Пропавшее войско - Валерио Массимо Манфреди

Лицо Мелиссы озарилось, и я почти раскаялась в том, что возродила в ней надежду.

— Ты действительно так думаешь? — спросила она.

— Да, но, боюсь, это мало что меняет: положение безнадежно. И все же Менон — самый опытный и осмотрительный, самый умный, всегда хладнокровный. Он погибнет, только если его убьют сразу и не оставят ему времени на размышления, или когда все пути к спасению будут отрезаны. Но пока остается хотя бы одна-единственная возможность, фессалиец ее найдет. Не тревожься раньше времени и постарайся выжить сама, потому что отныне и впредь это будет нелегко, особенно для тебя.

Мелисса склонила голову:

— Знаю. Без Менона я снова стану легкой добычей. Тебе известно, Абира, какова была моя жизнь и в чем заключается мое искусство, и все же Менон защитил меня, не требуя ничего взамен. Это я попросила его заняться со мной любовью — а он согласился как будто даже против собственной воли.

— Может, тоже любил тебя и думал о том, что ему постоянно грозит гибель. Он хотел оставить тебе возможность без помех пользоваться единственным действительно мощным оружием, которым ты обладаешь, — красотой.

Просидела с ней до тех пор, пока бедняжка не заснула. На обратном пути, бредя мимо конюшни по направлению к своей палатке, я заметила Софоса в окружении телохранителей: к нему подошел Неон и увлек в сторону, поближе к конюшне. Я остановилась и замерла, словно почувствовав: вот-вот случится нечто странное. Неон что-то сказал Софосу. Тот выслушал и, казалось, был раздосадован, так как отреагировал резко и собрался было уходить, но Неон схватил его за руку. Я слышала, как он прокричал:

— Таков приказ, у тебя нет выбора!

Потом они снова стали оживленно беседовать на разновидности греческого, которой я не понимала. Неон ушел, Софос остался один. Он положил руки на ограду, а голову опустил на руки, словно какая-то невыносимая мысль забрала его покой. Я стояла так близко, что слышала его тяжелое дыхание. Вдруг он поднял голову, с проклятием ударил кулаком по перекладине и пошел прочь, широко шагая.

На следующий день на нас несколько раз нападали. Враг хотел испытать нашу способность к сопротивлению, а также моральный дух армии, оставшейся без командиров. Персы получили по заслугам, но вскоре стало очевидно, что мы уязвимы для атак их всадников. До тех пор пока Арией сражался с нами, нас прикрывала азиатская конница и верховые Кира — цвет знати, молодые преданные воины, исключительные храбрецы. Теперь их не было, и каждый раз, как греки наносили удар, персы, пустив лошадей галопом, через мгновение оказывались вне пределов досягаемости копий.

Новый главнокомандующий сдержал слово: никого не бросил, не оставил ни одного раненого. Однако я спрашивала себя: останется ли в силе его обещание, когда число неспособных возрастет до нескольких десятков, а потом и сотен. Никарх-аркадиец ехал с нами в повозке. Живот его вздулся, словно бурдюк, и стал твердым, но на каждом привале лекарь вставлял в шов серебряную палочку, выпуская дурную жидкость из внутренностей несчастного.

У парня была высокая температура, солнце пекло, и у Никарха время от времени начинался бред. Большую часть ночи он стонал так, что многие воины желали ему смерти, дабы раненый перестал страдать сам и мучить их. А я думала о том, что где-то есть человек, всей душой надеющийся на то, что он вернется. Кто-то каждый день просит богов защитить Никарха от многочисленных опасностей, сопряженных с его ремеслом, и вернуть домой целым и невредимым. Может, девушка, такая, как Мелисса, может, отец или мать. И эти надежды, эти молитвы заслуживали того, чтоб их выслушали, потому что они были сродни переживаниям Мелиссы за Менона и моим переживаниям за Ксена.

Мысль о том, что я противодействую судьбе, доставляла огромное удовлетворение, а посему я ухаживала за Никархом, отдаваясь этому делу целиком и полностью, сражаясь со смертью, которая словно шакал, бродила вокруг его колесницы, чтобы унести в царство бледных теней.

Мы пересекли реку по наплавному мосту и двинулись далее в направлении покинутого города, который местные называли Аль-Саррути.

Женщин в походе оказалось немало — они вереницей шли рядом с повозками, теперь служившими для перевозки раненых. Все казались молодыми, все до смерти боялись неопределенного положения, в какое попали, некоторые были беременны, и я задавалась вопросом, сколько они еще смогут выдержать.

Очевидно стало, что теперь начнутся настоящие трудности; то, что мы пережили до сих пор, еще не самое худшее. По крайней мере раньше у нас были пища и вино, а также паши полководцы — люди, умевшие вызывать доверие и всегда принимать верные решения. Я помяла, что Ксен, как бы сильно я его ни любила, не годится для того, чтобы справляться с задачами, выполнить которые вызвался. Может, это удастся Софосу, наконец-то перешедшему к активным действиям, хотя и молчавшему о том, чего ему нельзя было говорить. Возможно, появятся также и другие, до поры державшиеся в тени.

Однажды вечером, готовя ужин из скудных запасов, я рассказала Ксену о том, что делала в ночь, когда полководцев взяли в плен. Сообщила и о своем открытии: засаду устроили в реке, люди сидели под водой и дышали через тростниковые трубочки.

Мой рассказ изумил его и потряс, потому что я совершила то, на что, в его понимании, способен лишь мужчина. Однако больше всего летописца смутила причина, по которой я так поступила, — мое желание сообщить Мелиссе новости о ее любимом человеке, хотя речь шла о Меноне-фессалийце, которого он, Ксен, ненавидел.

— Ты напишешь о своей ненависти к нему в дневнике?

— Конечно; каждый должен получить ту славу, какую заслужил.

— Но ведь сейчас ты решаешь, какой славы он заслуживает, а это не кажется мне справедливым. Что ты знаешь о его жизни? Ты когда-нибудь думал о том, что, быть может, в это самое время в твоем городе кто-то пишет и о тебе, характеризуя не лучшим образом?

Ксен посмотрел на меня с удивлением — пожалуй, его больше поразило то обстоятельство, что варварка сумела произнести на греческом столь сложные фразы.

Я также поведала ему о сцене, свидетельницей которой оказалась: о тайном совещании между Неоном и Софосом, — нo мой возлюбленный не придал этим сведениям значения: по его мнению, они просто спорили о стратегии и беспокоиться не о чем. Я же, напротив, находила все это очень тревожным, так как никогда прежде не видела Софоса таким растерянным.

После того как Ксен лег в постель, я еще долго не спала — смотрела на запад, в направлении родных мест, и видела, словно внутренним взором, как в темноте двигаются странные силуэты, стремительно скользят тени; мне казалось даже, что я слышу тихие голоса, возгласы, приглушенные расстоянием.