Анна и французский поцелуй - Стефани Перкинс

Из университетов приходят письма. Я принята во все заведения, в которые обратилась, но едва ли это повод для праздника. Рашми взяли в Браун, а Мередит в вузы, в которые она больше всего хотела — один в Лондоне, другой в Риме. Сент-Клер не говорит о колледже. Никто из нас не знает, куда он поступил и поступил ли вообще: он меняет тему каждый раз, когда мы её поднимаем.

Его мама закончила с химео, и сейчас у неё последняя неделя внешнего облучения. На следующей неделе, когда мы разъедемся по домам, у неё начнётся первая внутренняя лучевая терапия. Она требует трёхдневного пребывания в больнице, и я благодарна, что Сент-Клер будет рядом с ней. Он говорит, что у неё улучшилось настроение, и она утверждает, что у неё всё хорошо — насколько может быть хорошо при таких обстоятельствах — но Сент-Клеру не терпится увидеть её собственными глазами.

Сегодня первый день Хануки1, и в честь праздника школа дала нам передышку от домашней работы и тестов.

Ну, в честь Джоша.

— Единственный еврей в школе, — говорит он, закатывая глаза. Он понятно раздражён, потому что за завтраком придурки, как Стив Карвер, трясли его за руку и благодарили.

Мы с друзьями находимся в универмаге, пытаемся отовариться, раз у нас вышел свободный день. Супермаркет как всегда красив. С венков свисают яркие красно-золотые ленты. Зелёные гирлянды и белые огоньки украшают эскалатор и прилавки парфюмерных отделов. Из динамиков звучит американская музыка.

— Кстати… — обращается Мер к Джошу. — Разве тебе можно здесь находиться?

— Закат, мой маленький католический друг, закат. Но фактически… — Он смотрит на Рашми. — ...нам нужно уйти, если хотим успеть поужинать в Маре2. Я смерть как хочу поесть латке3.

Рашми проверяет время по телефону.

— Ты прав. Нужно бежать.

Они говорят до свидания, и остаёмся только мы трое. Я рада, что Мередит всё ещё с нами. Со Дня благодарения мои с Сент-Клером отношения дали ход назад. Элли — его девушка, я — его подруга, и думаю, он чувствует себя виновным за то, что переступил некоторые границы. Я чувствую себя виноватой за то, что позволила ему это сделать. Ни один из нас ничего не говорил о тех выходных, и хоть мы всё ещё сидим друг рядом с другом в столовой, между нами теперь стена. Непринуждённость нашей дружбы исчезла.

К счастью, никто ни о чем не догадался. Вроде бы. Но тут я замечаю, что Джош шепчет что-то Сент-Клеру и указывает на меня. Не знаю, что он сказал, но Сент-Клер так качает головой. Мол, проехали. Но, возможно, они говорили не обо мне.

Моё внимание отвлекается на…

— Это же... «Луни Тюнз»?

Мер и Сент-Клер навостряют уши.

— Что?.. Да. Думаю, это она, — говорит Сент-Клер.

— Несколько минут назад я слышала «Хижину Любви», — замечает Мер.

— Официально объявляю, — пафосно начинаю я. — Америка окончательно уничтожила Францию.

— Может, пойдём уже? — Сент-Клер держит маленькую сумку. — Я всё купил.

— O-o-o, что там? — интересуется Мер. Она берёт его сумку и вытаскивает изысканный переливающийся шарф. — Это для Элли?

— Чёрт.

Мер не сразу находится с ответом.

— Ты ничего не купил для Элли?

— Нет, это для мамы. Аргх. — Он запускает ладонь в волосы. — Не возражаете заскочить в «Сеннельер» по дороге?

«Сеннельер» — это великолепный магазинчик художественных товаров; один взгляд на его витрины заставляет меня жалеть, что у меня нет оправдания покупать масляные краски и пастель. Мы с Мер и Рашми ходили туда в прошлые выходные. Она купила Джошу новый альбом на Хануки.

— Ничего себе. Поздравляю, Сент-Клер, — говорю я. — Победитель сегодняшней премии самый ужасный парень. А я думала, что это Стив — лох. Видели, что произошло на математике?

— Ты про то, что Аманда поймала его за грязными смсками к Николь? — уточняет Мер. — Я думала, она вонзит ему карандаш прямо в шею.

— Я был занят, — оправдывается Сент-Клер.

Я гляжу на него.

— Я просто дразнюсь.

— Хватит вести себя как чёртова злючка.

— Я не злючка. Даже не гадина и не бестия, так что забудь про свои чёртовы англицизмы…

— Достала.

Он забирает свою сумку у Мер и хмурится на меня.

— ЭЙ! — кричит Мер. — На носу Рождество. Хо-хо-хо. Украшайте залы. Не ссорьтесь.

— Мы не ссоримся, — одновременно отвечаем мы.

Она качает головой.

— Проехали. Сент-Клер прав. Давайте уйдём отсюда. У меня от этого места мурашки по коже.

— А мне здесь нравится, — признаюсь я. — Кроме того, лучше смотреть на ленты, чем на дохлых кроликов.

— Только не надо снова про зайцев, — вздыхает Сент-Клер. — Ты такая же плохая, как Рашми.

Мы пробираемся через рождественскую толпу.

— Я понимаю, почему она была расстроена! Их так вывесили, словно они умерли от кровотечений из носа. Это ужасно. Бедная Исида.

Все магазины в Париже пытались перещеголять друг друга красочными витринами, и мясник не сделал исключение. Теперь я «любуюсь» на мёртвых кроликов каждый раз, как хожу в кино.

— В случае, если вы не заметили, — говорит он. — Исида совершенно жива и здорова на шестом этаже.

Мы проходим через стеклянные двери и оказываемся на улице. Всюду носятся люди, и на мгновение, мне кажется, что я приехала к отцу на Манхэттен. Но появляются знакомые фонарные столбы, скамьи и бульвары, и иллюзия исчезает. Небо бело-серое. Висит снег, но он никогда не идёт. Мы пробираемся через толпу к метро. Воздух холодный, но не горький, и окрашен дымкой.

Сент-Клер и я продолжаем ругаться по поводу кроликов. Я знаю, что они ему тоже не нравятся, но он хочет спорить по любому поводу. Мер начинает кипеть.

— Ребят, может, заткнётесь? Вы мне просто кайф от праздника ломаете.

— Говоря о кайфе. — Я многозначительно смотрю на Сент-Клера и обращаюсь к Мер: — Я всё ещё хочу покататься на колесе обозрения, которых понаставили вдоль Елисейских Полей. Или на том гигантище с красивыми лампочками на площади Согласия.

Сент-Клер впивается в меня взглядом.

— Я бы попросила тебя, — говорю я ему, — но я знаю, что ты ответишь.