Театр Теней - Орсон Кард

Этого человека послали меня встречать, потому что именно такое лицо хотят показать гостям Сирии. Он мне это рассказывает, потому что мне следует поверить: именно такова их позиция.

Но это симпатичная версия – скроенная под западные уши. А костями этой истории, кровью и сухожилиями оставались поражения, унижения, непонимание воли Бога, утрата величия и ощущение грядущего поражения. Этому народу надо что-то доказать себе и другим и вернуть утерянное положение. Не мести они хотят, а справедливости.

Очень опасный народ.

И, наверное, очень полезный – в определенном смысле.

Она поделилась своими наблюдениями, но выбрала фразы в стиле той эвфемистической истории, которую он только что рассказал.

– Судя по вашим словам, – сказала она, – в мусульманском мире это опасное время мировой истории считается ниспосланным Аллахом. Вы были унижены и потому будете покорны Аллаху и готовы идти под его водительством к победе.

Он после долгой паузы ответил:

– Я этого не говорил.

– Именно это вы сказали. Это была презумпция, лежащая в основе остальных ваших слов. Но, кажется, вы не сознаете, что говорили это другу, а не врагу.

– Если вы – друг Бога, – спросил Ланковский, – почему вы не повинуетесь его закону?

– А я не сказала, что я друг Бога, – ответила Петра. – Я только сказала, что я ваш друг. Некоторые из нас не могут жить по вашему закону, но все равно могут восхищаться теми, кто живет по нему, и желать им добра и помогать, когда это в наших силах.

– И прибегать к нам для защиты, потому что в нашем мире можно найти безопасность, которой не осталось в вашем.

– Вполне верно.

– Вы забавная девочка, – сказал Ланковский.

– Я командовала солдатами в бою, я замужем, и очень вероятно, что я беременна. Когда я перестану быть девочкой? По исламским законам?

– Вы – девочка, потому что вы на сорок с лишним лет моложе меня. Исламские законы здесь ни при чем. Когда вам будет шестьдесят, а мне сто, иншалла, вы все равно будете для меня девчонкой.

– Боб погиб? – спросила Петра.

Ланковский был изумлен:

– Да нет!

Это был порыв, неподготовленный ответ, и Петра поверила.

– Значит, случилось что-то страшное, что у вас язык не поворачивается мне сказать. Что-нибудь с моими родителями?

– Откуда у вас такие мысли?

– Потому что вы – человек учтивый. Потому что ваши люди заменили мне билет и привезли меня сюда, обещав, что здесь я встречусь со своим мужем. Вы же все это время, пока мы вместе шли и ехали, даже не намекнули, что я увижусь с Бобом.

– Приношу вам свои извинения за это упущение, – сказал Ланковский. – Ваш муж сел на другой самолет, летящий иным маршрутом, но он прилетает. И с вашими родными все в порядке – по крайней мере нет причин думать, что это не так.

– И все же вы что-то недоговариваете.

– Был некоторый инцидент. С вашим мужем ничего не случилось, он цел и невредим, но на него было совершено покушение. Мы считаем, что если бы вы сели в первое такси, покушения бы не было. Было бы похищение.

– А почему вы так думаете? Тот, кто хочет смерти моего мужа, хочет и моей смерти.

– Да, но еще больше он хочет того, что у вас внутри.

Только секунда понадобилась ей, чтобы понять, откуда он это знает.

– Они захватили эмбрионы.

– Охранник получил повышение платы от третьей стороны, а взамен позволил этой стороне похитить ваши замороженные эмбрионы.

Петра знала, что Волеску лгал насчет своей возможности определить, у каких младенцев есть ключ Антона. Но теперь и Боб это тоже знает. Они оба понимали цену детей Боба на открытом рынке и что самая высокая цена будет за тех, у кого в ДНК есть ключ Антона – по крайней мере по мнению потенциальных покупателей.

Петра заметила, что дышит слишком часто. Не хватает еще, чтобы голова закружилась. Она заставила себя успокоиться.

Ланковский нагнулся и чуть потрепал ее по руке. Да, он видит, как я расстроена. Я не умею скрывать свои чувства, как Боб. Если только это умение – не признак отсутствия любых чувств.

Боб теперь должен знать, что Волеску их обманул. Судя по всему, ребенок у нее внутри также может быть поражен болезнью Боба. Боб поклялся, что никогда не заведет детей с ключом Антона.

– Были требования о выкупе? – спросила она Ланковского.

– Увы, нет. Мы не думаем, что они дадут себе труд сделать почти невозможную попытку – получить деньги от вас. Слишком велик риск, что их перехитрят или арестуют – по сравнению с риском при продаже ваших детей третьей стороне.

– В этом, я думаю, риск почти нулевой, – сказала Петра.

– Наверное, вы правы. Но ваши дети будут в безопасности, если это может вас утешить.

– Чтобы из них вырастили чудовищ.

– Наверное, они не будут себя таковыми считать.

– Вы хотите сказать, что готовы выйти на рынок за одним из них, чтобы воспитать себе гения?

– Мы не участвуем в торговле живым контрабандным товаром, – ответил Ланковский. – У нас долго была проблема работорговли, с которой не удавалось покончить. Сейчас, если кто-то будет пойман на владении, продаже, покупке или перевозке раба, если официальное лицо поймают на потворстве рабству или работорговле, наказанием будет смертная казнь. Суд в этих случаях скор, просьбы о помиловании не удовлетворяются. Нет, миссис Дельфийски, там, где мы сейчас, неподходящее место для попыток продать украденные эмбрионы.

Даже сквозь тревогу о детях – потенциальных детях – до Петры дошло, что он только что открылся: «мы» – это не Сирия, а скорее некое панисламистское теневое правительство, которое – официально по крайней мере – не существует. Власть, переходящая национальные границы.

Вот что имел в виду Ланковский, когда говорил, что работает на правительство Сирии «иногда». Потому что не «иногда» он работал на правительство выше сирийского.

У них уже был собственный соперник Гегемону.

– Быть может, когда-нибудь, – сказала Петра, – моих детей обучат и используют для помощи в защите какой-то страны от мусульманского завоевания.

– Поскольку мусульмане больше не вторгаются в другие страны, мне интересно, как это может случиться.

– Где-то здесь вы прячете Алаи. Чем он у вас занят – плетет корзины или лепит горшки на продажу?

– Вы видите только эти две альтернативы? Плетение корзин или агрессивная война?

Но Петре не были интересны его отрицания. Она знала, что ее анализ верен настолько, насколько возможно при таких скудных данных, и отрицание в данном случае было не опровержением, а косвенным подтверждением.

А интересовал ее сейчас Боб. Где он? Когда попадет в Дамаск? Что он собирается предпринять насчет пропавших эмбрионов?