Времена смерти - Сергей Владимирович Жарковский

вы все тут космачи повисли: ну какое отношение к гомосексуализму имеет предотвращение аварии клапана?

– Ключ – мужского рода, – серьёзно предположила Туча.

– Но ведь это глупо! – сказал Кислятина. – Глупо или нет? Ты, именинник, помолчи. Пусть люди скажут.

– Очень глупо, – заявил Ван-Келат.

– Вот ты имеешь в виду сейчас – что? – спросил Кислятина. – Глупо шутить над приметами, могущими предостеречь от аварии? Скажи, шкипер. Или глупо верить в приметы? – Он сильно икнул. – Извините. А? Шкипер Ван-Келат?

Ван-Келат задумался, и Кислятина про него забыл.

– Мы тут все празднуем твой день рождения, Шкаб, – сказал Кислятина. – И я хочу пожелать тебе, Шкаб, дружище… Что? Быть более серьёзным, вот что. Как-то более серьёзно, ответственно относиться к работе экслуав…тационно-тех-нического отделения, понимаешь? Ты меня вышутил, а я с-суну… суну ключ в чехол головкой вниз, а потом п… пос… постесняюсь его поцеловать… и вот тебе готова авария. Вот тебе и аноксия, отравление, пожар… Да, вот тебе и пожар. Ты меня понимаешь?

– Я тебя понимаю, Миша, – сказал давно кивающий каждому слову Кислятины Шкаб и вскинул бутылку. – Чтоб нам без пожара!

– О! – сказал Кислятина. – Вот наконец ты очень правильно сказал. За без пожара, космачи!

Мы выпили за без пожара. Заговорила Мэм, и успокоенный Кислятина из блестящего оратора (а мне, например, очень понравилось его выступление) с энтузиазмом, выразившимся очень ясно на всём его лице, парой душевных судорог превратил себя в благодарного слушателя.

– Люка, – произнесла Мэм. – Какую мы п-пьём уже, а? А про лимоны т-ты забыл?

– Тьфу! – сказал Шкаб, проливая в невесомость не меньше глотка пунша. – Навилона! Телятина я… Забыл! Марк.

– А? – спросил я.

– Сплавай на потолок, видишь, пакет?

На потолке, действительно, сидел на крючке большой чёрный мусорный пакет, на вид твёрдый. Я повозился с крючком, ободрал палец, но пакет сбросил вниз неповреждённым. На ощупь в пакете были консервные банки. Шкаб поймал пакет, разодрал швейник и, сунув в пакет руку, пересчитал нас.

– Ничего себе, – сказал он юмористически. – Одиннадцать человек!

– Считать не умеешь, – возразил Ёлковский. – Двенадцать!

– Девять! – сказала Туча.

– Я ставлю на голосование, – объявил Шкаб. – Девять, одиннадцать или двенадцать? Кто за девять? Стада, изобрази что-нибудь такое, тревожное… Барабанную дробь можешь?

– Я всё могу, – сказал Нюмуцце, беря гитару. – Но как я буду голосовать?

– Орально! – неожиданно сказал Кислятина, любящий, оказывается, шутки.

Пока смеялись, успели забыть, о чём собрались голосовать. Тогда старина Ейбо начал жестокую похабку про Солнечную Визу, но прервал себя на середине первого куплета и спросил Кислятину, правильно ли он, Ейбо, его, Кислятину, понял, что Кислятина что-то обидное имел в виду?

– Когда имел? – спросил потрясённый Кислятина.

– Ну орально! – напомнил Нюмуцце, легко перехватывая гитару за гриф.

– Орально – не имел, – растерянно сказал Кислятина.

– Кого это ты «не имел»? – с угрозой спросил Нюмуцце. – Ты што, шестой, что ли?

– Т-товарищи, – вмешалась Мэм. – Здесь ведь я. К-комиссар Форта. Совесть свою имейте при мне!

– Десять! – сказал Ёлковский.

– Ты совесть мою имел?! – заклинило Нюмуцце. Он вообще подвержен, у него нервная профессия, он с людьми работает: С Метелью Скариус, например. – Да ты… Так, Миша. А ну, выйдем, – деловито сказал он.

– Десять, я говорю, – сказал Ёлковский.

– Космачи! – сказал Френч Мучась. Галдёж моментально стих. – Ейбо! Сняли. Навилона! Успокойся. Ёлковский! Считать умеешь. Джон! Проснись. Байно! Закрой рот. Ирэн! Хорошо сегодня выглядишь. Шкаб. Эй, именинник! Ну, что там у тебя в прятке?

– У меня – лимоны! – с огромной возвышенностью проговорил Шкаб и, помедлив для эффекта, разорвал пакет. По отсеку пронёсся, путаясь в сквозняках, гул восхищения, Кислятина громко сглотнул слюну, и я тоже. Лимоны! С Касабланки не видели мы свежих лимонов, а эти были живые, в прозрачных банках, на почве, с листиками, и баночки были потные, зелёные ОК спокойными светлячками сидели на крышках.

– Каждому по одному, – сказал Шкаб.

– Так, я свой не ем, ращу до дерева, – сразу сказала Туча.

– Как уж хочешь, – сказал Шкаб великодушно. – Бутылки только наполни.

– ОК. Бросайте мне ёмкости, – сказала шкипер Ирэн «Туча» Эйшиска. – Но предупреждаю – быстрей! Мне не терпится сжать своё будущее деревце в объятиях.

Бутылки были наполнены. Было выпито за будущее лимонного дерева Тучи. Было выпито за прекрасный вечер и длящуюся ночь. Было выпито ещё за что-то, но тут я круг пропустил, и не помню – за что, отвлёкся. И наконец Шкаб сказал:

– Ну ладно, Туча. Рассказывай. Здесь, как все: свойно, неотчётно, клубно доложи про твоих привидений и про «Нелюбова». Любопытство – смертная болезнь, а слухи просто убивают; спаси нас уже от.

– Не в запись, братва, так? – сказала Туча. – Мэм, выключи.

– Ты, Ирэн, за кого меня принимаешь? – с ясным неудовольствием спросила Мэм.

– За комиссара.

– Я не на вахте. Я в гостях у Шкаба. Милая Ирэн.

– Я знаю. Я на всякий случай. Не обижайся на меня, Нава. Мьюком повелел – молчать страшным молчанием. Не подставьте, космачи.

– А самой не терпится… – проворчала Мэм.

– Расскажу – проверишь на себе, – предрекла Туча.

– Рассказывай, Туча, – повторил Шкаб. – Злоупотреби вниманьем.

И шкипер «Туча» Ирэн Эйшиска начала свой рассказ про встречу с привидениями. (Вот от где и вот от когда рассказ её и вошёл в «аннал» Нетрадиционной Истории Трассы, а вот от кто – не знаю; не знаю я, кто из бывших в данной Шкабовой локали распустил язык; не я; вряд ли и сама Туча ещё когда и ещё где справилась повторить своё это, нефильтрованно…)

Глава 8 Кто бреет брадобрея

К концу истории все протрезвели, и праздник кончился; разошлись молча, даже не прощались, хотя до распределителя объёмов «улитка» летели вместе, вереницей, иногда сталкиваясь и потираясь. Основная масса компании поныряла в шахту к бублу-MEDIUM, ну а мы со Шкабом жили близко от невесомости, через тупичковый коридор секции 9 бубла-DOWN у нас личники соседствовали: десять секунд вниз по шахте руками поперебирать, приняться к настилу при четверти центробежного да минута шагом по коридору. Тихо, не людно, до ангаров недалеко. Я уже взялся за дверную ручку личника, но Шкаб взял меня за плечо и спросил:

– Ты как ещё, активен, Марк?

Я прислушался к себе. Мне было бодро: как-никак трезвел сегодня уже дважды, меня не раз тошнило, долго сидел в невесомости, ну а со сном у меня после смерти отношения сложились странно. Мне было бодро, так я и ответил Шкабу.

– Дожать не откажешься? – спросил он.

– А Хайк?

– Мне нужно на Землю! – предупредил Хич-Хайк, заглядывая мне в лицо. Я похлопал его по груди, успокаивая, мы помним, Хайк, при первой же