потому что молчал мой Шкаб, его ломило, я отчаялся, и шею у меня опять свело, я пошёл на выручку.

– Может быть, вы знаете больше, старичина? – задал я, изобретя его. – За Тучу что-то играет всерьёз, документированное?

– Да нет, – сказал Шкаб. – Хотя, а что, «Нелюбов» как таковой здесь тебе не?

– А что там, на «Нелюбове», отыскались прикованные скелеты и власти скрывают правду? – спросил я, изыскав у себя довольно слабенького ядку и добавив его в звук фразы в части «прикованные скелеты».

Как я и ожидал (и надеялся), Шкаб хотя бы усмехнулся. А меня уже подмокало, впрочем, в личнике становилось душновато физически. Я же дышал. Мёртвые не потеют? да ладно вам.

– Читать тебе меньше надо всемирную литературу, космач! – молвил почти обычным голосом Шкаб. – Того и глядишь, пойдёшь стихами отчёты файлить.

– Давно бы начал, – сказал я. – Да читатели некомпетентны.

– Тренировать надо их, читателей.

– А вы не читатель. Сами ж и сгноите поэта.

– Это правда, – согласился Шкаб. – Но и доставил бы старику удовольствие.

– Отчётом в рифму?

– Результатом сгноения.

Я засмеялся. Он подхватил, и судорога у него на лице растворилась. Разумеется, все мы ходим над кафаром по слюдяным пайолам, и я, конечно, заподозрил сначала, что старичину моего повело и его стекло треснуло, а он, как честный товарищ, решил себя мне посвидетельствовать пред госпитализацией и дать последние наставления. Но смеялся он здорово, и подозрения мои разошлись, и взял я ломтик с отодранной шкуркой и, съев его, спросил Шкаба:

– Шкаб, открою я дверь? душит.

– На немного отодвинь.

– Да спит Палладина.

– После Тучиной байки не удивлюсь сейчас и хосту Преторниана, – сказал Шкаб и погасил улыбку. – Он любил… вот об сию пору как раз выявиться… с крайним на сегодня баллоном малинки… Представляешь?

Я всплеснул руками – в невесомости меня бы крутануло.

– Шкип, сняли бы уже, а? Мне уже нелепо. Ваша грусть меня бесит.

Шкаб налил себе одному, быстро выпил и заговорил:

– Вот что я тут тебе: ты знаешь, на первый кислород мы пошли кучей. Нахав-Цац, Френч, Мако-соператор, бригада Фрачера в девять душ, ну, ты их всех.